Остров - Хуан Гойтисоло

– А ты напои его, – посоветовала Долорес.

– Я и стараюсь. Заметьте, он не перестает следить за мной…

Я подняла глаза и встретилась взглядом с Лаурой. Она сидела между Романом и продюсером и заговорщицки улыбнулась мне. Меня раздражал ее довольный вид, и я притворилась, что не заметила ее.

– А Магда? – спросила Эллен. – Где же Магда?

Белокурая американка сказала, что Мигель переживает очередной приступ мизантропии, и Магда не смогла прийти.

Роман встал и учтиво склонился к Долорес.

– Потанцуем?

Она помедлила несколько секунд, прежде чем ответить. Ее глаза были похожи на двух скорпионов.

– С тобой?

Она повернулась к продюсеру и взяла его за руку.

– Пойдем, Манолито. Потом приглашу тебя, Раф.

Если Роман и был уязвлен, то прекрасно скрыл это. Засмеявшись, словно над детской проказой, он пригласил Лауру.

Я ничего не понимала в этой игре. Мне претило лезть в чужие дела и после множества пустых таинственных разговоров хотелось лишь танцевать. Возможность потанцевать с Валлоне забавляла меня, – я смотрела все фильмы с его участием и, по-моему, между нами не было ничего общего; но он не пригласил меня, как я ожидала, а сообщил, что ужинал однажды с Рафаэлем, когда тот приезжал в Канны от своей газеты, и после рассуждений о журналистике поинтересовался моим мнением о политике де Голля. Я механически ответила ему, что все шло хорошо, когда положение было сложным, и все идет плохо, когда положение стало простым, – всем этим я была сыта по горло, – а потом совершенно серьезно осведомилась, не знаком ли он с Рафаэлем.

– Вот уже десять минут, как я вам об этом говорю, – сказал он, глядя на меня из-под вскинутых бровей.

Я рассмеялась, словно с моей стороны это была шутка.

– Простите, – сказала я. – Я была рассеянной.

Пары вернулись к своим столам, и женщина, похожая на травести из «Мадам Артур», спела болеро о смерти маленького сиротки и продекламировала страстный любовный монолог. Никто ее не слушал, и муж Эллен откупорил две бутылки шампанского. Казалось, он явился в этот мир с единственной целью: наполнять рюмки, как только замечал, что они пустуют. Потом вновь заиграл оркестр, и Роман пригласил меня.

Обняв за талию, он повел меня на другой конец зала. Потом сообщил, что они с Долорес снимали наш дом в прошлом году, и полюбопытствовал, которая из комнат моя. Не подумав как следует, я ответила, что она выходит на море. И сразу же поняла, что допустила промах, так как он усилил атаку и после признания, что я безумно ему нравлюсь, объявил, что этой ночью придет меня навестить. Я сказала, чтобы он не говорил глупостей: «Мы в освещенной комнате, и я не девка, слышите?» Он рассмеялся, потом долго шутил, а когда спросил, хорошо ли мне в его объятиях, я сухо сказала: «Нет».

– Ты уверена?

– Когда мужчина мне нравится, я не жеманничаю. Если вам не хочется спать одному, обратитесь к Лауре.

Он так и сделал, пока я танцевала с Валлоне, и, когда мы поравнялись, она послала мне воздушный поцелуй. Я заметила Грегорио с его подругой, он самодовольно улыбался. Когда замолк оркестр, мы вернулись к столу. Эллен переглядывалась с продюсером, а ее муж продолжал наполнять бокалы. Долорес беседовала с мисс Бентлей.

– Мы, испанцы, умеренны, понимаете? Вы живете в высокоразвитой стране, у вас есть глазуньи с беконом, и кока-кола, и синтетический хлеб… у нас не то. Немного фламенко, аплодисменты и, главное, побольше воздуха. – Она на мгновение задумалась и заключила: – Но не для Грегорио. Грегорио ест цыплят.

– Когда есть деньги… – сказал Грегорио.

– Он человек с возможностями. А ну-ка, Грегорио, скажи этой милашке, сколько у тебя денег.

– Не стоит. У нее больше.

– Да?

– Да, – сказала мисс Бентлей.

– Денег или акций?

– И денег и акций.

– Кроме того, она актриса, – сказала я.

Грегорио подтвердил это энергичным кивком головы.

– Мисс Бентлей приехала в Испанию, чтобы научиться андалузским танцам, вы разве не знали?

– В самом деле? – проговорила Долорес.

– Я тебе говорю.

– Миллионерша, актриса и любит танцы…

– Да, – сказала мисс Бентлей.

– И влюблена в Грегорио.

– Да, – сказала мисс Бентлей.

– Она очаровательна. Поистине очаровательна.

Грегорио и девушка вновь пошли танцевать, и я поцеловала Долорес в щеку. Мы с ней понимали друг друга без слов. Мне достаточно было видеть ее улыбку и смотреть в ее светлые глубокие глаза.

