Выпить и умереть - Найо Марш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но почему?
— Да потому, что мне надо поддерживать свой уровень! Надо выглядеть процветающим, это раз. Потом, я плачу своему агенту совершенно бешеные деньги. Клубы мне обходятся так дорого, словно я сижу там на бриллиантах и поедаю из золотых тарелок ювелирные изделия! А тут еще я, как последний кретин, вложился в один спектакль, который в мае принес убытков на несколько тысяч фунтов…
— А ради чего ты вложил туда деньги?
— Продюсеры были мои друзья. Все выглядело очень прилично.
— А ты раздаешь деньги, Себ? Ну, я в буквальном смысле. Всяким пьющим и несчастным актерам?
— Ох, бывает. Такой уж это чертов бизнес, что приходится…
— Не чертее, чем живопись, — мрачно заметил Кьюбитт.
— Тебе хорошо, тебе не нужно гнаться за престижем. Люди и так понимают, что художники живут по-особенному, — возразил Периш.
— Было время, когда художники все пьянствовали и вели богемную жизнь. Но теперь лично я живу очень скромно.
— Но ведь твои картины продаются?
— В среднем у меня расходится шесть картин в год. По цене от двадцати до двухсот фунтов. Короче, за год набегает с полтысячи. А ты, небось, столько за месяц зарабатываешь, верно?
— Да, но…
— Нет-нет, я не жалуюсь. Я бы мог получать и больше, если бы брал учеников или имел склонность к коммерческому искусству. Мне всегда хватало денег, до тех пор как…
— Как что? — заинтересовался Периш.
— Да нет, ерунда. Давай-ка лучше продолжим. К одиннадцати часам солнце будет уже чересчур высоко — надо успеть.
Периш прошел к своему валуну и принял позу, выражающую надменность и величие.
— Ну как? — спросил он.
— Нормально. Тебе надо добавить только пару лохматых эполет и можно называть картину «Наполеон на острове Эльба».
— Мне, кстати, всегда хотелось сыграть Наполеона.
— Да уж, много ты понимаешь в Наполеоне!
Периш мирно улыбнулся:
— Ну, во всяком случае, не меньше, чем в одноименном коньяке. А знаешь, Люк на него здорово похож.
— Они просто близнецы, — кивнул Кьюбитт.
Некоторое время Кьюбитт писал молча. Но Периш неожиданно рассмеялся.
— Что такое? — спросил художник.
— Сюда идет твоя подруга!
— О чем ты, черт возьми? — раздраженно бросил Кьюбитт, оглянулся и сник: — А, да, ты прав…
— А она тоже станет меня рисовать?
— Нет уж, дудки.
— Неласков ты со своей маленькой Виолеттой.
— Нечего ее так называть.
— Почему?
— Да потому, что она уже давно не молода и, может быть, приставуча, но… Она очень беззащитна, и в каком-то смысле она все-таки леди!
— Ты сноб!
— Не будь таким кретином, Себ… Ах, черт, кажется, у нее при себе все ее причиндалы… Похоже, она все-таки собирается рисовать. Ну ничего, я почти закончил на сегодня.
— Она тебе машет.
Кьюбитт стал лихорадочно мазюкать по холсту.
— Все, на сегодня достаточно, — сказал он, собирая краски и подрамник. А потом, вглядываясь в море, добавил:
— Нет, зря ты мне рассказал насчет Люка, зря…
* * *Друзья заранее договорились между собой, что все трое будут проводить свой отпуск в Оттеркомбе кто как пожелает, независимо друг от друга.
Уочмен рассчитывал с раннего утра порыбачить на лодке. Проснувшись на рассвете, он услышал за окном стук многих пар башмаков о булыжную мостовую. Все здесь происходило как встарь — каждое утро, перед самым восходом солнца, мужчины Комба уходили в море на своих лодках. И так же стучали их подошвы, так же покрикивали вдали чайки… Уочмен поуютнее закутался в одеяло и опять заснул. Ни на какую рыбалку он не поехал.
Второй раз он проснулся уже в половине десятого и обнаружил, что Периш давно позавтракал и отправился на свою скалу позировать.
— Здоровенную картину рисует ваш друг мистер Кьюбитт, — сообщил Уочмену старик Эйб Помрой. — Одной его картины при бережном расходовании хватит, чтобы прикрыть прорехи в обоях во всем моем баре. А краски он кладет, надо сказать, так жирно, словно это и не краски вовсе, а обыкновенная грязь. Не жалеет этого добра. Вблизи это выглядит как переперченная итальянская пицца, но ежели отойти шагов на двадцать, то мистер Периш на картине как живой встает, во как. И смотрит так натурально на ту скалу и с этаким обозленным видом, словно проголодался и собирается пойти пообедать. Вы бы сходили, сэр, поглазели бы на ихнее рисование.
