Прыжок над Рекой Времени - Баир Жамбалов

Он понимал, кто эти те. Старались приписать себе заслуги в той битве, которая, как оказалось, ибо знал, что старший сын не утаивает, никак не утаивает. Никакой победы не было, близко не запахло. И сражались таинственные воины из неведомой земли не так, не так. И ночью, обманув наблюдательные взоры, да нагнав притом страху, скрылись под вуалью тьмы. «Они не бежали. Они ушли, покрыв себя неведомой тактикой, подобно хитрому лису…» – говорил тогда старший сын, в голосе которого и не утаить восхищения. Но, то было тогда, и в миг вспомнил лица Джелал-ад-дина и верного эмира Тимур-Мелика, когда и свершилось это в тронном зале. Но и бледен был старший сын, и невольно прочитался укор в его глазах. Взялось сомнение тогда, что гложет постоянно с тех пор осознанием того, что переступил черту. Постараться осмыслить. Но понимал, что ступил бесповоротно на тропу, что сворачивает извилисто за изгиб неведомости будущего.

Но разве мог понимать он, чьи множественные судьбы живущих в огромной империи вверены ему, что никак не пытается отыскать хоть горсть, щепотку правды в тёмных закромах души, под сенью налётного сомнения, над которым и взгромоздится изысканное тщеславие и не более того. Он лгал вольно ли, невольно, но лгал самому себе. В том-то и была тщетная натуга, такой ничтожный шанс слабости объявить да выказать силу. Так и было всегда, но не сейчас. Потому, кажется, и высек искру правды. Да возгореться ли костру?

– Мой сын – Джелал-ад-дин, одарённый мудростью отваги и ты – Тимур-Мелик, верный эмир из всех эмиров, я вверяю вам войско… – вымолвил тихо, что и юный Анвар и остальные едва могли прослышать слова, более подходящие к просьбе, нежели приказу.

После устремились вскачь обратно в Ургенч. И лишь однажды оглянулся Джелал-ад-дин. И охватила бледность лик его отважно мужественный, что не преминул заметить Анвар. Но что увидел благородный принц? И потому вслед за ним и оглянулся. Да вроде бы ничего? Лишь там, на востоке у самого горизонта багровое облако, не предвещающее ничего. Ни грозы, ни бури очистительной.

Знать бы юноше, что увидел принц в облаке этом пристально заострённый взгляд таинственного хана неведомых земель, что охватил озноб. Скорее ветер, скорее, показалось…

И начались усердные приготовления, что задержались в Ургенче на непредвиденное время. Затем и в Бухару. Но вот пришло время, когда статные арабские скакуны особенных кровей, наконец-то, взяли направление в Сыгнак в долине Сырдарьи.

6

По пути неожиданно для Анвара принц разделил эскорт на две половины, и с одной половиной решил направиться в Самарканд, поставив во главе другой половины его, совсем юношу, наказав воинам сопровождения послушаться его беспрекословно, да постеречь бдительно. Непонятным было такое решение принца. Да знать бы юноше, почему кумир поменял своё решение.

Да, Джелал-ад-дин намеревался в Сыгнак прийти незаметно, не подставляясь сильно под любопытствующие взоры, да доставить радость этому юноше, причину радости которого знал. Но поменялись, развернулись обстоятельства после свершившегося во дворце отца, хорезмшаха громадной империи. Сыгнак далеко не простой город, Сыгнак – оплот кипчаков. Потому в такие времена мобилизовать войска уж лучше без всяких затруднений, без шёпота, не шёпота за спиной, что да приведут мелким, не мелким козням, что и есть во вред всему мероприятию. Там ни за что не захотят увидеть и его, и Тимур-Мелика во главе войск Хорезма.

Несколько дней переходов и арабские скакуны эскорта Анвара скакали бодро эдакой искромётностью копыт, дабы и выказать во всей красе статность прирождённую, скакали по прямой линии канала Тюмень-арык, вобравшей воды Сырдарьи, да и речек, стекающих со склонов Каратау. Ещё немного и вдали показался Сыгнак.

Не заметить маленькую точку между ними и городом кыпчаков нельзя было. По мере продвижения она становилась крупной и, наконец, превратилась в очертания путника, одиноко бредущего неведомо куда. Ещё немного и он представал таковым, измождённый облик которого выдавал в нём, скорее нищего с котомкой за плечами, скорее старикашку или же вступившего в такую увядшую пору, на котором от ветра и затрепыхается одежонка скудная.

