Тихие дни в Перемешках - Эрленд Лу

А почему такой взгляд?

Я немного раздражен.

Из-за чего?

Меня раздражает твоя манера вождения.

Сегодня или вообще?

Вообще.

Да я нормально вожу.

Нет. Ты всегда слишком долго едешь на пер­вой передаче, потом слишком долго на второй, и если включаешь «дворники», то никогда их не вы­ключаешь, ты вообще не замечаешь, что они без всякого смысла трут стекло, и к тому же прежде­временно выдергиваешь ключ из зажигания, когда останавливаешься. Ключ от этого гнется.

Он погнут?

Нет.

Значит, неправда твоя.

Просто я все время тайком от тебя выгибаю его обратно.

Для моей безопасности, что ли?

Да, а впрочем, не знаю зачем. Скорее всего, меня раздражает погнутый ключ.

А меня раздражает, что ты не знаешь, зачем что-то делаешь.

Это была твоя идея выкладывать друг другу все начистоту.

Моя.

И поэтому я подумал, что ты хочешь слышать все как есть.

Да. Но не при детях, как ты сам понимаешь.

Понятно. Другими словами, с одной стороны, хорошо, что я сказал то, что сказал, но, с другой стороны, это нехорошо.

Да.

Но для начала неплохо?

Да. Еще неплохо бы тебе пользоваться зубо­чистками.

Что?

У тебя так устроены зубы, что пища почему-то застревает между ними. Выглядит отвратительно. Мне приходится собирать волю в кулак, чтобы, например, поцеловать тебя.

Ужас!

Ты рассердился?

В общем-то, да, тем более что говорили мы о замке.

Ой, да. Дети, смотрите!

Бог мой, и кто это только построил?

Людвиг Второй. Я много вам о нем рассказывала.

Да, рассказывала. Но ничего себе замок! Чтоб такое построить, надо быть больным, безумным, полным ку-ку, или как у вас там теперь говорится, Хейди?

Мы просто говорим «псих».

Хорошо. Человек, построивший такой замок, псих. Нина, ты согласишься, что можно говорить о преемственности между Людвигом Вторым и на­ционал-социализмом?

Нет.

Но некоторая связь?

Нет.

Понятно. Дети, вы слышали? Нет никакой связи между Людвигом Вторым и национал-социализ­мом. Как утверждает ваша мать. Кому мороженого?

Эй, смотри. Вон, видишь — это та американка, которую я встретил в «Лидле».

Которая?

Ну я тебе рассказывал. У которой свадебный торт был в виде этого замка и все дела.

А-а. Где она?

Стоит у стены.

Понятно.

Думаешь, мне надо подойти и поблагодарить за прошлую встречу?

Нет.

Почему?

Не знаю. Но мне кажется, что этого делать не надо.

Понял. Смотри, она сама идет к нам.

Поцелуй меня!

Чего?

Поцелуй меня!

Я, конечно же, с удовольствием, но почему именно сейчас?

Ну вот, поздно. Hi![70]

Hello. This is my wife, Nina.[71]

I'm Lisa.[72]

Hello.[73]

Sorry to bother you, but I just wanted to say hello. It's an amazing castle, don't you think?[74]

Yes.[75]

Absolutely. And I like the fact that the king who built it was a raving lunatic.[76]

What?[77]

And a homosexual, although it's nothing wrong with being homosexual, of course.[78]

What?[79]

You didnt know?[80]

I never understand you guys' humour. But we love it here anyway. We have so much fun in Europe.[81]

Yes, we too.[82]

OK. I'll go and find my family now. Take care.[83]

You, too. Good bye[84]. Так поцеловать тебя те­перь?

Нет.

Все-таки они большие молодцы.

Кто?

Немцы.

У-у.

Во всем преуспели.

Да уж.

Музыка, литература, машины, агрегаты, замки и далее по списку. Даже театр. Уму непостижимо.

Да.

Жаль только...

Телеман, будь так добр...

Ты считаешь, не стоит говорить об этом?

Считаю.

Ты считаешь, мне лучше помолчать?

Да.

Пока Телеман ищет, что бы приготовить на обед, ему попадается фотография Найджелы — она трясет блендер и улыбается. Он чувствует укол какой-то неясной тоски. Почему Нина ни­когда не ходит по квартире с улыбкой и бленде- ром? Потому что их отношения такой возмож­ности, похоже, не предполагают. Снимку добав­ляет пикантности, что на Найджеле футболка с «плейбойским» зайчиком. Со снимком странно­вато поработали в смысле цветоделения, так что не понять, как футболка выглядит в реальной жизни, но Телеман предполагает, что майка чер­ная, а эмблема «Плейбоя» серебристая с блеском. Довольно-таки вызывающая вещица. Особенно учитывая роскошные формы Найджелы. Инте­ресно, она ее сама купила? А если сама, то как: специально искала или случайно наткнулась? Это непраздные вопросы, имея на них ответы, можно расшифровать некоторые аспекты личнос­ти Найджелы.

