Полное собрание сочинений. Том 23. Лесные жители - Василий Песков

Голова тура, пролежавшая в Оке тысячу лет.

Находке обрадовались в музее. Обратившись к специалистам, определили: череп принадлежит туру. Крупные эти быки когда-то обитали в здешних местах.

Такие подарки реки приносят нам постоянно. В прошлом году газета писала о находке на Дону у села Щучье. Там подмывавшая берег река обнажила огромный дубовый челн, пролежавший, как оказалось, в воде, а потом и в пластах берега четыре тысячи лет. Сейчас челн в качестве ценного экспоната радует посетителей Центрального исторического музея в Москве. Я обратил вниманье на эту древнюю лодку (и съездил на место ее находки), когда с друзьями из Саранска и Пензенской области передавал музею сарматский меч, который вымыла из берегового обрыва речка Большой Чембар.

Можно перечислить много музейных ценностей, подаренных нам берегами больших и маленьких рек. И на Оке найдено их немало. Вот этот кованый рыболовный крючок был найден на отмели близ Касимова. А в местечке чуть выше Старой Рязани на правом берегу и ныне кто хочет может отыскать вымываемые ракушки, пролежавшие тут 150 миллионов лет. И почти там же в 1966 году московские школьники обнаружили в подмытом рекой обрыве кости мамонта. Находку привезли на телеге к археологам, копавшим землю у валов древнего окского города, и переправили потом в Москву во Дворец пионеров.

Вернемся к черепу тура. Не так давно туры жили на больших пространствах в Европе, в Северной Африке, Малой Азии и на Кавказе. И были животными многочисленными. О красоте и силе этих черных, с огромными рогами быков сохранились преданья и даже записки. Туров боялись волки, и не каждый охотник с копьем решался выйти на тура. Таким молодцом был князь Владимир Мономах, правивший в Смоленске, Чернигове, Киеве. В записках своих Мономах оставил красноречивую строчку: «Тура два раза меташа меня на розях (рогах) и с конем».

Кости туров нечасто находят в древних стоянках людей. И все же, скорее всего, именно люди извели «строптивых быков». В Северной Африке они исчезли четыре тысячи лет назад, а в болотистой Месопотамии – две с половиной тысячи. В Европе держались дольше. И хотя тут считают животных лесными, туров в них, скорее всего, оттеснили охотники. Изначально жили они в лесостепи. Места, по которым течет Ока, были самыми подходящими для туров. Летом паслись они в одиночку и малыми группами, а зимой сбивались в стада. Численность их неуклонно сокращалась везде. В Европе дольше всех они держались в лесистых Литве и Польше. Последний тур исчез тут в 1627 году. Мономах мог охотиться на быков примерно около тысячи лет назад, и этим временем можно датировать жизнь приокского тура, череп которого можно увидеть в музее Павлова.

С директором музея Николаем Борисовичем Федотовым мы снимали останки тура в том месте Оки, где недавно они были подняты из воды.

Судьба предков домашних животных неодинакова. Живут на воле дикие пращуры яков. Сохранился волк – предок собак. У свиней – дикий кабан, склонный якшаться с ожиревшими бледнотелыми своими потомками. Биологам изредка попадаются на глаза остатки диких верблюдов. Родоначальники куриного племени, как и тысячи лет назад, живут в лесах Индии. Домашние цесарки ничем не отличаются от диких, обитающих в Африке. Вольные гуси, пролетая над стаей домашних, понимают их крики. Дикие индюки спариваются с домашними «индейскими курами». Страусы, живущие на фермах, ничем от диких не отличаются. У кошек живы в лесах Европы их предки. А вот туры исчезли. Но они оставили о себе многоликую память. Крупный рогатый скот, мясной и молочный, – потомок вымерших туров. Путем селекции люди вывели много разных пород коров и быков – наследников тура. Одомашнивание началось, по-видимому, в разных местах обитания туров. Малыши, взятые на воспитанье, к жилищу хорошо приживались и оставались с людьми. Не исключено, что «домашние туры» стали конкурентами диких на пастбищах и свечка их предков погасла.

Находки на отмели.

Сейчас быки и коровы обликом напоминают, конечно, вольных предков своих. Иногда даже очень на них похожи. Есть породы коров, в которых немедленно узнаешь туров. Таков серый украинский скот. А в Венгрии в заповеданной Хартобадьской степи оберегаются древней породы быки и коровы, которых легко принять за чудом сохранившихся туров: стройные, норовистые, с высоко поднятой головой и рогами, они обликом ближе к предкам, чем к нынешним быкам и буренкам. На огромные рога этих созданий привинчены шары – обезопасить тех, кто случайно столкнется с наследником не только мощи тура, но и его драчливого нрава.

• Фото В. Пескова и из архива автора. 10 августа 2006 г.

«Еще дрожит листва осинки…»

«А помню, у нас в Осинке…» – так друг мой, редактор хорошего журнала с хорошим названием «Муравейник», начинал рассказ о деревне, где вырос. Рассказывал о доме, о саде, о речке Осинке, где года в четыре он обнаружил в прозрачной воде пескарей и где научился плавать. Рассказывал друг мой о хлебе, только что вынутом из печи, о беге на лыжах по следу зайца, о сенокосах, о хождениях за грибами. Кое-что я уже знал, но всегда в дороге хорошо было слышать и тебе тоже известные с детства радости. Собеседников это роднит, сближает, пробуждает новые дорогие воспоминанья.

