Убийство матери - Марина Соколова

У Чёрного моря водянистая внешность. А характер равнодушный и холодный. Оно обнимает чистыми руками с чувством собственного достоинства. Анжелика плавала в Чёрном море, но никогда не писала ему стихов.

Средиземное море вырвало у неё стихи. Но оно было чужое, и стихи получились чужие. Внешность у Средиземного моря экзотическая, неестественно сказочная. Анжелика окуналась в яркую сказку, которая длилась целый час. Через час она выбиралась на горячий песок, чтобы отдохнуть от сказки.

Но в Бужи Анжелика приезжала не ради сказки. Её интересовал русский Центр. Алжирский преподаватель оставался за пределами русской жизни. Здесь не было алжирцев. Повсюду слышалась русская речь. Русский футбол и русский волейбол. Русские переводчицы угощали Анжелику горячим вином и салатом, заправленным майонезом. Они готовили его собственными руками. Легче было приготовить майонез, чем найти его в Алжире. Русская трапеза была вкусной. Но после горячего вина начинались разговоры о грязных тарелках, материальном благосостоянии и бесконечных табу. Анжелика вспоминала чужую жизнь и уходила в город есть алжирские пирожные. Мамри угощал и расспрашивал о русской жизни. Анжелика ела пирожные и разглядывала ворота с внешней стороны. Никто не входил и не выходил. Русские отгородились от Алжира русской жизнью. Кто знает, что начиналось за воротами, когда кончалась трапеза?

Трапеза стала идеальнее, когда Анжелика променяла Центр на море, а Мамри – на шефа. Это произошло, когда шеф построил новую жизнь, в которой было место новому досугу. В него наперегонки побежали подчинённые. Пришла Анжелика, захватив с собой свою собственную жизнь. К новому досугу присоединились чехи – муж и жена. Чех сразу же понравился Анжелике, потому что был похож на Хемингуэя. В Алжире он лечил людей. Анжелика давно привыкла к тому, что иностранцы работали, а алжирцы владели. Но не все. Некоторые учились и работали. Общение с алжирцами Анжелика сочетала с общением с чехами. Они знали русский язык, много ездили по стране, получали приличные деньги, часто меняли машины. Были тактичными людьми и хорошими собеседниками. Им хватило европейской терпимости, чтобы с пониманием отнестись к дикой выходке месье Александра. Который остановился, как вкопанный, на полпути, когда чехи повели всю компанию в бар. Анжелику давно перестала удивлять карикатурность своих. Она с интересом наблюдала за сценкой из «Крокодила». Несколько минут месье Александр преодолевал благоприобретённый страх. В конце концов всё-таки перешагнул через никому неведанные законы и пошёл в бар. Впрочем, Анжелика в самой себе время от времени обнаруживала признаки дикости. Она накупила для близких множество красивых сантимовых алжирских тканей. Чехи одобрили её поступок, потому что «у русских с тканями неблагополучно». Неожиданно для самой себя Анжелика стала бить себя в грудь и доказывать обратное с пеной у рта. Через три минуты она устыдилась извращённого патриотизма и решила больше не пугать чехов. Хотя красивых тканей у русских не так уж мало. Пока Анжелика решала, она вспоминала долгие дискуссии с Мамри. Которому доказывала, что у русских не плохая жизнь, а, наоборот, хорошая. Нет, это не был квасной патриотизм. Это был нормальный патриотизм. И Анжелика вела себя не дико, а цивилизованно. С чехами она разговаривала на другие темы. Вкушая алжирское пиво, Анжелика с удовольствием слушала двойника Хемингуэя. Он рассказывал, как чехи помогали создавать алжирский букет. Пиво пахло сказками «Тысяча и одной ночи» и Анжелике очень нравилось. Двойник Хемингуэя оказался его поклонником. Анжелика с неменьшим удовольствием слушала его рассказы о великом писателе. Пока чешка нападала на алжирских мальчишек за то, что они обижали её собаку. И при этом сама всё время обижалась. Собака бегала по берегу и облаивала купальщиков. Было терпимо жарко. Собаку это не смущало. Анжелику, напротив, сильно смущало, и она спасалась в море. В промежутках она слушала интересные рассказы чеха. Который предпочитал солнце морю, потому что ему казалось, что его загар недостаточно «негритянский». Никому из своих не приходило в голову загорать в Алжире. Африканское солнце боролось с расизмом, не спрашивая разрешения.

