Золотой дождь - Джон Гришэм

Много раз в течение нашей чудесной интрижки Сара приходила ко мне, и мы занимались вместе, тесно сдвинув стулья и уютно устроившись рядышком. Мы могли здесь хихикать и даже смеяться, и всем было до лампочки. Мы могли целоваться и ласкать друг друга, и нас никто не видел. Сейчас, погрузившись в глубины депрессии и печали, я почти ощущаю запах её духов.

Да, для занятий мне бы следовало поискать в этом разветвленном лабиринте другое место. А теперь, когда смотрю на деревянные панели, я вижу её лицо и ощущаю прикосновение её ног, и моментально накатывает щемящая боль в сердце, которая словно парализует. Да, она была здесь всего несколько недель назад! А теперь кто-то другой трогает эти ноги.

Я беру пачку блейковских документов и поднимаюсь по лестнице в отдел библиотеки, где собрана литература по страхованию. Я иду медленно и смотрю по сторонам. Сара теперь редко приходит сюда, но пару раз я её видел.

Я раскладываю документы на свободном столе между стеллажами и снова читаю «дурацкое» письмо. Какое оно грубое и мерзкое, и написал его кто-то, кто был уверен, что Дот и Бадди никогда не захотят показать его какому-нибудь адвокату. Я перечитываю письмо и чувствую, что сердечная боль постепенно утихает — она то набежит, то снова отхлынет, и я приспосабливаю такое состояние к необходимости заниматься.

Сара Плэнкмор — тоже студентка третьего курса нашего юридического колледжа и единственная девушка, которую я когда-либо любил. Она бросила меня четыре месяца назад ради студента из престижного университета, представителя местной аристократии. Она сказала, что они старые друзья ещё со школы второй ступени. И что они случайно встретились во время рождественских каникул. Роман возобновился, и ей было очень жаль меня и трудно обрушить на меня эту новость, но ведь жизнь продолжается и я кого-нибудь снова полюблю. Ходили упорные слухи в наших коридорах, что она уже беременна. Когда я услышал об этом, меня чуть не вывернуло наизнанку.

Я внимательно прочитываю полис Блейков, купленный у «Дара жизни», и заполняю целые страницы замечаниями. Полис запутан, словно написан на санскрите. Я раскладываю по порядку письма, и заявления о помощи, и медицинские справки. На какой-то момент Сара исчезла, а я с головой погрузился в спорный страховой документ, от которого все больше разит мошенничеством.

Полис был куплен за недельные взносы в восемнадцать долларов у страховой компании «Прекрасный дар жизни», Кливленд, штат Огайо. Я изучаю маленькую книжечку, в которой регистрируются еженедельные взносы. Такое впечатление, что агент, некий Бобби Отт, действительно еженедельно посещал Блейков.

Маленький стол передо мной полон аккуратно разложенных по стопкам документов, и я читаю все, что передала мне Дот.

И все время думаю о Максе Левберге, нашем профессоре-коммунисте, и его страстной ненависти к страховым компаниям. Они правят нашей страной, твердит он постоянно. Они контролируют банковское дело. Они владеют всей собственностью нации. Стоит им чихнуть, как на Уолл-стрит всех прохватывает понос. А когда процентные ставки падают и барыши на капиталовложения резко сокращаются, они бегут в конгресс и требуют реформ — всяких незаконных поправок к подзаконным актам. «Нас разоряют судебные иски! — вопят они. — Грязные адвокатишки затевают глупые процессы и убеждают невежественных присяжных требовать громадные судебные издержки и платежи, и это все надо прекратить, иначе мы разоримся». Левберг до того распалялся, что швырял книги о стенку. Мы его любили.

Он все ещё преподает в колледже, но в конце семестра опять уедет в Висконсин, и, если я наберусь храбрости, я должен именно сейчас попросить его познакомиться с тяжбой Блейков и «Дара жизни». Он несколько раз заявлял, что принимал участие в известных судебных процессах по мошенническим действиям со стороны компаний, которые присяжные обязывали в виде наказания выплатить огромные суммы в порядке возмещения морального и материального ущерба.

Я приступаю к подготовке краткого резюме по делу. Начинаю с того, что указываю дату покупки полиса, затем составляю хронологический список всех последующих важных деяний. «Прекрасный дар жизни» восемь раз письменно отклонил просьбу оплатить лечение. На восьмой было послано то самое ругательное письмо. Я мысленно представляю, как Макс Левберг посвистывает и нехорошо усмехается, читая это письмо. И чувствую также, что запахло кровью.

Надеюсь, профессор Левберг тоже способен это ощутить.

