Цареубийство 11 марта 1801 года - Николай Александрович Саблуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Граф Воронцов писал, что «образ действий Павла относительно других государей и государств доказывает, что дух его помрачён». Другие современники пишут о непостижимых переменах во внешней политике, которые якобы проистекали из свойств душевной неуравновешенности Павла. На самом деле Павел не изобретал собственной внешней политики. Сначала он примкнул к коалиции, созданной Уильямом Питтом, затем, разочаровавшись в этой системе, служившей лишь своекорыстным расчётам Англии и Австрии, принял систему, о которой мечтала и Екатерина Великая. Павел только раз переменил свою внешнюю политику. И когда он переменил её? После Маренго и Люневильского мира, то есть когда весь мир её переменил и когда коалиция — ухищрённое создание дипломатического гения Питта — сама собой рушилась. Можно кратко характеризовать политику Павла: в борьбе Питта с Бонапартом Павел сначала стал на сторону Питта, потом Бонапарта.
Вступая в коалицию, Павел увлекался рыцарской мыслью восстановления потрясённых тронов; но имелись и положительные цели; политический результат был тот, что народы увидели русских в Италии, Швейцарии и Германии, решающих судьбы Европы. Первенствуя в коалиции, решая судьбы Центральной и Южной Европы, Павел возносил престиж России на недосягаемую высоту. Если он шёл сначала об руку с Англией, то во имя политического и национального влияния своей империи.
Самое гроссмейстерство Павла имело практическую сторону: обосноваться твёрдо на Мальте и иметь в Средиземном море опорный и питательный пункт. В инструкциях, данных Питтом посланнику Англии, значилось, что лорд Уитворд должен ласкать реализацию идей, которые грезятся рыцарскому воображению Павла, как-то: восстановление древних тронов, возвращение Бурбонов во Францию и даже мальтийское гроссмейстерство. Но в то же время Уитворд добивался весьма существенных ближайших выгод, а именно коммерческого преимущества в Балтийском море; большая часть денежных субсидий сама собой возвращалась с барышом, ибо на занятые у Англии деньги русская и австрийская армии снабжались Англией же оружием и обмундированием. Поставки брала Англия. Мало того, вступив в коалицию против Французской республики, Павел объявил войну Испании и наложил секвестр на все испанские корабли в русских портах. Это было весьма выгодно Англии, так как ослабление Испании позволяло ей наложить руку на испанские колонии.
Коалиция была могущественна, но в самой себе носила зародыш разложения. Венцом английского дипломатического искусства было это соединение под одним знаменем столь различных кабинетов и столь взаимно враждебных интересов. Самая конечная цель коалиции различно представлялась Павлом и его союзниками. Реставрация Бурбонов для Австрии имела второстепенный интерес, и даже противно было её выгодам восстановление абсолютной французской монархии с Эльзасом, Лотарингией и Франшконте. Если восстановление прав неаполитанского короля привлекало по династическим причинам сочувствие венского кабинета, то восстановление королей Пьемонта и Сардинии вызывало уже иные чувства.
Революция уже дала Австрии, по трактату Кампо-Формио, Венецию, Истрию, Далмацию; мирное владение Ломбардией, крепости в Пьемонте, улучшение швейцарской и рейнской границ — вот цели Австрии. Англия основой своей политики ставила морское преобладание, потому что для неё это было насущнейшей необходимостью. Потеряв dominium mans, Англия более не существовала бы как нация; отсюда истекали два положения: 1) что ей должно разрушать все флоты, достойные с ней бороться; 2) что она должна подрывать всякую промышленность и торговлю, возвысившуюся настолько, чтобы прямо бороться против английского первенства. Заметим, что флот революционной Франции был достаточно внушителен и Бонапарт мог учинить блестящую морскую демонстрацию против Англии, выведя 44 корабля из Бреста и совершив прогулку по океану.
Участие в коалиции принесло Павлу глубокое разочарование. Павел понял, что он был только орудием в руках коварных союзников и таскал для них из огня каштаны. Поведение венского гофкригсрата по отношению к Суворову возмущало государя. Суворов «очистил от французов» Италию, и она была порабощена Австрией. В возвращении Мальты Англия императору отказала. Между тем Маренго и Люневильский мир совершенно изменили положение первого консула Наполеона Бонапарта. Триумфальное возвращение победителя при Маренго, спасителя Франции, в отечество в июле 1800 года возвещало уже грядущее. И Павел его превосходно предугадал.
14 июля первый консул Наполеон Бонапарт праздновал взятие Бастилии и поднимал бокал за «французский народ, нашего самодержца» (au peuple francais notre souveerain)! Но в сентябре Павел так объяснял перемену своей политики датскому посланнику Розенкранцу: «Долгое время он был того мнения, что справедливость находится на стороне противников Франции, правительство которой угрожало всем державам; теперь же в этой стране в скором времени водворится король, если не по имени, то, по крайней мере, по существу, что изменяет дело».
Испытав коварство Англии, каверзы венского кабинета и гофкригсрата, Павел познал и эмигрантов с их интригами и происками и погнал вон из России Людовика XVIII и все «сумасшедшие французские головы». Всё это сделано самодержавно, одним жестом. Отправляя 18 декабря письмо первому консулу Наполеону Бонапарту, государь, однако, писал: «Я не говорю и не хочу спорить ни о правах человека, ни об основных началах, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается».
Как раньше Павел соединился с первым министром Англии Питтом с целью низвергнуть «lе gouvemement sans loi qui domine la France», так теперь он соединяется с первым консулом Франции Бонапартом для обуздания английского правительства. Создаётся план северной коалиции нейтральных флотов — идея, лелеемая Екатериной. Соединение флотов Франции, России, Дании и Швеции, несомненно, угрожало бы морской гегемонии Англии. Заметим, что в суждениях своих о значении Бонапарта русский самодержец проявил не только прозорливость, но и широту взгляда. Ему нет дела до того, что первый консул пьёт за здоровье французского народа-самодержца, о правах человека он не хочет спорить. Он видит, что Франция склонилась пред человеком, который является её государем, если не по имени, то по существу. А существо Наполеона, такого же неограниченного властителя, как он сам, Павел вполне постиг.
Но и всякий государь на месте Павла роковым образом должен был бы изменить свою внешнюю политику после Маренго и Люневильского мира, когда на празднествах консула Наполеона Бонапарта в Париже присутствовали в полном параде послы и дипломаты всех государств, а Люсьен Бонапарт явился в Мадрид в обстановке старого церемониала посланников Людовика XIV, и король устроил для него охоту в лесах Аранжуэца — единственная и высшая любезность, позволенная этикетом испанскому монарху. Во Франции кончилось время идеологии и анархии, и так как конституционное представительство выказало всё своё бессилие, то наступила