Ни среди поклонников солнца, ни среди поклонников моря невозможно было обнаружить месье Анатоля. Он оставался дома один-единственный. Вольница, которую развёл шеф, оскорбляла его менталитет. Однажды он не выдержал и прошипел Анжелике, что «бог всем воздаст по заслугам». Бедный месье Анатоль! От злобы и ненависти он стал верующим. Впрочем, под «богом» он, наверно, разумел очень большого начальника, который был не хуже бога. Анжелика с сожалением вспоминала, как в самом начале непоколебимый преподаватель чудес радио и телевидения без страха и упрёка ловил скорпиончиков. И всем показывал, предупреждая об опасности. Потом были интриги и «разборка». Анжелику удивила смена чувств к месье Анатолю. Возможно, отвращение заменилось презрением. Месье Анатоль безвозвратно проиграл шефу. Новая жизнь оказалась привлекательней чужой. К тому же, шефа подчинённые боялись больше, чем рядового преподавателя. Шеф со своими угрозами был рядом, а Москва со своими угрозами была далеко. Как ни старался месье Анатоль, ему не удалось внятно и убедительно озвучить расплывчатые угрозы Москвы. Анжелику он тоже осыпал угрозами. Она затыкала уши и погружалась в таинственное и чужое Средиземное море.

Однажды ночью Анжелика проснулась от чужих взглядов. Она осторожно перешагнула через своих. Все спали, и никто на неё не смотрел. Анжелика вышла из палатки под взгляды африканских звёзд. Они висели прямо над головой. Анжелика пригнулась, чтобы не задеть. Ей очень хотелось их потрогать. Без колебаний подняла руку и погладила шершавую поверхность. Она оказалась горячей, и Анжелика отдёрнула руку. Звёзды больше на неё не смотрели. Теперь они смотрелись в море. Анжелика побоялась спугнуть звёзды и не стала трогать море. Она села на песок и сочинила стихи:

Когда бы славу я имела,Я б ни минуты не робелаОтдать её за лишний жизни час.

Когда б мильоны я имела,Их променяла бы я смелоНа лишний жизни час.

Когда б я счастие имела,Я бы отдать его хотелаЗа лишний жизни час.

Когда бы миром я владела,Его б ничуть не пожалелаВ обмен всего на лишний жизни час.

Но вас заверить не посмею,Что всё, чем я сейчас владею,Я б отдала за лишний жизни час…

Здесь можно поставить точку. А можно и три точки… Главное: в Алжире нет и не может быть идеального счастья. Алжирские воспоминания Анжелика аккуратно уложила на ближайшую полочку. От Алжира остались стихи, фотопамять, любовь Аладдина, страсть Омара, ковровый павлин, книги и словари. Всё остальное вытеснила русская жизнь. Но она наступила не сразу. По возвращении была только обида. Анжелика долго её выплакивала маме в жилетку. Выплакала – и пошла на распределение. Она шла мимо двух француженок. Француженки были по обмену опытом. Одну звали, как это ни удивительно, мадам Бовари. А другую, как это ни удивительно, звали просто Шанель. Мадам Бовари так звали, потому что она была замужем за Бовари. А Шанель представилась, как просто Шанель. Для Анжелики они были частицами Франции. В институте она любила Францию, как любят артистов. Франция – это много любви. Это музыка речи, памятники, песни, картины, книги, знаменитости. В мадам Бовари было много любви. Она обдавала брызгами неистощимой энергии, шуршала юбками. Сверкала коленками, когда ставила ногу на стул, объясняя импрессионистов. Очаровывала мелодией языка и соблазняла посольскими фильмами. Талантливо расточала улыбки в деканате и гениально гневалась на нерадивых студентов. Шанель удручала серостью речи и внешности. Она непривлекательно жаловалась преподавателям на студентов, а студентам – на преподавателей. Нудно язвила при случае и без повода. Анжелика в последний раз взглянула на чужую французскую жизнь и пошла на распределение. Там её ждали свои преподаватели. Им осталось ждать студентов всего ничего. Им не простили ни свободы нравов, ни стремления к идеалу, ни потакания студентам, ни интимных отношений с иностранцами, ни походов в посольство, ни пренебрежения общественным долгом, ни высокого человеческого и профессионального уровня. Но больше всего им не простили отъезда за границу студентов и преподавателей. Но у них ещё было немного времени, и они спешили делать благо.

Институтские воспоминания Анжелика положила на верхнюю полочку памяти. И принялась собирать воспоминания о детском доме. Может, это там началось? Нет, исключено. Там не было ничего французского. Анжелика вступила в новую жизнь, которая не была ни французской, ни алжирской, ни кавказской, ни московской, ни даже подмосковной. Она была героической. Каждый день Анжелика совершала по нескольку подвигов вместе с другими хорошими людьми. Каждый день они кого-то спасали. Спасали детей от самих себя и от других детей. Спасали их от животных и животных от них. Спасали от взрослых, спасали взрослых. Спасали сами себя. Спасали, спасали, спасали… Кого-то спасли, кого-то – нет. Анжелика невесело шутила по поводу медали «За спасение всех». Но в шутке была героическая доля русской жизни. Никто не мог помыслить, что однажды эта доля станет нормой для всех. И тогда все, не выдержав доли, станут плохими и очень плохими. Одни – сразу, другие – постепенно. Тогда уйдёт вера в жизнь и придёт вера в бога. Который будет выборочно спасать. Он не захочет спасти Анжелику. Никто не захочет её спасти. Даже мать, хотя она обязана. И тогда придётся заставить её спасти.