Деревня Николая Старченко называется Осинкой. Пять лет назад он заманил меня глянуть на родные ему места. В брянских лесах увидел я тощую, но светлую (пить можно воду) речку, увидел дом с шарами желтых осенних цветов под окнами, узнал земляков друга, оповещавших соседей: «Ой, Коля приехал!» Обычная для глуховатых российских мест деревенька, никогда не знавшая богатства, но крепкая обычаями, трудолюбием, привычкой к порядку, с людьми, уверенными, что нет на земле места лучшего, чем это – возле речки Осинки.

В этом году друг мой озабоченно думал, как бы отметить важную дату в жизни Осинки – исполнялось ей в августе 300 лет. Коля рылся в брянских архивах, выясняя родословную деревеньки, а также родословную семьи своей в ней. Узнал, с чего начиналась пограничная некогда с Польшей деревня, узнал, чем и как жила она в разные времена. И явилась человеку счастливая мысль устроить в Осинке праздник и оставить знак памяти о «круглой дате». Что и как собирался сделать – молчал. А недавно взволнованно позвонил: «Мы с сыном придумали кое-что. Очень просим поехать с нами».

И вот мы снова в Осинке. Отец и сын Старченки подрулили машину к месту, где прежде я не бывал. У въезда в деревню на взгорке лежал огромный валун, на котором впору, как в сказке, прочесть бы: «Налево пойдешь… Направо пойдешь…» Но были слова на камне другие, извещавшие о возрасте деревеньки. Рядом с камнем поставлен был крепкий из дуба поклонный крест. Снимая у камня отца и сына, узнал я: валун, лежавший где-то в лесу со времен отступленья великого ледника, Старченки с помощью односельчан, с немалыми трудностями передвинули к нужному месту, а крест вытесал здешний плотник. В этом месте назначена была встреча тех, кто в Осинке живет и кто, не забыв ее, откликнулся на призывные письма издателя «Муравейника».

Интересно было увидеть, как выглядит сейчас Осинка и чем жива. Тут я должен сказать слова, исполненные печали. Деревенька, как в старину говорили, дышала на ладан. Я с трудом нашел уголок, где можно было сделать «оптимистический» снимок. В Осинке было когда-то полсотни дворов. Сейчас на месте многих растет крапива, другие стоят покосившись, с досками забитыми окнами, в третьих теплится вроде бы жизнь, но лишь в летнее время. «Зимой только из пяти труб идет печной дым», – сказал в уличном разговоре старожил деревеньки. Пять лет назад уже было заметно угасанье Осинки. Сегодня беда на виду. Работы деревенскому жителю нет никакой. Кто помоложе – подались в города, а кто остался, живут в печали – поля не пашутся, богатые в этих местах луга желтеют некошеные. Бурно растут бурьяны, а там, где были недавно пашни, зеленеют березы толщиной уже в руку. Постройки, где мычали еще недавно коровы, стоят без окон и без дверей. Школу в соседней деревне пока не закрыли. Но было еще недавно в ней 187 учеников, сегодня – 18. Как радость небесную ждут в этом году приход на учебу из деревенек-соседок двух первоклашек.

Пока что живое местечко в Осинке.

Полбеды – была бы Осинка исключением в нынешней сельской жизни. К сожалению, картина ее типична. Пустыми стоят деревни в костромских, тверских, псковских, смоленских, калужских землях, где издавна урожаем хлебов не хвалились, но гордились животноводством. Вспомним сыры – ярославские, костромские, вспомним знаменитое вологодское масло. Недавно на пути в полторы тысячи километров от Саранска до истока Днепра мы лишь дважды увидели стада коров. Деревенская жизнь не просто лежит на боку, она брошена, втоптана в землю. Не пашется даже треть черноземов в тамбовских, воронежских, липецких землях. Беда так велика, что мало кто знает, как ее одолеть, о ней, как о безнадежно больном, не решаются даже и говорить. Беда состоит не только в разрушении экономики. С гибелью деревень умирает пласт вековой культуры Руси – привычки, обычаи, нравственность, умение владеть плугом и топором. Исчезают прекрасные песни, еще недавно звучавшие. Все они корнями уходили в деревенскую жизнь. В прошлом году с Николаем Старченко мы заглянули в смоленскую Глотовку. Ничего не осталось от прежней жизни, кроме брошенных изб. На въезде камень: «Тут родился поэт Михаил Исаковский», тот самый, написавший «Одинокую гармонь» и много других прекрасных песенных стихов. Какая гармонь сегодня! – ни собачьего лая не слышно, ни петушиного крика, ни смеха ребенка, ни огонька в окнах, ни дыма из труб. В одной почти опустевшей деревне на Брянщине спрашиваем, разговорившись возле колодца, у девчонки лет пятнадцати: кем она хочет быть? Ответ – хоть смейся, хоть плачь: «Уеду отсюда. И стану фотомоделью». Это телевизор добивает последнее, что еще осталось в деревне.