Грачевский крокодил. Вторая редакция - Илья Салов

IX

Мелитине Петровне было лет двадцать; это была женщина небольшого роста, тоненькая, с приятным веселым личиком, с плутовскими глазками, весьма бойкая, говорливая и с прелестными каштановыми волосами. Шиньонов она не носила, но роскошные волосы свои зачесывала назад и завязывала их таким изящным бантом, что всякий шиньон только испортил бы натуральную красоту волос. Весь недостаток Мелитины Петровны заключался в ее костюме, но Анфиса Ивановна, убедившись, что племянница ее славная бабенка, тотчас же подарила ей все нужное. Преподнося ей все эти подарки, Анфиса Ивановна с улыбкою объявила племяннице, что все это она дарит ей за тришкинский процесс. Мелитина Петровна расцеловала тетку, выпросила у нее еще пятьдесят рублей на отделку платьев и отправилась в Рычи. В модном магазине Семена Осиповича Голубева она накупила себе всевозможных лент, прошивочек, несколько дюжин пуговиц, а затем, выпросив у знакомого нам Ивана Максимовича швейную машину (которая, по уверению его, шила с волком двадцать), принялась все подаренное кроить и шить. Анфиса Ивановна хотела было пригласить известную в околотке модистку Авдотью Игнатьевну, но Мелитина Петровна объявила, что она сделает все сама, и действительно немного погодя у нее был уже новый гардероб, состоявший из нескольких простеньких платьев, но сшитых со вкусом и весьма пикантно выказывавших все ее физические достоинства. Анфиса Ивановна немало дивилась новому покрою, а именно: что рукава и юбка делаются из одной материи, а лиф совершенно из другой; что пуговиц пропасть, и петель нет, и застегивать нечего; что бант, который в доброе старое время пришивался к волнующейся груди, и передавал трепет сердечный, ныне пришивается к сиденью. Но тем не менее платья нашла она миленькими, а главное, идущими к хорошенькому лицу Мелитины Петровны. Мелитина Петровна подошла к зеркалу, полюбовалась собою и снова расцеловала тетку. Мелитина Петровна не кокетка, но она женщина; а какая же женщина не испытывает тайного удовольствия в уверенности, что она может нравиться!..

Окончив работу, Мелитина Петровна прочла Анфисе Ивановне «Дон Карлоса» и «Тайны Мадридского двора». Старуха осталась в восторге, в особенности от последних, и внутренно сравнивала себя с Изабеллой, а покойного капитана с маршалом Примом.

Не менее Анфисы Ивановны полюбили Мелитину Петровну не только вся дворня, но даже и окрестные крестьяне. Она умела со всеми поладить и всякому угодить. Александр Васильевич Соколов беспрекословно отпускал ей в долг табак, гильзы и разные конфеты, которые она раздавала крестьянским детям. Известный капиталист Кузьма Васильевич Чурносов, ругавший всех обращавшихся к нему с просьбой дать взаймы денег, ссудил ее однажды серией в пятьдесят рублей; портной Филарет Семенович, постоянно пьяный и избитый, при встрече с Мелитиной Петровной бросал фуражку кверху и кричал «ура!» Даже сам церковный староста, узнав, что Мелитина Петровна очень любит свежую осетрину с ботвиньем, слетал в губернский город и привез ей живого осетра аршина в два длиной. В несколько дней успела она познакомиться почти со всеми бабами и мужиками и почти у всех перебывала в избах. С бабами толковала она о коровах, о телятах, о том, какую вообще жалкую участь терпит баба в крестьянской семье; с мужиками о подушных окладах, о нуждах их, о господстве капитала над трудом, о волостных судах и сходках, о безграмотности старшин и грамотности волостных писарей. С крестьянскими девушками купалась, учила их плавать и нырять и говорила, что купанье очень полезно, и поэтому давала совет пользоваться нашим коротким летом, чтобы на зиму запастись здоровьем. Иногда же она просила собравшихся на купанье девушек уйти и оставить ее одну.

Итак, Анфиса Ивановна успокоилась и, убедившись, что племянница ее не из таковских, которые нарушают чье бы то ни было спокойствие, зажила попрежнему, не только не стесняясь ее присутствием, но даже изредка сетуя, что племянница так мало сидит с ней и большую часть дня проводит вне дома. Ее тревожило только то обстоятельство, что Мелитина Петровна, уходя, запирала всегда свою комнату ключом, а равно и то, что несмотря на большую переписку, которую вела Мелитина Петровна, она ни разу не писала мужу и не получала от него писем. Как-то раз она даже решилась спросить ее об этом:

— Уж ты не в ссоре ли с мужем-то?

— Почему вы думаете?

— Не переписываетесь вы!.. Я этого не понимаю. Ну как не уведомить жену, что вот, дескать, я жив и здоров, желаю и о тебе узнать что-нибудь! А то на — поди! Уехал себе на сраженья, и ни слова!.. Уж он у тебя, милая моя, тюкнуть не любит ли?

— Что это значит тюкнуть?

— Выпить то есть?

— Он пьет, но очень мало.