Что ж, Анвар, во всём старавшийся походить на кумира своего, и отвесил слегка поклон приветственным жестом, на что и был вознаграждён улыбкой ответной, видать, такой же скудной на лице, испещрённой сплошь лишь бороздами морщин от ветров времени. И ускакать, и позабыть о самом существовании встречного путника, бредущего одиноко. Да было б так, и когда кони собирались удалиться, то как-то вскрикнул путник голосом крепким, что совсем не соответствовал облику тщедушности. Потому и переглянулись в удивлении, да остановили коней, танцующих грациозно. И выказалось недовольство у всего эскорта, но Анвар жестом руки отвёл, отстранил такое проявление. И в этом тоже проявилось полное подражание кумиру. И приготовился послушать.

– Я увидел… – начал, было путник, но примолк, обдумывая что-то ведомое лишь ему.

– Что ты увидел? – спрашивал Анвар без всякого интереса, больше с желанием поскорее да умчаться вдаль от него, остановившего неожиданно его, спешащего нетерпеливо в этот желанный город.

Рванулось ли постыло холодным ветром, когда неожиданно и вскинулся зловеще, не зловеще бездонный взгляд нищего. Прохватил озноб. Чего же более? Дервиш? Странствующий монах, превозносящий иную философию, далеко далёкой от мирских сует данного бытия.

Все луки тетивой натянутой, направленными стрелами в сердце нежданного проявителя досель неслыханно невиданной наглости откровенно выразили одно, лишь слово, лишь взмах и, проткнут, продырявят без всяких сожалений, что дух ничтожный отлетит, что упадёт дряблое мясо с откинутым ликом навсегда потухшего взгляда, на удовольствие и пир всяким тварям низкого полёта. Уж вороны да грифы не упустят этого. Как муху, как комара. Вот его цена!

Велико ж было влияние кумира, во всём желание походить на него, но и дух светлый, ещё ничем не осквернённый, когда лишь начал путь по вздыбленной долине бренного мира, и заставило рукой приказа отвести луки, оружия, несущих смерть мгновенную этому, влачащему право на само существо.

– Что ты увидел? – переспрашивал юный властитель благородного духа, белой кости от рождения.

Была ли в этом особенная сущность, в этом, казалось, замкнутом пространстве, когда уж вспыхнувший огонь затухал до тусклой блеклости, тая задумчивость, сокрытую истину, всколыхнув лишь ожидание. Может, и стоило этого.

– Я вижу как все, простые вещи, я вижу того ворона одинокого, что кружит вдалеке, будто и почуял. Он такой, как и я. Ибо и я почуял… – говорил замогильно тихо встречный незнакомец, могущий и исторгнуть крик повелительный, как показалось.

Но и вскинули головы невольно, заприметив точно одинокую чёрную птицу в ясном небе. И повернули, весь внимая, что скажет дальше, какой вывернет ход, потому и проблеск, зачаток любопытства.

– Говори… – за всех и отобразил юноша возросшее нетерпение.

– Я вижу тени, тени будущего, ибо мне и дано приоткрыть завесу, за которой пеленой, белесым облаком вздыбленным застилается само таинство, сама предопределённость. Ты не спрашивал меня, не просил, но повелением своей души не могу упрятать от тебя, хочу сказать тебе то, что и видеть дано не каждому, далеко не каждому. Ибо и воспарил я над другой долиной, вглядываясь, вчитываясь в иную книгу иного бытия, в котором и узрел мгновением лишь край предопределённости, укрытой туманом времени, сквозь пелену которой не каждому дано взглянуть, узнать. Но я увидел, успел увидеть блик, тончайший блик.

– И что сказал тебе этот блик?

– Ты увидишь человека, каких не видывала земля, каких и не было от вершин этого неба.

– Уж сильно великий этот человек?

– Как высота глубин синего неба…

– Но я видел великих людей…

– Не то, не то… – и взглянул, влачащий одежонку нищую в ту сторону, откуда занимается утренняя заря в самую пору утренней свежести.

Все повернули головы в ту сторону, где возвышался невысокий холм редкого леса.

Холм, как холм. И что из этого? Но ведь за холмом ещё холм, и реки, и долины, которых множество и множество.

– Что из того, что увижу какого-то человека, которого ты называешь великим, которого никогда не видели земля и небо?

– Ты будешь обязан ему жизнью…

– Я не понимаю…

– Провидение…, мы все под неизменным куполом неба предопределённости…

Направит ли тишина, что наступила, в нежданное русло задумчивости о мире бренном, о бытие под этим небом, но устремит ли взор за тот горизонт, горизонт укрытых, не раскрытых истин? Немного погодя и подал нищему ли монету.

– Беру у многих за данные знания. От тебя не возьму.