Бродячая женщина (сборник) - Марта Кетро

Знаете, я думала, она меня стукнет. Человек проявил столько раздражения, что я даже растерялась. Казалось бы, уж если вы занимаетесь ненасильственным отъёмом денег у населения, будьте готовы к отказам. Но нет, из кабинета меня буквально выставили, разве что в задницу вслух не послали.

Готовый крем я потом забрала, вполне нормальный, но жёсткость впаривания изумляет до сих пор.

Что интересно, в Тель-Авиве я испытала радость узнавания. Среди тамошних продавщиц косметики есть порода пожилых тёлочек с похожим почерком. Они, конечно, действуют без ярости, но с нешуточным напором. Мне понадобилась баночка определённой марки, которая продавалась в аптечной сети, но я из любопытства спрашивала её в лавочках и на рынке. Видели бы вы этих честных и строгих женщин, которые гораздо лучше знали, что именно я хочу. На трёх языках мне неоднократно побожились, что такого названия в природе не бывает, зато у них есть круче и со скидкой. Более того, в аптеке консультант, приставленный к определённой полке, тоже не верил в существование того, что я ищу. Если бы я через пять минут не увидела искомое в соседнем зале, точно бы усомнилась. А так я просто расстроила другого мальчишку, который изготовился долго втюхивать мне два крема по цене одного, а я без разговоров взяла шесть.

Так что в плане честности особой разницы не заметила, обобрать постараются и здесь и там, но у них это как-то по-доброму получается, с душой, а если не получается (что крайне редко), то даже вслед не плюнут, а просто слегка удивятся. Хорошая страна, а главное, тёплая.

Лепестки россыпью

Искала гуглем, где постирать, первой ссылкой выпало «Женщине перерезали горло в прачечной Тель-Авива». Следовательно, прачечные в Тель-Авиве существуют.

За окном кафе парочка: дева в обтягивающем платье и с конской улыбкой и невозможно прекрасный брюнет. Сидят за столиком и вдумчиво разговаривают. Постепенно она начинает злиться и явно наезжать, и мне хочется выйти и забрать его в хорошие нежные руки. Но на самом деле я просто завидую: они выясняли отношения часа полтора, всё время, пока Дима ел свой огромный ужин. А у меня никогда не было отношений, которые получилось бы выяснять так долго.

В плохие дни хорошо ходить в порт, чтобы послушать, как звенит такелаж на яхтах.

Дима целый день шарахается от пуримских девушек, и мне пришлось объяснить, что для приличной женщины нет большего удовольствия, чем одеться шлюхой. И наоборот, подлинные блудницы тщательно маскируются под порядочных. Дима оглядел мои пепельные шали и длинные многослойные юбки, но выводы озвучивать остерёгся. Молодец.

В Тель-Авиве четверть первого, Пурим. Под окнами бегают праздничные евреи и поют «Пусть бегут неуклюже». Поют плохо.

Похмелье делает человека тонким, абсентное похмелье делает человека тонким и зелёным. Фэйсбук определился с моей локацией и показывает рекламу на иврите, но сегодня учуял слабину и жестко спросил на родном: «Вы получали пицуим?». До чего просто поразить беззащитного зелёного человека. Как я себя чувствую сейчас, так и не исключено, что получала, и не далее чем прошлой ночью. Пытаюсь сообразить теперь, что именно из происшедшего они называют этим словом.

Меня укачало в иерусалимской маршрутке, и потому по Левински я шла, присматривая, куда бы пристроить содержимое желудка, если что. Местами улицу порядком загадили нелегальные африканские иммигранты, но попадаются и симпатичные пространства, скажем, большая спортплощадка, на которой чёрные парни добропорядочно играют в баскетбол. И вот, говорю я Диме, если я сейчас сделаю это, они потом с чистой совестью смогут рассказывать о понаехавших белых тётках, которые заблевали им весь квартал!

Представьте себе почти пустой Акко в ночи, арабские дома и древние стены, построенные крестоносцами, представьте отдалённую площадку над морем, с которой внезапно раздаётся неожиданный ноющий звук. Вы заходите в узкую арку и обнаруживаете там девятерых арабских мальчиков, которые неумело, но страстно терзают два барабана и семь волынок. Шотландцы из них, как из меня ниггер, но они очень, очень старались.

