Белый отряд - Артур Дойл

– Помилуйте, я не понимаю, как такую гадость можно есть, – возразил зубодер. – Если бы ее немного поджарить или сварить, еще куда ни шло…

– Удивляюсь, как вам такое пришло в голову! Кто же станет есть подобную дрянь? – удивился лекарь. – Это наружное средство! Крысу надо прикладывать к опухоли или язве, и так как крыса сама по себе животное нечистое, то и вытягивает всякую нечисть из человека.

– А скажите, достопочтенный сэр, – спросил Дженкин, не слыхавший предыдущего разговора, – что, крыса вылечивает от черной смерти?

– Конечно, сын мой! – ответил лекарь.

– Жаль! – продолжал первый. – Черная смерть – единственный друг бедного английского народа. Хорошо еще, что не всем это средство известно.

– Как так? – удивился Джон Гордль.

– Э, дружище, видно, что тебе легко достается хлеб. Как же не понять того, что если половина людей погибнет, то другой половине станет житься привольнее на белом свете, – философски ответил Дженкин.

– Но ты забываешь, Дженкин, что черная смерть и вреда много несет, ведь после нее часть полей останется необработанной и там, где раньше были прекрасные нивы, теперь лишь пасутся стада овец, – возразил Дженкину один из бродяг.

– Не беда, – подхватил зубодер, – овцы дают подзаработать многим. Тут пригодятся и красильщики, и суконщики, и ткачи, и кожевенники…

– И зубодеры, – заметил один из лесников, – ибо от жесткого овечьего мяса у людей зубы станут крошиться, и их надо будет лечить.

Компания единодушно расхохоталась, а певец меж тем взял в руки арфу и стал щипать струны.

Не обращая внимания на окружающих, он сидел, уставившись в потолок, словно ища вдохновения в его прихотливых узорах, покрытых слоем копоти, потом вдруг смелой рукой провел по уцелевшем от невзгод струнам своей золоченой арфы и запел до того сальную и циничную песню, что кровь бросилась в лицо Аллену, и он, забыв про свою робость, с негодованием воскликнул:

– Не смейте петь такие гадости, это омерзительно!

Все присутствующие с гневом обрушились на бедного псаломщика, осыпав его градом упреков за столь непрошеное вмешательство, помешавшее им насладиться песней. Сам же певец, в порыве благородного негодования за выходку безусого мальчишки, наотрез отказался петь в этот вечер.

Один из захмелевших лесников закричал:

– Принесите скорее вина, чтобы царь певцов мог проглотить обиду, нанесенную этим дерзким мальчишкой, который может убираться ко всем чертям, если ему не по нраву наши песни!

Некоторые из бродяг бросились было приводить в исполнение наказ возмущенного собутыльника, и бедному Аллену, несмотря на темную ночь, пришлось бы продолжать свое путешествие, как вдруг раздался могучий бас Джона:

– Не сметь его трогать! Я беру его под свою защиту. Мой друг поступил опрометчиво, но его можно простить, так как песня действительно грязная – он не привык к таким. Если кто его тронет – будет иметь дело со мной!

– Все будет сделано как вам угодно, ваше преосвященство, – насмешливо воскликнул один работник, медленно приближаясь к Аллену; другие тоже последовали его примеру и надвигались на юношу и Джона Гордля с криками, что их обоих вышвырнут вон из трактира.

Джон медленно стал засучивать рукава своей куртки, обнаружив при этом мощные мускулы, а Аллен собирался уйти добровольно, увидев, к чему привело его необдуманное вмешательство. Джон уже был готов наказать смельчаков, как вдруг дверь «Пестрого кречета» широко распахнулась, и в комнату ввалился новый посетитель, к великому удовольствию госпожи Элизы, которая вместе с лекарем и зубодером, перетрусившими не на шутку, перебегала от одной группы к другой, пытаясь успокоить расходившихся посетителей и тем спасти репутацию отеля.

VI. Сэмкин Эльвард держит пари на свою пуховую перину

Человек, так неожиданно ворвавшийся в трактир «Пестрый кречет» и одним своим появлением водворивший порядок, – к облегчению госпожи Элизы, если помнит наш читатель, – был среднего роста, с могучей грудью и огромными плечами; его выдубленное непогодой и солнцем лицо с суровыми, резкими чертами, властно очерченным ртом и большим белым шрамом во всю левую щеку говорило, что этот человек привык смело смотреть в глаза смерти. По его костюму и вооружению можно было сразу догадаться, что это воин; его доспехи были испещрены следами от холодного оружия и стрел, свидетельствовавшими о том, что прибыл он из действующей армии. На груди его белого кафтана было изображение святого Георга на красном поле – лучшая награда храброму воину. Веточка только что сорванного дрока придавала его грозному облику элегантности и теплоты.

