Реквием по выдающемуся таланту - Лайош Мештерхази

– Садись! – позвал он, совсем не удивившись неожиданной встрече, словно я материализовался из его собственных мыслей. – Садись, пей! Еды здесь не получишь. Нету. Но вино – это калории.

Отто наполнил стакан, мы чокнулись. Глядя на меня неподвижными глазами, странно растягивая слова, почти по слогам, он продекламировал:

– Когда взлетает самолет, его не удержать вьюнку,

Я не верил своим глазам. Он пьян. Отто Сучек пьян! Отто, который никогда не пил О котором в шутку рассказывали, что на товарищеских ужинах АЭРа он за ночь «приканчивал» целую бутылку «Паради».[23]

Он наклонился ко мне.

– Их увезли на кирпичный завод.

– Кого?

– На кирпичный завод. Только я все равно узнал. У меня есть связи. А потом в кладовой у Трутанов… Что мне оставалось делать? Собрал сала, консервов, что под руку… Сначала не пускали, конечно… но я показал бумагу, а потом… – Он махнул рукой. – Знаешь, что она сказала? С ума можно сойти! Знаешь, что она сказала?! Говорит: «Мой был дома, в отпуске, до пятнадцатого октября. Он меня всем обеспечил». Мой!..

Я начал догадываться, что он говорит о Магде Секей.

– Когда взлетает самолет, его не удержать вьюнку, плетшему колеса.

Плечи его тряслись от беззвучных рыданий.

Откуда-то появился корчмарь; увидев, что в кувшине еще есть вино, снова исчез. Я наклонился к Отто, прошептал ему на ухо:

– Контру арестовали.

Он не услышал меня.

– Я все оставил… – бормотал он, – для остальных. Все оставил… вместе с портфелем. Для остальных. Все равно… «Мой!» Я бы запретил ей так говорить: мой…

Он снова затрясся в беззвучных рыданиях. Я в растерянности налил себе вина. Значит, он ее все-таки любил? И до сих пор любит? Но тогда… Я был до того потрясен этим открытием, что не заметил, как выпил стакан и налил снова.

– Верно. Верно! Выпьем! Кало… калории… Друг ты мой, дорогой… Ты же мне друг! Ты даже не знаешь! Кишпештские ребятишки… Господи! – Он заплакал беспомощно, в голос, но в переполнявшем его тумане, видимо, еще светила какая-то искра самоконтроля. – Прости! Таким ты меня еще не видел, да? – Он помолчал. Когда взлетает самолет, его не удержать вьюнку, оплетшему ко…

Снова подошел корчмарь.

– Одиннадцать, господа. Закрываемся.

– Пойдем, Отто!.. Пора домой.

– Да, да… Домой. Жена ждет.

«Он не мог поступить иначе». На языке той эпохи это вообще означало: «ославил» девушку и должен был – как джентльмен – жениться на ней. Но как, почему? Если он любил Магду! А Магду он разве не «ославил»?… Правда, Магда первая вышла замуж, а уж потом и он женился. Может, потому и женился? Контра, впрочем, имел в виду совсем не условности, сказав, что Отто «не мог поступить иначе». Контра вообще в условностях не разбирался… Он сделал вид, будто все знает. Но больше ничего не сказал.

На улице Отто помочился и еще несколько раз повторил фразу насчет самолета.

Несчастная Магда Секей была в положении, когда ее увезли в Освенцим. На седьмом месяце. Рассказывают, она недолго мучилась, ее сразу же направили в газовую камеру.

Я наконец решился и пошел домой, будь что будет. Но ничего так и не случилось, я отделался лишь испугом. А Контра рассказывал потом историю своего ареста и разбирательства так, будто это был веселый анекдот. Гестапо подозревало большой заговор и никак не кончало следствие, таская Контру за собой из тюрьмы в тюрьму. Судили его в начале мая где-то на австрийско-германской границе. Венгерский полевой суд заседал на открытом воздухе, в лесу, на поляне: в ближайшем городке не осталось ни одного целого дома, а те, что остались, были заняты немцами для более важных целей. Из одиннадцати подсудимых Контра был шестым. Поблизости гремела артиллерия союзников, иногда казалось – совсем рядом. Выслушав пятого обвиняемого, судьи устроили перерыв. Тут же половина трибунала исчезла. Председатель установил, что нет кворума; еще перерыв – и исчезла вторая половина. Потом исчезла охрана. После полудня американский и французский патрули нашли на поляне только одиннадцать подсудимых, которые весело беседовали меж собой и очень сожалели, что не были знакомы прежде.

Били ли его, пытали ли – об этом он никогда не рассказывал.