– Почему бы нам не пойти в кабачок? – предложила Эллен.

Ее муж поспешил заплатить по счету, и мы направились во двор, где стояли наши машины. Роман остался танцевать с Лаурой.

Я совсем забыла о его угрозе, и, когда несколькими часами позже – мы пили в кабачке до трех ночи, и я легла разбитой – я услышала странные звуки за окном, я решила что это вор. Сдерживая дыхание, я укуталась в простыню и зажгла свет у кровати. Вор постучал пальцами по стеклу.

– Клаудия, это я.

– Кто?

– Роман.

– Что тебе надо?

– Войти.

Я объявила, что умираю хочу спать и совсем не расположена принимать гостей.

– Только на минутку.

– Ни на минутку, ни на две.

– Я тебя не трону, клянусь.

Я была очень зла на себя за трусость и сказала ему, чтобы он оставил меня в покое.

– Хватит, убирайтесь… Пошутили, и довольно.

Я немного подождала и, когда убедилась, что он ушел, открыла окно и выглянула в сад. К стене была приставлена лестница, и фонари рыбацких лодок на море напоминали огненный розарий.

Я закрыла окно и легла, но вернулась мучительная парижская бессонница, и я была вынуждена принять снотворное.

Часто случалось так, что, едва я просыпалась, меня охватывала тоска. Каждый новый день в какой-то мере напоминает пустую сюрпризную коробку, и, начиная его, я размышляла о моем равнодушии к жизни, со смешанным чувством горечи и удовлетворения замечая, что гангрена безразличия прогрессирует.

Пока шла война, как Рафаэль, так и я были готовы умереть за идею. Мы жили в мире высокой морали, и каждый день в госпитале или на фронте закалял наш героизм. Наше тело было примитивным вместилищем целого клада иллюзий и надежд и не имело для нас самодовлеющего значения. Достаточно было накормить его, напоить и дать ему отдохнуть, если оно устало, и дать ему немного любви, если оно просило. Мы грубо обращались с ним, как с чем-то предназначенным исключительно для услуг нам, не думая, что однажды придется расплатиться за прошлое и счет будет настолько велик, что оплатить его мы будем не в состоянии.

После разочарования, которое принесла победа, я решила посвятить Рафаэлю силы, которые до этого я растрачивала на служение ближнему. Это были годы упорства и лишений, в пустых комнатах, когда мы ходили в дешевые кино на окраинах и ездили в трамвае. Рафаэль работал днем и ночью, а я два года преподавала географию и историю в школе. Наши тела уже не были столь послушны, как раньше, но мы были преисполнены решимости бороться. Того, что за этим последовало, никто из нас не предвидел. Когда Рафаэль получил известность и его способности были признаны, мы обнаружили, что успех перестал интересовать нас. В Париже мы принимали почти весь свет, и нам ничего не стоило зевнуть в высоком собрании или высмеять чью-нибудь ограниченность. Наши честолюбивые стремления испарились так же, как наши идеалы.

Теперь мы хорошо ели и много пили: литр вина на каждого, омлеты, жульены и прочее, и к этому надо прибавить кампари и виски, коньяк и кальвадос и стакан «Фернет Бранка», чтобы переварить все, что мы поглотили. Спать, как в Малаге, мы разумеется, уже не могли, и ночь утомляла нас больше, чем день, – шум улицы, сердцебиение, – и мало-помалу мы привыкли к самогипнозу. Мы уже не думали о будущем, довольствуясь сегодняшним днем. Иллюзии улетучились, а дозы лекарств увеличились. Иногда, когда я размышляла над всем этим, меня бросало в дрожь.

Все утро я пролежала в постели, оставив окно открытым, а около часу дня пошла искупаться на пляж неподалеку от кабачка. Рафаэль провел ночь в Малаге. Его мать позвонила, чтобы поздравить меня с приездом, и я пообещала на следующий день навестить ее, потом взяла такси, чтобы съездить куда-нибудь выпить. В газетном киоске мне сказали, что «Дигаме» еще не поступал. «Как скоро вы его ждете?» – спросила я. «Не знаю, – ответил продавец, – возможно, сегодня вечером». Я дала ему дуро, чтобы он оставил мне один экземпляр, и, миновав цветники, пересекла площадь. В «Центральном» была Эллен со своим мужем.

– Привет, – сказала она.

– Привет.

– Выпьешь что-нибудь?

Они пили чистое виски.

– Непременно. Еще одно виски.

– Неге is very bad.[8]

– Джеральд говорит, что здесь виски скверное.

Ее муж достал из кармана флягу.

– Do you want to drink?[9]

– Спасибо.

Я отпила несколько глотков из горлышка. Виски было явно лучше того, что продавалось в Испании, и приятно согрело желудок.

– Когда я его встретила, он пил вдвое больше, чем сейчас, – сказала Эллен. – Это была настоящая развалина, и мне пришлось положить его в клинику.