— То-то, — проговорила Анфиса Ивановна: — а то у меня был один знакомый капитан, — продолжала она, вздохнув: — так-тот, бывало, так натюкается, что ничего не помнит. Вытаращит, бывало, глаза, да так целый день и ходит и то того кулаком треснет, то другого… «Это, говорит, чтобы рука не отекала!»

На этом и кончился разговор, и хотя Анфиса Ивановна в сущности ничего не узнала относительно обоюдного молчания супругов, но все-таки, имея в виду, что штабс-капитан Скрябин не тюкает, она успокоилась. Итак, в Грачевке все пришло было в надлежащий порядок, как вдруг появился крокодил и появлением своим наделал известную уже нам суматоху.

Однако возвратимся к рассказу.

X

Несчастная Анфиса Ивановна после описанного ужасного сна не спала всю ночь и, разбудив Домну, напрасно старалась в разговорах с нею хоть сколько-нибудь забыть тяжелую действительность. О чем бы старушка ни говорила, как бы далеко ни удалялась от тяготившей ее мысли, а все-таки разговор незаметно сводился к одному и тому же знаменателю. Среди разговоров этих иногда склоняла ее дремота, но тревожное забытье это походило на тот мучительный сон, которым доктора успокаивают измученного больного, давая ему морфий. Только что смыкала Анфиса Ивановна свои отяжелевшие веки, как ей представлялось, что будто она приказывает Зотычу обнести свою усадьбу высокою кирпичною стеной с железными воротами. Зотыч требовал на покупку материалов денег, а денег нет, и последние отданы Мелитине Петровне на отделку платьев… То представлялось ей, что стена готова и что около запертых железных ворот ходит Братин с ружьем. Анфиса Ивановна счастлива и напевала: «И на штыке у часового горит полночная луна…» Но вдруг наверху стены показывался крокодил; как-то разгорячившись, оглядывал он внутренность двора и затем, упираясь четырьмя лапами, начинал сползать вниз, а Асклипиодот, почтительно приподняв шляпу, говорил ей: «Вот видите, мамашенька, я говорил вам, что бог накажет вас за то, что вы не любите своего крестничка!..»

Зато как только начало светать, и как только утренняя заря заглянула в окно, возвещая о появлении солнца, и защебетали под окном неугомонные воробьи, — Анфиса Ивановна вздохнула свободнее, и по мере того как мрак ночи бледнел перед светом дня, уменьшалось и тревожное настроение старушки. Она уснула и на этот раз проспала спокойно часов до восьми утра.

Проснувшись, Анфиса Ивановна немедленно позвала к себе Домну и приказала ей приготовить все необходимое для предстоящего молебна. Она указала, какие именно требовалось поставить иконы, с какою начинкою испечь кулебяку, какую подать закуску, водку и наливку. Вместе с тем она распорядилась также, чтобы вся дворня, кроме, конечно, кухарки, всенепременно присутствовала на молебне. Приказывать об этом было совершенно напрасно, ибо дворня, перепуганная событиями последних дней, даже роптала, что Анфиса Ивановна, спятившая, как видно, с ума, до сих пор не догадывается отслужить молебен с водосвятием.

Отдав все эти приказания, Анфиса Ивановна умылась, оделась и принялась за утреннюю молитву. Однако молитву эту, в виду предстоявшего молебна, она значительно сократила и поспешила за чай, так как вчера с перепугу она легла без ужина. За чаем, который ей был подан в спальню Дарьей Федоровной, Анфиса Ивановна взяла было четью-минею, но, разыскав святого, приходившегося на этот день, махнула рукой и закрыла книгу.

— Не люблю я этого, — проворчала старушка и сделала какую-то недовольную гримасу.

— Кого это, матушка? — полюбопытствовала Дарья Федоровна.

— Да вот святого-то нынешнего. Уж такая-то рохля, прости господи… читать тошно… Принеси-ка лучше крендельков да сухариков. Смерть как есть хочется…

Когда Анфиса Ивановна, накушавшись чаю, вышла в залу, там все уже было готово. В переднем углу стоял стол, накрытый белой скатертью, и на столе старинные иконы в золотых и серебряных ризах. Перед иконами возвышалось несколько восковых с золотом свечей и тут же каменная помадная банка с душистым ладаном. Немного отступя от этого стола был поставлен другой, ломберный, но уже без скатерти; стол этот предназначался дьячкам для «возложения» книг. В той же комнате, вдоль стены, отделявшей залу от гостиной, красовался третий стол, опять-таки накрытый белой скатертью, с расставленными на нем графинчиками, бутылками и обильной закуской. Тут были: отварные и соленые груздочки, маринованные опеночки, заливной судак, отварные рачьи шейки в масле, домашний сыр и колбаса, окорок сочной розовой ветчины, копченые гуси и утки и кусок желтого сливочного масла. Виноградных вин не было, так как Анфиса Ивановна никогда ничего не покупала, зато была зорная водка, тминная, листовка, полынная, рябиновая и затем такие наливки и запеканки, каких нигде нельзя было встретить. От стола этого распространялся по комнате до того раздражающий аромат, что Анфиса Ивановна положительно не отходила от него и видимо соблазнялась чего-нибудь покушать. Она даже взяла было на вилку один груздочек, но вошедший в эту минуту Потапыч остановил ее.