Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В первую революционную ночь город со всех сторон был охвачен пламенем пожаров. В опустевшем наконец Таврическом дворце установилась мертвая тишина. Мы гадали, как разрешится конфликт Думы с царским правительством.
Накануне Родзянко телеграфировал царю: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. На улицах идет беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя…»
Назавтра Родзянко примкнул к революции, возглавив созданный ею центр временной власти, тогда как представители «революционной демократии» провозгласили власть Совета и огласили свое первое обращение к народу с призывом требовать Учредительного собрания. Мы с трудом успевали следить за событиями, ошеломленные, потрясенные накаленной атмосферой мощных народных волнений. Но те, кто в мучительный час необъяснимого зарождения революции не отказались от привычного повседневного образа мыслей, хотели возвыситься над происходившим, направлять ход событий, спеша выстроить новое общественное здание по методично разработанным планам в рамках своих разнообразных социальных и политических систем, только посмеивались. Я уже имел случай поговорить о выведенной левыми пророками формуле, нацеленной на пресечение монархических тенденций, неотъемлемо свойственных, по законам революционной теории, всякому буржуазному правительству. Впрочем, ошибались не только они.
Разве 12 марта самые умные члены умеренного «прогрессивного блока»[4] думского большинства не отвечали авторитарным тоном без всяких сомнений на вопрос о программе нового правительства: «Это должна быть программа только прогрессивного блока»? Разве сам Милюков не объявил 15 марта собравшимся в одном из залов Таврического дворца: «Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен. Власть перейдет к великому князю Михаилу Александровичу. Наследником трона будет Алексей»?
Его прервали крики: «Но ведь это старая династия!» Он продолжал: «Да, господа, это старая династия, которую, может быть, не любите вы, а может быть, не люблю и я. Но дело сейчас не в том, кто что любит. Мы не можем оставить без ответа и без разрешения вопрос о форме государственного строя. Мы представляем его себе как парламентарную и конституционную монархию. Быть может, другие представляют иначе. Но если мы будем спорить об этом сейчас вместо того, чтобы сразу решить вопрос, то Россия окажется в состоянии гражданской войны и возродится только что разрушенный режим».
Между тем к вечеру того же дня 15 марта стало абсолютно ясно, что любые попытки сохранить царствующую династию обречены на провал. Монархии оставалось жить лишь несколько часов. Представители высших классов и революционные демократы предлагали и заранее отвергали множество проектов и планов. Было очень утомительно выслушивать нескончаемые обсуждения научных и совершенно нежизнеспособных программ. Я всеми силами этого избегал, не потому, что занимал другую позицию, а потому, что по натуре никогда не был склонен к подобным занятиям. В тот момент меня меньше всего интересовали политические программы. Я был слишком захвачен грандиозной таинственной неизвестностью, к которой нас неудержимо влек головокружительный ход событий. И говорил себе, что ни программы, ни дискуссии не ускорят грядущего и не отменят случившегося.
Революцию порождает не только мысль, она проистекает из самых глубин человеческих душ и сознания. И действительно, все проекты, программы, теории были отброшены и забыты, прежде чем их успели практически воплотить авторы, которые двинулись дальше диаметрально противоположным путем. И все-таки в революционные месяцы не напрасно тратились время и силы на обсуждение программ, чисто академических деклараций, разработку способов согласования абсолютно противоположных взглядов! При вековом самодержавии русский народ не имел возможности стать политически грамотным, получить элементарное представление о практическом искусстве управления. Ни правые, ни левые депутаты, не говоря об умеренных, не имели ни малейшего опыта в этом искусстве, возможно, за исключением нескольких бюрократов. Они не особенно возражали против злосчастной привычки решать все вопросы с помощью «резолюций». Отлично рассуждая, они никогда не имели возможности применить теорию на практике.
Первая ночь революции показалась нам вечностью. Утром 13 марта военные академии и почти все гвардейские полки во главе с офицерами явились засвидетельствовать свою верность Думе. Нам стало известно, что население и войска окрестных городов присоединились к революционному движению. Казалось, революция близится к решительной победе. Родзянко направил главнокомандующему и командующим фронтами телеграммы с тревожными вопросами насчет обстановки в действующей армии. Царское Село примкнуло к восстанию в тот самый день, когда Николай II покинул Ставку, возвращаясь в свою постоянную резиденцию. На волне царившей в Петрограде анархии начали возникать новые организации. Революционеры сталкивались только с легким сопротивлением, которое наконец полностью прекратилось. Нас беспокоило лишь возможное сопротивление старого режима в провинции. Однако события в Царском Селе, кажется, показали, что все усилия подобного рода заранее обречены на провал. Прошел слух, что на Петроград маршем идет генерал Иванов, только не было известно, с какими силами, с какой целью и как это связано с отъездом царя из Ставки Верховного главнокомандующего.
Вопросами такого рода мы занимались лишь ночью, проводя дни в лихорадочной деятельности. Среди прочего принимали приветствия и со своей стороны приветствовали части гарнизона, которые одна за другой прибывали к Думе. Обычно происходило это следующим образом.
Полк, скажем гвардейский пехотный Семеновский, являлся в Думу, солдаты шумно топали по дворцовому вестибюлю, выстраивались вдоль стен огромного Екатерининского зала. Кто-нибудь бежал отыскивать Родзянко, чтобы он их приветствовал от имени Думы, сказав все, что мог сказать в подобном случае. Говорил о великом дне освобождения народа, о новой заре, занимавшейся над Россией, о патриотическом долге на фронте, призывал солдат доверять командирам, соблюдать дисциплину и прочее. Выступление завершалось под гром аплодисментов. Командовавший полком офицер произносил ответную речь. Новые приветственные крики, новые аплодисменты. Полк выражал желание послушать других ораторов, чаще всего Милюкова, Чхеидзе, меня. Действительно, первые выступления доставляли нам огромную радость возможностью свободно говорить со свободным народом, впервые честно и откровенно обращаться к армии.
Особенно хорошо помню следующий эпизод. В Екатерининском зале собрались курсанты Михайловского артиллерийского училища и некоторых других, прочие залы тоже были забиты народом. Как только я вошел, солдаты подхватили меня и триумфально вынесли на плечах в самый центр. Я видел перед собой волнующееся море голов, сияющие, озаренные радостным энтузиазмом лица, чувствовал, что нас объединяют единая воля, воодушевление, переживания, чувствовал, что эта масса людей способна на любые самозабвенные жертвы, и постарался эти чувства выразить в своей речи. Я говорил, что Россия наконец свободна, в каждом рождается новая личность, нас зовет великий долг, мы обязаны отдать все свои силы служению родине. Я говорил, что
