Искатель. 1967. Выпуск №5 - Юрий Федоров

Антон с портфелем под мышкой не спеша пробирался между вокзальным людом. Вертя головой, он все высматривал и высматривал знакомое лицо.

Прошло более получаса, но к нему так никто и не подошел.

Романов, издали наблюдая за Антоном, подумал: «Не придут. Да, не придут…»

Антон тем временем поднялся на высокое вокзальное крыльцо и, сняв с портфеля скрывавшую его газету, прошелся вдоль крыльца раз, затем еще и еще… И вдруг кто-то закрыл Антона от Романова. Следователь мгновенно кинулся вперед. От Антона его отделяло шагов двадцать, но между ним и крыльцом стояло с десяток человек, своими мешками, узлами, чемоданами загромождавшими дорогу. Романов опрокинул чей-то мешок, толкнул какой-то котел, неизвестно как очутившийся здесь, и выскочил к крыльцу.

Дорогу Антону преграждал неуклюжий дядька с мешком на плече.

— Ты что, хлопчик, сигаешь, как жеребенок? — басил он.

— Вот тот, тот, — крикнул Антон, показывая Романову в толпу, — выхватил у меня портфель!

— От ворюги, — басил невозмутимый дядька, — у дитя тянуть!

Романов нырнул в людскую круговерть. Впереди, между возами, он успел увидеть человека, выхватившего портфель.

Антон остался где-то позади. Незнакомец, лавируя между горами мешков, тюков, чемоданов, то и дело заходя за телеги, быстро уходил к виадуку.

Поравнявшись с крайними возами, он задержался на мгновение и оглянулся. Романов остановился, скрытый телегой с узлами и чемоданами. У человека, вырвавшего из рук Антона портфель, было приметное продолговатое лицо, холеное, барское и злое. Взгляд его, ни на чем не задерживаясь, скользнул по толпе, человек повернулся и торопливо пошел к стоящей у тротуара пролетке.

Романов понял, что допустил сегодня вторую ошибку.

Кони с места взяли рысью.

Романов с минуту смотрел вслед катившей к городу пролетке, затем решительно шагнул к какому-то парню, сгружавшему с телеги сундуки. В отворотах бушлата у парня голубели полоски морской тельняшки.

— Браток, — сказал следователь, — я из ЧК. Видишь, он, — Романов показал на трусившую по булыжному подъему пролетку, — уходит! Надо догнать!

Парень в бушлате от неожиданности растерянно взглянул на Романова, на пролетку, опять на Романова и, видно, только тогда понял, чего тот от него хочет.

— Кто он? — спросил парень.

— Контра, — сказал Романов, не ища других слов.

Пролетка уже скрылась за домами.

— Ах, гад! — поднялся парень. — Не уйдет! Маланья! — закричал он в толпу. — Маланья!

Из-за возов вывернулась разбитная бабенка.

— Береги сундуки! — крикнул парень и развернул коней.

— Куда ты, скаженный? — закричала баба, но голос ее потонул в грохоте колес.

Парень хлестал коней.

Пролетку они догнали, когда та, миновав подъем, выехала на Большую Садовую и поворачивала в переулок.

Издали приметив ее, следователь сказал парню:

— Теперь шагом. Они не должны нас видеть.

Парень потянул вожжи, и кони мерно зацокали по мостовой.

— Я сам матрос, — говорил парень, — только три месяца как вернулся домой. Ногу мне зацепило осколком…

Он похлопал себя по искалеченной ноге. Следователь, слушая его вполуха, следил за пролеткой.

— Да ты не волнуйся, — сказал парень, — никуда он от нас не уйдет…

Пролетка, свернув в переулок, катила все дальше и дальше к окраине. Колеса дребезжали по булыжнику. Наконец пролетка стала.

Матрос тут же соскочил с телеги и, задирая морды коням, заорал:

— Ах, хвороба, дышло свернули!..

Человек, за которым следователь гнался с вокзала, вышел из пролетки и пошел к воротам.

Звякнуло кольцо в калитке, во дворе взбрехнула собака, пролетка развернулась и покатила к центру города.

— Надо ждать, — сказал Романов.

Матрос оказался на редкость покладистым и сообразительным. Казалось, забыв о своей Маланье и брошенных сундуках, он снял дышло, достал из передка телеги какие-то инструменты и с озабоченным видом пристроился на камне у обочины.

Романов, тоже присев на край все еще зеленевшей травой канавы и односложно отвечая на вопросы парня, внимательно приглядывался к дому.

Домик был небольшой, самый обычный, каких немало строили в те годы на окраинах Ростова. Сад — десятка полтора яблонь, груш и вишен, летняя кухня во дворе, сараи. За сараями желтел поздним листом виноградник. Забор был невысоким, и весь двор, и сад, и виноградник видны были как на ладони.

Прошло с полчаса. Из дома никто не выходил. Только собака уныло бродила около крыльца, и, наконец, сомлев от жары, ушла к сараям, и улеглась, устроившись, в тени.

— Что будем делать, товарищ? — подсел матрос к следователю, вытирая измазанные дегтем ладони пучком травы.

— Зайди-ка ты в дом, — сказал Романов, — и спроси что-нибудь. Приглядись…

Матрос поднялся.

— Это дело, а то что ждать…

Он прошел к калитке и, распахнув ее, шагнул к крыльцу. Собака, сморенная жарой, даже не тявкнула.

Романов видел, как матрос стукнул в дверь раз и другой, но дверь не открылась. Тогда матрос, подождав минуту, уже основательно взялся за ручку. Дверь отворилась, и матрос, что-то сказав, шагнул в сени.

Он отсутствовал минут пять, затем дверь вновь растворилась, и он вышел во двор. У сарая поднялась собака. Матрос невозмутимо прошагал к калитке, вышел на дорогу и, зайдя за телегу так, что его никак нельзя было увидеть из окон злополучного домишка, заговорщически подмигнул следователю. Романов поднялся и подошел к нему, все же искоса наблюдая за домом.

— Растерялся хозяин, — торопливо зашептал матрос, — растерялся… замешкался… И не хозяин он вообще… Я спросил пробой — сказал, оковка с дышла сорвалась, надо новое ушко пробить… «Нет, — говорит, — ничего, помочь не могу…» Так у хозяев не бывает. Может, какой другой от жадности по хозяйству и не поможет, но уж раз телега на дороге стала, то возчик возчику всегда помощь окажет — это закон. Чужой он человек, и речь чужая, и повадки… Чужой… — И спросил: — Что будем делать?

Натура его требовала действия.

— Вот что, — сказал следователь, — на тебе записку… — Он чиркнул несколько слов на бумаге. — И иди в ЧК, отдашь дежурному, а я пока здесь побуду.

Матрос сунул записку в карман и зашагал, пыля клешем. Романов обошел телегу, отпряг коней, огладил и пустил к траве на обочину.

В доме напротив по-прежнему было тихо. Собака, позевывая, сидела на крыльце.

Романов лег на траву и закинул руки за голову. Облака медленно плыли в осеннем небе. Кони похрустывали подорожником.