— Что-то мне лень, Эйб. А где Билл?
— Вышел в море на лодке…
Эйб потер подбородок, почесал в голове и переставил стаканы на стойке бара.
— Мой сынок прямо места себе не находит, — вдруг сказал Помрой. — И стал мне словно чужой — мой собственный сын-то. Каково мне, а?
— Неужели? — вежливо изобразил заинтересованность Уочмен, набивая свою трубку.
— Ну да. С этой его политикой и со всякими левыми идеями. Прямо чужак, да и только. А ведь он неглупый парень, образование получил прекрасное, восемь классов… А в голове у него одна дребедень, как у этих поганцев политиков. Правда, со мной он спорить не берется, видит, что я ему не пара насчет потрепаться о политике, да…
— Ты слишком скромничаешь, Эйб, — заметил Уочмен.
— Нет, сэр, нет… Просто у меня для этой политики язык не подвешен, и потом я ведь человек старомодный, консерватор! Всегда за тори голосовал, мать их распротак. А какого рожна — и сам не знаю…
— Почему же, причины вполне понятны.
— Эх, сэр, понятны, да только не для моего мальчика.
— Не стоит переживать, Эйб, ничего, — лениво отмахнулся Уочмен.
— Да я не об том волнуюсь, сэр! Просто я вижу, как мой мальчик места себе не находит, мечется… Вот и вчера вечером — в каком тоне он себе позволил разговаривать! Просто позор для него, да и только!
— Да нет, Эйб, это я виноват, ей-богу. Я сам на него нападал.
— С вашей стороны очень благородно, сэр, так говорить. Да только тут еще и другие мыслишки имеются у меня в башке. Я ведь хотел бы, чтобы Билл как-то остепенился, взял наше хозяйство под себя, что ли… Мне ведь уже скоро семьдесят, а Билл у меня младшой. Мои старшие-то на войне полегли, одна дочь замужем в Канаде, другая в Австралии. А Биллу достанутся «Перышки».
— Думаю, что Билл вырастет из своих коммунистических идей и станет настоящим хозяином, — сказал Уочмен, которому этот разговор порядком поднадоел.
Эйб Помрой промолчал, и тогда Уочмен добавил:
— Скоро ваш Билл женится и обустроится тут…
— Когда ж это будет, сэр?! Небось, вы заметили что-то между ним и этой мисс Десси? Странное это дело, не в моем вкусе, и не могу я к этакой простоте привыкнуть. Папаша этой Десси — фермер на Кэри Эдж, мой старинный дружбан, прямо сказать. Оно, конечно, хорошо. Но мисс Десси была мила, пока под стол пешком ходила. А потом ее мамаша вбила себе в голову, что девке обязательно надо учиться в этом самом Оксфорде, словно порядочной девушке других забот мало…
— Да-да, я знаю, — небрежно вставил Уочмен.
— И вот малышка Десси возвращается из Оксфорда, и что я вижу? Стала такая уверенная в себе, словно не девка, а чистый мужик, и говорит такими словами, как эти америкашки…
— Ну и?
— Так разве этого недостаточно? Но если она ценит моего Билла выше тех парней, которых встречала в своей новомодной жизни, что ж, оно хорошо. И в конце концов, она мне почти все равно как дочь, и плевать я хотел, какое воспитание она получила и где росла…
Уочмен встал и потянулся.
— Звучит идиллически, Эйб, — заметил он равнодушно.
— Э, погоди, сынок, погоди. Все не так-то просто. Мой Билл с ума сходит с тех пор, как эта Десси запала ему в душу. И всякие бешеные идейки в ихних башках нормально совпадают. Кроме того, и ее старики вроде как не против моего Билла, во всяком случае, мамаша. Старина Джим Мур приходил сюда потолковать со мною. Он так мне и сказал, что не дело молодым людям жить на ферме и день-деньской расхаживать туда-сюда по скотному двору. Я к чему это все рассказываю, сэр. Это все произошло с того времени, как вы тут у нас отдыхали в прошлом году. Такие вот случились дела. Билл прямо сгорает от нетерпения, когда поведет Десси под венец…
— Неужто? — переспросил Уочмен. — А что Десси? Она тоже сгорает от того же самого?
— Да в этом-то и закавыка, — вздохнул старый Эйб.
Уочмен раскурил трубку и, глядя в лицо хозяину гостиницы, почувствовал, что старик явно не в своей тарелке.
— Все дело в том, что она говорит… что она говорит насчет своей… ну то есть невинности, — пробормотал несчастный старик.
— И что же она говорит? — резко спросил Уочмен.
— Похоже, у нее идея, будто невинность невесты просто пережиток, вот и все… Много болтает о всякой там свободе женщин и прочую ерунду. Как я понимаю, просто она девка малахольная и сама не знает, чего болтает…
— А что говорит Билл? — спросил Уочмен.