Медовая Жертва - Анхель де Куатьэ

Видимо, я его озадачил. Но чем?

Я попросил Заратустру прочесть мой дневник. Он согласился, но после прочтения был грустен.

– Что-то не так? Тебе не понравилось? – спросил я у Зара.

Он медлил с ответом, а потом сказал странную фразу:

– Ты знаешь больше, чем я, но ты – не я.

Разумеется, все мои попытки добиться разъяснений потерпели полное фиаско.

Что так его мучит? Почему он не скажет? Не хочу его торопить, скажет со временем, а не скажет, значит, верно, и не надо было говорить.

А Заратустра всё так и таскает меня по врачам. Право, это даже смешно! Я ведь и сам врач. И всё у меня в полном порядке!

Доктора долго расспрашивают меня на предмет черепно-мозговых травм, из которых я могу вспомнить только то моё счастливое падение на берегу реки, когда повстречал Заратустру.

Потом спрашивают, бывали ли у меня приступы удушья, судороги, спазмы, видения, голоса. Я смеюсь и с пол-оборота ставлю себе шизофрению пополам с истерической конверсией. Эта глупая шутка всегда удаётся.

Я заметил, что у врачей добродушные лица и глаза, привыкшие к смерти. Может быть, так и надо? Может быть, и у меня такое выражение глаз? – Я ведь тоже врач.

Потом меня отправляют на исследования – одни, другие, третьи. Долго смотрят на результаты, не показывая их мне под всяческими нелепыми предлогами, и удаляются беседовать с Заратустрой.

Хотя меня и не ставят в известность о результатах этих консультаций, ответ, судя по всему, всегда примерно такой, как и тот, что я наблюдал сегодня.

Стоит профессор-нейрохирург, перед ним Заратустра. Зар что-то спрашивает, настаивает, профессор мнётся, потом отрицательно качает головой и разводит руками. Хорошо, когда врач говорит: «Нет, это не моё».

Говорят, что для достижения любой «высокой цели» нужно жертвовать самым дорогим. Это странно, даже парадокс.

Как раз для достижения высокой цели нужно жертвовать самым никчёмным, если, конечно, можно с читать жертвой утилизацию мусора.

Врачи не всегда могут сказать правду, этому учит не только знание заповеди «Не навреди», но и знание жизни: никогда не знаешь будущего наверняка, а прошлое не более чем повод для интеллектуальных упражнений.

Мы гуляли по парку. Снег ещё толком и не выпал, но лёд уже схватил поверхность озера в свои страстно-холодные объятия. Забавно гулять по такому льду, дно, по крайней мере у берега, подобно какой-то фантасмагорической витрине. Жизнью нужно уметь любоваться, тогда поймёшь, что нет нужды её переиначивать. В одном из своих писем Заратустра хорошо сказал: «Не играя, но играючи». Так нужно жить. Если в жизни нет лёгкости, то нет и жизни. Мы слишком серьёзны и подобны малышам, которые с видом заправских учёных рассуждают о мировых проблемах, ссылаясь на подслушанный и неверно понятый ими разговор взрослых за ужином.

Зар слушает этих врачей?! Что они могут сказать ему обо мне? Разве сам он не знает большего?

Единственная истина такова: есть то, что есть. Но ведь это тавтология чистой воды! Поиски истины – это попытка придать тавтологии причудливую форму.

Благородный гнев и всё, что к нему прилагается, нужно выбросить в мусорную корзину! Он проистекает от путаницы, возникающей при смешении понятий истины, которая не может уместиться в понятии, и закона, который самим существом своим является делом, а не словом.

От этого дикого смешения этих диких аллюзий истина становится уродливой, и к ней возникает естественное отвращение, чего, по всей видимости, она не заслуживает; а закон от этого противоестественного скрещивания перестаёт быть формой существования, его распирает, он трескается, и в таком виде он даже по сравнению с преступлением кажется куда более преступным.

Это надо же: Боги ходят по врачам и называют врачей Богами! Но ведь божественность не в том, чтобы продлить жизнь, а в том, чтобы стать живым и быть им!

Впрочем, врачи ко всему прочему ещё и продляют жизнь. Да, я, наверное, погорячился.

Самое удивительное в жизни то, что каждый её миг есть переход от настоящего к будущему. В точке этого перехода и ощущается жизнь, вот почему Жизнь – это то, что созидается.

Настоящее – такая же иллюзия, как и прошлое с будущим. Когда говорят: «Не хочу я жить настоящим, ибо оно скучно!» – утверждают собственную безжизненность.

Наблюдать за постоянным порождением жизни, быть этим порождением – вот высшее счастье! Но об этом, похоже, знают только дети.