Нахожу его кабинет, словно втиснутый между двумя кладовыми, на третьем этаже юридического колледжа. Дверь покрыта листовками, призывающими прийти на демонстрацию по защите прав сексуальных меньшинств, бойкотировать то или это, защитить вырождающиеся виды флоры и фауны, одним словом, принять участие во многих делах и начинаниях, которые мало кого в Мемфисе интересуют. Дверь полуоткрыта, и я слышу, как он громко кричит в телефон. Затаив дыхание, я легонько стучу в дверь.

— Входите! — орет Левберг, и я тихо вползаю в кабинет.

Он указывает на единственный стул. На нем груда книг, папок и журналов. Кабинет напоминает мусорную свалку. Беспорядок, мерзость запустения, старые газеты, бутылки. Книжные полки прогибаются под избыточным грузом. На стенах висят от руки написанные плакаты и афиши. На полу островки газетных клочков. Порядок и организованность для Макса Левберга не существуют.

Сам он низенький тощий человек лет шестидесяти, со взлохмаченными, торчащими во все стороны волосами цвета соломы и руками, которые не знают покоя. Он всегда носит полинявшие джинсы, сильно поношенные, наводящие на размышления, шерстяные рубашки и старые кроссовки. В холодную погоду он надевает ещё носки. В нем все настолько чрезмерно, что я в его присутствии всегда нервничаю. Он шмякает телефонную трубку на аппарат.

— Бейкер!

— Бейлор. Руди Бейлор. Я слушал у вас курс по страхованию в прошлом семестре.

— Точно! Точно! Помню, садись. — Он опять показывает на стул.

— Нет, спасибо.

Он суетливо ерзает и сдвигает в беспорядочную груду бумаги, лежащие перед ним на столе.

— Так в чем дело, Бейлор? — Студенты обожают Макса, потому что он всегда находит время выслушать каждого.

— Э… Вы можете уделить мне минуту? — Я хотел бы соблюсти официальность и обратиться к нему «сэр», но Макс ненавидит формальную вежливость и всегда настаивает, чтобы мы его звали просто Макс.

— Да, конечно. Что у тебя?

— Я учусь у профессора Смута, — начинаю я, затем быстро описываю посещение стариков во время благотворительного ленча, рассказываю о Дот и Бадди и их борьбе с «Даром жизни». Он внимательно ловит каждое слово. — Вы когда-нибудь слышали о такой страховой компании?

— Ага. Это крупная фирма, которая продает массу дешевых страховок сельским жителям, белым и неграм. Очень несолидная.

— А я никогда не слышал о ней.

— И не должен был. Они не дают объявлений. Их агенты просто стучат в дверь и собирают еженедельные взносы. Одна из тех организаций в страховочном деле, которые занимаются самыми темными, дурно пахнущими махинациями. Дай-ка посмотреть полис.

Я вручаю ему полис, и он листает его.

— На каких основаниях они отказали? — спрашивает он, не глядя на меня.

— Они использовали все уловки. Сначала отказали просто из принципа. Потом сославшись на то, что лейкемия не входит в число болезней, по которым оказывается помощь. Затем заявили, что сын уже не подросток, а взрослый и поэтому не подлежит помощи по такого рода страховочному полису. Они были очень изобретательны, честное слово.

— А взносы Блейки платили?

— По словам миссис Блейк, аккуратно.

— Мерзавцы. — Он опять перелистывает полис и зловеще улыбается: Макс любит такие случаи. — И ты просмотрел всю пачку документов?

— Да, я прочитал все, что получил от клиентов.

Он швыряет полис на стол.

— Определенно стоит вникнуть, — говорит он. — Но имей в виду, что клиенты редко рассказывают все без утайки.

Я подаю ему письмо с «дурой». Пока он читает, ещё одна зловещая улыбка мелькает у него на лице. Он снова перечитывает и наконец смотрит на меня:

— Невероятно.

— Я тоже так думаю, — замечаю я, словно опытная ищейка, натасканная на то, чтобы подлавливать страховые компании на жульничестве.

— Где остальные бумаги?

Я кладу перед ним на стол всю пачку.

— Это все, что мне дала миссис Блейк. Она сказала, что её сын умирает, потому что у них нет денег на лечение. Сказала, что он теперь весит пятьдесят килограммов вместо семидесяти и долго не проживет.

Руки Макса неподвижны.

— Мерзавцы, — повторяет он тихо, — вонючие мерзавцы.

Я абсолютно согласен, но молчу. И замечаю пару летних туфель, брошенных в углу. Это туфли фирмы «Найк». Он как-то сказал нам во время семинара, что носил одно время «Конверс», но теперь объявил бойкот этой фирме, поскольку она занимает неправильную политическую позицию.