О чем ты думаешь?

Чего? Привет, привет. Я тебя не слышал.

Я ничего и не говорила.

Понял. А я ищу рецептик к обеду.

На этой странице рецептов, по-моему, нет.

Нет. Я пока еще примеряюсь только. Приду­мываю.

К чему примеряешься?

Так... ни к чему специально.

Тебе не кажется, что «плейбойская» футбол­ка — это чересчур?

Что?

Не делай вид, что ты не понимаешь, о чем я.

Пожалуй, это немного слишком. Да.

Но тебе это все же скорее нравится, вижу я.

Послушай. Я листал поваренную книгу и вдруг задумался о театре, замечтался над случайно от­крытой страницей, как со мной бывает — чуть не сказал «как обычно». Вот и все, что было.

Понятно. Хочешь, могу разок для разнообра­зия сама приготовить обед.

Как скажешь.

Чего тебе хочется?

Больше всего мне хочется самому приготовить обед.

Ты любишь готовить?

Да.

Раньше не любил.

Не любил.

Ты изменился?

Видимо.

Хорошо.

Коль скоро ты об этом заговорила, хочу по­делиться своим ощущением: по-моему, я посто­янно меняюсь и развиваюсь. Это касается не только отношения к еде. Но к еде в первую оче­редь.

Понятно.

А ты меняешься?

Наверняка. Хотя это трудно отследить.

Верно, нелегко. Это процесс сложный, оттого неприятный. И болезненный.

Тебе он доставляет боль?

Нет. На самом деле — нет.

Но ты это так назвал?

Да.

А что, если «плейбойскую» футболку Найджеле купил Чарльз Саатчи? Мысль поражает Теле­мана, как метеорит, который несколько лет при­ближался к ничего не подозревающему Телеману, чтобы вдруг упасть на голову и разбить всю eгo жизнь. Черт, черт, черт! Саатчи, старая свинья! А строит из себя благодетеля, мол, он скупает ис­кусство и бесплатно выставляет его на всеоб­щее обозрение, сам при этом оставаясь в тени. Еще бы, конечно ему не хочется светиться. Экая скотина. Вот теперь все стало на свои места. Са­атчи смотрит на Найджелу как на свою игрушку. Хитростью, деньгами, пресловутой репутацией за­гадочного покровителя искусств он завлек ее в мышеловку. А синеокая простодушная Найджела попалась на эту уловку. Она повинуется малей­шему его жесту. Теперь понятна и фотография в такси. Зачем Саатчи жаться к ней, если она и так его со всеми потрохами? Он ее приручил и закол­довал. Мир считает ее свободной. Он видит лишь парадную сторону: как она ведет свои кулинарные передачи, блистает там и сям, издает книги. А на самом деле она пленница больного, шовинистич- но мужского сознания. До Телемана впервые до­шло, как это все устроено. И тут только он осо­знал, что Найджела в опасности. Ее используют самым беспардонным образом. Ей нужна помощь. Бог мой! Бог. Мой.

Те-ле-ман!

А... что?

Что случилось? Ты страшно побледнел.

Что-то... мне нехорошо.

У тебя температура?

Не знаю.

Да, ты горячий.

И чувствую жар.

Хочешь, я приготовлю обед?

Пожалуй.

Хорошо.

Я пойду прилягу.

Давай.

Папа!

Тише, Бертольд! Папа думает о театре. 

Но, папа!

У тебя что-то важное?

Да.

Ну ладно, выкладывай.

Угадай, кем я стану?

В смысле — когда вырастешь?

Ага.

Ну не знаю...

А ты угадай!

Это связано с транспортом?

Вот и нет. Я буду адвокатом. Или большим начальником в муниципалитете Осло.

Ого. Ты только что говорил с мамой?

Ага. И как тебе?

И то и другое звучит отлично. Хорошее дело.

А ты думаешь, я справлюсь?

Как сказать. Я первый буду страшно рад, если ты выбьешься в большие люди, но, честно говоря, боюсь, тебе помешает твоя расхлябанность.

А кем же я стану, по-твоему?

Ты правда хочешь правды?

Да.

Подозреваю, что в этой системе ты окажешься перекати-поле.

Кто это такой?

Это такой бедолага, который никому не при­ходится ко двору, и поэтому его футболят из отдела в отдел, пока не доконают и не выпроводят на пенсию по недееспособности. Понятно? Мы с мамой, конечно, тебя поддержим. Можем писать за тебя жалобы-заявления и позволим жить с на­ми дольше, чем это принято. Что-нибудь да при­думаем.

Понятно.

И, пережив несколько лет отчаяния, ты, воз­можно, начнешь писать пьесы.