Возлюбивший войну - Джон Херси

Мэрике поднялся; в одной руке он держал черный блокнот; из-под другой торчала, как стек, указка. Мэрике стоял, выпрямившись и поджав губы; то немногое, что сохранилось от его шевелюры, было напомажено, лоб странно блестел, словно покрытый алюминиевой фольгой. Мы внимательно всматривались в лицо Стива - так школьники во время экзаменов изучают лицо преподавателя, когда он входит в класс с текстом контрольной работы, пытаясь по его выражению угадать, сложной она окажется или простой; но лицо Мэрике ничего не выражало. Человек-тайна. Целый день и большую часть ночи он сидел и что-то строчил, уединившись в разведывательном отделении, как в проволочной клетке, со стрекочущим телетайпом в углу. Кожа на его голой макушке была испещрена пигментными пятнами. Он был хорошо сложен и работал, расстегнув воротник и засучив рукава, а Мерроу, способный, как он утверждал, учуять педераста за квартал, говорил, что Мэрике выше всяких подозрений, хотя вообще-то "интеллигентишка"; Базз с доверием относился к информации Мэрике только потому, что, по его мнению, тот ничего не утаивал.

Мэрике на заставил нас ждать. Он сунул указку под черную материю и открыл карту.

В это мгновение я вспомнил инструктаж перед рейдом на Швайнфурт неделю назад, демагогические разглагольствования Мэрике в ответ на волну ужаса, прокатившуюся по аудитории, когда люди увидели, что нитка на карте протянулась через Бельгию и Рур, далеко-далеко - через всю Германию, в Баварию, к месту, о котором они ничего не знали и не хотели знать. "Да, - сказал Стив, выждав, пока не стихнут всякие выкрики и свист. - Вым выпала честь осуществить наиболее глубокое вторжение в воздушное пространство противника за всю историю операций военно-воздушных сил США". Стив Мэрике был единственным на базе человеком, который употреблял такие слова, как "честь", "мужество", "преданность", "моральный дух". В качестве наблюдателя он участвовал в двух рейдах и наизусть знал целые страницы из Джозефа Конрада.

И я припомнил, как Базз, сидевший в тот день, как и сейчас, радом со мной, крикнул: "Здорово, черт побери! Уж после этого-то станет ясно, кто мужчина, а кто безусый юнец". Базз постоянно говорил о мужчинах и безусых юнцах. Нас, членов своего экипажа, он называл то "сын", то "сынок", то "малыш".

Мэрике, с присущим ему чувством театральности и с таким выражением на лице, словно за его поблескивающим лбом скрывается нечто недоступное нашему пониманию, сумел разжечь у нас гешуточный энтузиазм, рассказав, почему именно Швайнфурт избран объектом бомбардировки: шариподшипники; город, предприятия которого выпускают половину всех подшипников, производимых промышленностью стран оси; неизбежные осложнения, ожидающие противника после удара по сосредоточенным здесь запасам этой важной детали; высокоскоростные станки и агрегаты; далеко идущие последствия в случае удачного налета...

Мы видели, к чему он клонит: если мы успешно поработаем над швайнфуртскими шарикоподшипниковыми заводами, меньше будет и "фокке-вульфов", и "мессершмиттов" - всех этих пчел, что тучами поднимались навстречу нам и жалили, и "дорнье" и "хейнкелей". Кое-кто издавал восклицания, похожие, как ни странно, на возгласы удовольствия, кое-кто даже потирал руки, испытывая (быстро, впрочем, проходившее) желание лететь.

Мерроу зашевелился; мне показалось, что он вздохнул.

Я вспомнил, каким увидел его в коридоре вечером, в прошлый четверг, когда он отправился к Дэфни; я попытался восстановить в памяти выражение его лица в тот момент, когда он лгал, будто идет пить пиво, выражение лицемерия и чуть заметного удовольствия при мысли, что он обманывает своего второго пилота и самого близкого друга. Но мои усилия оказались тщетными, я мог вспомнить лишь открытое, честное лицо томимого жаждой юноши из Небраски.

- На этот раз в рейде будут участвовать два крупных соединения, - продолжал Мэрике; он стоял выпрямившись, и в свете прожекторов его словно покрытый фольгой лоб, лысая макушка и напомаженные волосы, казалось, излучали сияние. - Это более обещающий план, чем предыдущие. Крупное подразделение Н-ского авиакрыла вылетает первым, его целью будет Регенсбург, недалеко от Швайнфурта, затем оно направится через Средиземное море на базы в Северной Африке. (Восклицание, пожатие плеч в кожаных куртках). Самолеты нашего крыла вторгнутся на территорию противника через десять минут после первого соединения, совершат налет на Швайнфурт и тем же маршрутом вернутся обратно. Основные силы истребителей прикрытия придаются соединению, направляющемуся на Регенсбург, поскольку предполагается, что оно встретит наибольшее сопротивление (крепкие словечки, выражающие удовлетворение). - Мэрике поднял указку с уверенностью дирижера симфонического оркестра и полуобернулся к карте. - Наше соединение двумя группами, в составе двух авиакрыльев каждая, пересечет побережье Голландии вот здесь в ноль плюс девять и в ноль плюс двадцать один. Разрыв во времени необходим потому, что самолеты регенсбургского соединения будут оборудованы запасными топливными баками и, следовательно, не смогут развить такую же скорость, как мы...

Меня, собственно, почти не волновало, сократится или нет выпуск истребителей противника в результате нашего рейда. Это был мой предпоследний вылет, затем предстояло возвращение на родину, так что любой результат бомбардировки шарикоподшипниковых заводов Швайнфурта уже ничем не мог мне помочь.

Да и что вообще могло мне помочь?

Зачем только я спросил Дэфни о часах, проведенных ею с Мерроу? Я сидел на краю ее кровати и обратился к ней с этим вопросом, о чем остро сожалел потом, бессильный что-либо исправить, - сидел на ее кровати в унылой комнате, где она так часто, когда ее сердце билось в такт с моим, гнала от меня мрачные предчувствия ("А может, этот вылет будет последним?", и как бы явственно ни ощущал я дыхание опасности, какую бы ни чувствовал усталость, Дэфни с ее отзывчивостью умела вернуть мне бодрость, и казалось, все, чего жажду я, так же сильно жаждет и она, и что мне нужно вспомнить, чего я хочу, чтобы удовлетворить и ее желание, и мы сливались в одно существо, охваченные одной и той же страстью. Я сидел на краю ее железной кровати и задал ей вопрос, а она посмотрела на меня так, словно нам предстояло расстаться, кивнула и воскликнула: "Нет, нет! Подожди!" Какое-то слово, похожее на короткий кашель или рыдание, вырвалось у меня, поэтому я не слышал ее возгласа, означавшего, что ей нужно многое мне сказать; я хотел знать лишь одно: почему? Она просто сказала, что во всем свете обожает только меня одного. Но бесполезно было говорить мне это. Я был глух. Много позже, после того как она приготовила кофе и я успокоился, она рассказала о моем командире все, даже слишком много. О Мерроу-любовнике. О том, что он в действительности любил.