Матушку свою, кроме прочего, люблю за актуальность её страхов. Когда я была четырнадцатилетней девственницей, она страшно боялась за мой моральный облик, например, а потом это категорически прошло, хотя как раз наступило самое время. А сейчас получила депешу от сестры: мама услышала, что в Израиле выпадал снег, и теперь остро переживает, что я мёрзну. Двухчасовой снегопад десятидневной давности в Иерусалиме её тревожит. А то, что в ста км от Тель-Авива уже неделю ракетные обстрелы, – не-а. И слава богу, что так.

Сажая мужа в такси до аэропорта, внезапно очень расстроилась и домой возвращалась с таким перекошенным лицом, что продавец сока спросил: «Хау а ю». «Хазбанд флааай», – взвыла я и ушла, размазывая слёзы. Вечером сок мне был за полцены.

Одиночество в чужой стране располагает к странным поступкам, поэтому я решила завершить шабат празднованием Патрика и сплясала рилл под айфон, насколько это возможно после четверти пиццы. В разгар позвонил муж и начал допытываться, почему у меня сбито дыхание. Я, конечно, не призналась, потому что объяснять получилось бы долго и неубедительно.

А через полчаса мою дверь пытался взломать англичанин. То ли этажом ошибся, то ли пришёл на рилл, захватчик. При Диме такого не было!

А прямо сейчас под окнами прошёл безмятежный чёрный мальчик, у которого поверх футболки позвякивает многорядное «бриллиантовое» ожерелье.

Таки белой женщине нечего делать на Левински после заката. Сподобилась повидать большой чёрный член в деле – он писал. Познавательно, но я бы обошлась.

Аж вот присела у Дизенгоф написать, что увидела религиозного еврея, обременёного двумя младенцами, на руках и в коляске, который при этом быстро катил на роликах, развиваясь кудрями.

Случайно поймала вайфай в порту и уселась на землю, чтобы обработать и отправить в инстаграм красивенький полицейский катер. Я, как обычно, в костюме арабского нищего, в одеяле и с сумкой-мешком. Сейчас заметила странный взгляд проходящих туристов – похоже, я порождаю миф о тель-авивских бомжах с айфонами.

Своими глазами увидела Центр Мирового Сионизма – такая вывеска скромно горела на одном из домов. Я не поверила себе и остановилась как вкопанная: «Ты смотри, Дима, они даже не скрывают». Поймите правильно, в детстве у меня была книжка «Сионизм без маски», и теперь я чувствовала себя, как американский школьник, попавший в СССР времён холодной войны и увидевший какой-нибудь «городской комитет Коммунистической партии Советского Союза».

Разбила бутылку абсента в дьюти-фри, как только оплатила. Заменили, святые люди.

Москва – Тель-Авив – Иерусалим

В свое первое израильское путешествие я поселилась в Иерусалиме и была, помнится, сражена покоем, который по сравнению с московской жизнью казался каким-то невероятным – теплое молоко в космосе. Меня, как и всех, сразил иерусалимский синдром, но я не воображала себя библейским героем и не наряжалась в белое. Я просто нашла себя в центре мира (даже в центре центра мира, потому что жила на Кинг Джордж), и там оказался покой. Был он столь всеобъемлющ, что в следующий раз я поселилась в Тель-Авиве, решив, что возвращение оттуда в московскую суету будет менее травматичным. Из Тель-Авива приезжаешь отдохнувшим и готовым к подвигам, из Иерусалима возвращаешься пустым и свободным от всего, в том числе и от амбиций, необходимых для успешной московской жизни. В Тель-Авиве вместо покоя процветают расслабленность и добродушие, Иерусалим никакого особенного тепла не излучает. Это немного напоминает Москву, где прохожие приучены скользить, не задевая друг друга, – таково условие сохранения порядка в мегаполисе. В Иерусалиме люди скользят не только в пространстве, но и во времени, в ауре своей культуры и веры, глядя сквозь чужаков, как мы глядим через стекло – не замечая, не раздражаясь, не пытаясь ничего изменить. Есть, разумеется, торговцы в Старом городе, для которых каждый турист – добыча, и есть просто жители, не отягощённые крайними убеждениями, как везде. Но общее состояние соответствует весенней погоде – в среднем на пять градусов холодней, чем в Тель-Авиве.

Не могу сказать, что полюбила Тель-Авив, и не потому, что в моих чувствах к нему есть какая-либо двойственность.

Это история о русских отношениях со словом «любовь». Мы не говорим «я люблю тебя» по всякому поводу, как американцы какие-нибудь, мы давимся этим словом и выкашливаем его в самом крайнем случае, когда уже прижаты к стенке обстоятельствами и объект либо у алтаря, либо на смертном одре (обычно в переносном смысле, но бывает и в прямом).