Естественно, что после освобождения леонардовцы стали играть важную роль в жизни архитектурных кругов; они занимали посты в новом министерстве, в Совете городского благоустройства, в Союзе архитекторов, разумеется, речь идет о тех девятнадцати, которые выжили; трое погибли в трудовых отрядах, один – на фронте, еще один – в последнюю минуту, во время штурма города, став жертвой нелепой случайности. Побежал наверх, в квартиру, за теплой одеждой, потому что жена мерзла в подвале, как аз в этот момент и ахнула мина…

На тех военных укреплениях, которые строила фирма Трутана, работали в числе прочих согнанные в трудовые отряды евреи. Были места, где их безжалостно и методично истребляли; в других подразделениях с ними обращались по-человечески – насколько это было возможно в тех условиях, то есть примерно так, как хороший хозяин обращается со скотиной. Все зависело от офицеров и от охранников… Летом 44-го года фирма уже не могла добиться, чтобы Отто Селени как инженера-проектировщика освободили от воинской повинности. Когда он взял в жены дочь Трутана, выход-таки нашли: пусть будет главным руководителем работ, эта должность пока «незаменима». Из-за этого позже возникли какие-то сложности с установлением его политического лица. Претензии исходили, конечно, не от пострадавших; более того, те из отбывших трудовую повинность, кто случайно сталкивался с ним, отзывались об Отто с величайшей признательностью. Нападали же на него завистники из коллег по профессии. Отто обвиняли даже в том, что он-де – крупный капиталист. В то время как он даже формально не был никогда совладельцем фирмы, так и оставался служащим. А после освобождения уже не работал у тестя, то есть у его преемника. Так как семья Трутанов осенью уехала на Запад.

Все это были, впрочем, мелкие и непреходящие неприятности; в конце концов у Жюльяра и Контры было достаточно авторитета, и они с достаточной решительностью встали на сторону Отто, чтобы недоброжелатели скоро присмирели.

Отто вошел в комитет по восстановлению города, однако больше он занимался редактированием «Материала и ритма», как заместитель Жюльяра. Сам «старик» с головой ушел в университетские дела. Контра же разрывался между тридцатью обязанностями. Так что Отто в те годы вел журнал почти в одиночку. Надо сказать, ко всеобщему удовлетворению, «Материал и ритм» стал интереснее, качественнее, чем когда-либо прежде. Хотя сам Отто писал в него редко и мало.

Комитет по восстановлению был серьезным и весомым учреждением, объединившим в себе лучшие таланты; о чем-то подобном мечтал Отто в свое время. Однако, как ни трезво смотрел он тогда в будущее, он бы ни за что не поверил, что Будапешт будет после войны одним из самых разрушенных городов Европы, что город этот постигнет та участь, которую сулили Вене, – по соображениям стратегии, да и по справедливости. Так что собравшиеся в комитет таланты, вооруженные блестящими концепциями, вынуждены были отложить свои концепции в сторону и ломать голову над тем, как с максимальной эффективностью использовать имеющиеся в наличии жалкие материальные и людские ресурсы, как спасти хотя бы то, что можно спасти, как воспрепятствовать, где можно, дальнейшим разрушениям, как восстановить хотя бы один постоянный мост между Пештом и Будой, и если нет ни углового железа, ни фасонной стали – а их, увы, нет! есть лишь немного труб, больше ничего, – то можно ли использовать для моста трубы. Долгое время, года три, им даже в голову не приходило думать о городе будущего; думали пока о городе прошлого: увидеть Будапешт таким, каким он был, восстановить хотя бы то, что можно. Тот безвкусный, эклектичный, но по крайней мере обжитой, пригодный для жизни старый город, который они когда-то сердито и справедливо ругали, теперь, среди руин, стал желанной и почти недосягаемой мечтой. Чудесным образом, как бы в утешение, появилось все же несколько новых зданий, построенных, правда, без особой градостроительной концепции, по требованию момента, и там, где среди развалин удалось найти подходящее место. Невероятно, но факт: большинство зданий Контры, например, было построено именно в это время. Это можно объяснить лишь тем, что он отдал в комитет старые свои проекты.

Семья Трутанов оставила после себя офис и несколько почти полностью опустошенных складов. Состояние им удалось вывезти в Швейцарию, потом в Южную Америку. После выборов 1947 года отец прислал дочери весть: это последний шанс! Отто проводил жену на вокзал. «Вы все обдумали, Отто, дорогой? Хорошо обдумали? Это ваше последнее слово?» «В учебнике географии сказано, что Будапешт расположен на берегах Дуная. Это значит, не на берегах Амазонки или Рио-де-ла-Платы. Позвольте мне выразить вам сожаление. Прощайте!» Так гласит легенда. Она же гласит, что прямо с вокзала он отправился к адвокату с заявлением о разводе по взаимному соглашению. Казалось уже, Отто окончательно выбрал холостяцкую жизнь, но через четыре года он женился снова. На одной чертежнице из своего института, я с ней почти не был знаком.