Впрочем, их особенность как раз в том и состоит, что они не знают о своём знании, от того-то они и могут быть счастливы!

Бесчувственные способны радоваться лишь разрушению. Чуткость, то есть готовность к ощущению, – вот семя, родящее радость!

«Всё суета» – эту фразу можно сказать по-разному. Она может стать поводом к великой печали, а может открыть нам жизнь, ибо нет ничего более ужасного, чем жить с трагическим предчувствием грядущей потери.

Всё, что было нажито, – будет потеряно. Разве же это странно? Кто трясётся из-за мелочей – тот глуп, кто трясётся из-за больших мелочей – тот ещё и болван, кто же трясётся из-за очень больших мелочей – ко всему прочему ещё и сумасшедший.

«Та сторона» есть только у лжи, но это не правда, а лгущий. Во всех остальных случаях искать «ту сторону» – дело абсолютно бесперспективное.

Слово «смирение» мне не нравится. Но вот если бы я, например, заболел какой-то тяжёлой и неизлечимой болезнью, какое бы слово мне пришлось использовать для описание своего состояния? Принятие?

Вот глупость! Как можно не принять то, что есть?!

Мы сделали из мухи слона и удивляемся теперь, отчего это наш «слон» повадился летать на навозную кучу!

Ко мне пришла делегация студентов факультета психологии. Они хотят у меня учиться. Они думали, что я хочу от них отвязаться, а я же на самом деле битых два часа объяснял им, что учиться психологии можно лишь на самом Себе.

В каждом из нас есть ростки всего человеческого, ибо каждый из нас человек; просто нужно уметь видеть в себе человеческое, что-то нужно усилить для полноты картины, попрактиковать, «анатомировать» – другого пути нет.

А чем я могу помочь? Тем более что настоящей учёбой является не получение знаний, а работа – то есть опыт, ощущение. Я бессилен ощущать за других.

Всё кончилось тем, что пришедший Зар, не разобравшись в чём суть да дело, выгнал этих горе-студентов взашей. Удивительная, надо сказать, реакция.

Когда-то мне говорили, что нужно уметь вовремя остановиться, и что это самое сложное. Как ни странно, но самое сложное – это начать, поскольку для того, чтобы начать, нужно вернуться к точке отсчёта, к самому началу, к нулю: то есть прежде нужно отказаться, и только затем начинать, а отказаться – это больше, чем просто остановиться. Дурное дело – не хитрое!

Я стал быстро уставать. Странно, ничего ведь толком и не делаю, а устаю. Видно, слишком много я пережил за эти полгода. Человеческое не сдаётся без боя, плохой, наверное, из меня ратник.

Иногда мне кажется, что человеческое – это каркас, некий скелет, который позволяет человеку двигаться. Но он же и «троянский конь», в этом нет никаких сомнений!

Как передать, насколько дорог мне Заратустра? Человеку следует двигаться не на скелете человеческого, а любованием Другим. Для Другого ничего не трудно сделать, трудно делать только для себя.

В нём моя Жизнь, в Заратустре. Говорит ли это о моей природной слабости? Нет, это говорит о законе Мира – он таков!

Сегодня состоялся такой разговор:

– Зар, я больше не хочу ходить по врачам. Я чем-то болен?

Заратустра достал из своего ранца результаты десятка пройденных мною обследований: снимки, бланки и тому подобную ерунду. Достал и разложил передо мной на кухонном столе. Задачка для третьего курса медицинского института.

– Опухоль?

Зар, не поднимая на меня глаз, утвердительно качнул головой.

– Это что, рак? Я не понимаю.

Зар медлил.

– Скоро?

– У нас есть шанс, – тихо ответил Зар.

Я уставился в телевизор. Показывали подготовку Парижа к встрече нового, 2000, года. Будет много света, а мосты над Сеной уже освещены так, что кажутся воздушными.

– У нас есть шанс, – тихо повторил Заратустра.

Я расстроился: теперь понятно, откуда голуби, отпуск, почему профессора отрицательно качают своими умудрёнными головами, почему выгнали студентов и почему, наконец, я стал так быстро уставать. Всё очень логично, в жизни вообще всё очень логично.

– Когда?

– В России не получится, придётся ехать... – Заратустра украдкой посмотрел на экран телевизора.

– Увидеть Париж и умереть, – глупо пошутил я.

И после этой дурацкой шутки я словно проснулся, словно очнулся от забытья. Я испугался, я посмотрел на Заратустру. Господи, вся его голова, словно открытый рудник, покрылась тонкими ручейками серебристой седины!