Несмотря на изумление, написанное на лицах посетителей трактира, наш храбрый воин, воскликнув: «Что я вижу? Милая дама!» – подобно коршуну, преследующему добычу, в мгновение ока очутился возле хозяйки, обнял ее за талию и крепко поцеловал, таким образом приветствуя единственную представительницу прекрасного пола. Вдруг его взгляд случайно упал на молоденькую служанку, и он, оставив госпожу Элизу, стремглав помчался за девушкой. Та быстро, словно лань, убежала по лестнице наверх, захлопнув за собой тяжелый люк и оставив храброго воина в весьма неловком положении, но он, отбросив смущение, вернулся к трактирщице и с удвоенным пылом принялся целовать ее, раскрасневшуюся от смущения.

– La petite[17] перепугалась, но это ничего, – проговорил он. – Ah, c’est l’amour, l’amour![18] Проклятый французский будто прилип к моему горлу. Надо скорее смыть его добрым английским элем! Клянусь эфесом, во мне ни капли французской крови! Я истинно английский стрелок Сэмкин Эльдвард, и скажу вам, мои друзья, – обратился воин к присутствующим, – что нет на свете ничего дороже, чем вновь чувствовать под ногами землю милой сердцу Англии. Лишь только моя нога ступила на берег, я бросился целовать коричневую землю не менее пылко, чем теперь тебя, ma belle![19] Однако, что же не идут мои канальи носильщики?

Вслед за этими словами в комнату вошли шестеро молодцов, каждый из которых нес на голове по большому тюку. Сэмкин Эльвард приказал разложить тюки на полу по порядку и начал проверять, в целости ли его добыча. Чего только здесь не было! Французская перина со стегаными одеялами, дорогая парча, белый бархат из Генуи, лионский шелк – словом, все, что могло бы осчастливить самую избалованную кокетку. Перебирая вещи и демонстрируя их присутствующим, он не преминул похвастаться, где и как они добыты.

– Вот, не угодно ли посмотреть, какая чудная работа, – говорил он не без гордости. – Эта кадильница, серебряный кувшин, золотая застежка и риза, шитая жемчугом, взяты мною при осаде Нарбонны в церкви Сен-Дени; я унес их, чтоб они не попали в чьи-либо нечестивые руки.

Убедившись в целости поклажи и освободив носильщиков, Эльвард, самодовольно потряхивая золотыми монетами в кармане панталон, воскликнул:

– А теперь, ma belle, будем ужинать, я думаю, что у меня хватит золотых, чтоб заплатить вам за парочку холодных каплунов, кусок кабаньего жаркого и стакан хорошего гасконского! Пока нам принесут закуску, мы выпьем за храбрых английских стрелков!

Усевшись вплотную к камину и усадив певца около нового гостя, посетители с восторгом приняли это предложение. Меж тем Эльвард, сняв с себя доспехи и уложив их на тюки, протянул к камину свои толстые ноги и наслаждался отдыхом со стаканом вина. Аллен смотрел на него, застыв в недоумении с кистью в руке: в его каталоге были люди злые и добрые, но этот был то свирепым, то великодушным, с проклятием на устах и улыбкою во взгляде. Каково это – быть таким, как он?

Эльвард подметил вопросительный взгляд молодого человека и с добродушной улыбкой протянул свой стакан, желая с ним чокнуться.

– Надо полагать, что ты никогда не видел воинов, мой мальчик, иначе не стал бы так таращиться на меня, будто мышонок, впервые вылезший из норки.

– Совершенно верно, я впервые вижу воина, – ответил Аллен.

– Cтоит лишь переплыть канал, и ты увидишь столько воинов, сколько пчел вокруг летка. О, какая это чудная жизнь, полная всяких приключений. Посмотрев на эти вещи, ты убедишься, как прибыльно это ремесло: воин сам себя вознаграждает за все труды походной жизни. Кто храбр, тот и богат. Итак, mes enfants[20], пью за здоровье моих бывших товарищей, и да здравствует Белый отряд!

Этот тост единодушно подхватили все присутствующие, и вмиг стаканы были опорожнены до дна.

– Клянусь своим мечом, друзья мои, – воскликнул Эльвард, – вы пьете как истые воины, и я обязан вновь наполнить ваши стаканы. Итак, mon ange[21], принеси-ка нам еще вина и эля. Как там поется в английской песне?

И Эльвард затянул грубым, фальшивыми голосом старинную песню:

За честь гусиного пераИ край, где гусь летал…

– но сам не выдержал и расхохотался, заметив, что лучше стреляет, чем поет.