Меценат - Валентин Черных

— Я, значит, еще должен о счастье модистки думать? — спросил Буянов.

— А почему ты не должен об этом думать? Она что, не советский человек?

— Все мы советские, — раздраженно сказал Буянов. — Но Пехов — член нашей партийной организации, а она…

— А народ и партия едины, — возразил Тихомиров.

Буянов пристально взглянул на Тихомирова, и тот выдержал взгляд.

— Тогда вот что! — твердо сказал Буянов. — Обязую тебя провести работу с Пеховым. Он должен остаться в семье. Понял?

— Не складывается семья, — вздохнул Тихомиров. — Надо правде в глаза смотреть.

— А вас я прошу, — Буянов обратился к писателю, — осторожно давать советы. Деревенские дела сложные, путаные. Сразу в них не разберешься. И поверьте мне — все будет хорошо. Угар у Пехова пройдет. Очень скоро пройдет.

Тихомиров и писатель вернулись с поля вечером. Полина нагрела воды, и они долго и тщательно отмывали пыль и въевшуюся в руки солярку.

— Все болит: плечи, руки. ноги. — пожаловался писатель.

— С непривычки. — утешил его Тихомиров.

Потом они ужинали, молча и сосредоточенно. Подавала Анна.

— Теперь спать. — сказал писатель.

— У меня репетиция, — сказал Тихомиров и пошел одеваться. Вышел он в черном костюме, белой рубашке и при галстуке.

— Тогда и я пойду, — сказал писатель и тоже повязал галстук.

Учительницы, модистка и Ильин уже были в клубе. Модистка вела себя несколько странно — старалась все время стать боком. Писателя это заинтриговало, он тоже сдвинулся в сторону и увидел на лице модистки свежие царапины.

— Травмировали на любовном фронте, — объяснила модистка.

Тихомиров внимательно к ней присмотрелся и сказал:

— Лицо для певицы — ее рабочий инструмент. А рабочий инструмент всегда должен быть в исправности.

— Силы были неравные, — сказала модистка. — И мать, и дочь. И все по лицу старались.

— Что хочешь делай, а чтобы за неделю зажило, — предупредил Тихомиров.

И тут в клуб вбежал Лаптев и крикнул:

— Пехова из петли вынули!

Услышав это, модистка спрыгнула с эстрады и бросилась к выходу. За ней побежали Тихомиров, Ильин, писатель и учительницы.

… У дома Пехова уже собрались люди. Среди них был и Буянов, и врач в белом халате, и участковый инспектор Гаврилов в мундире, впопыхах надетом на майку. Врач зачем-то мерил Пехову давление. В стороне всхлипывала жена Пехова, ее успокаивала дочь, плотная девица лет восемнадцати.

Модистка оттолкнула врача и вдруг встала перед Пеховым на колени.

— А обо мне ты подумал? — спросила она.

— Не буду я жить, — сказал Пехов. — Потому что это не жизнь так жить. Все равно на себя руки наложу.

Я тебе наложу! — возмутилась модистка. — А ну-ка, пойдем!

— Куда? — спросил Пехов.

— Ко мне. Хватит! Больше я тебя пи к кому не отпущу.

И модистка, взяв Пехова за руку, повела его к двери.

— Надо хоть какие вещички собрать… — засомневался Пехов.

— Ничего не надо, — ответила модистка. — Все наживем сами.

И они с Пеховым вышли при полном молчании всех присутствующих. Молчание затягивалось, и только в углу по инерции всхлипывала жена Пехова, наверно, еще не очень понимая, что же все-таки произошло. Первой опомнилась дочь Пехова.

— Что же получается? — с вызовом спросила она. — В присутствии парткома и милиции какая-то проходимка из семьи увела мужа и отца, и никто ничего, не делает!

— А что тут сделаешь? — осторожно сказал участковый Гаврилов.

— И это говорите вы — представитель власти! — взвилась дочь Пехова. — Арестовать их надо. В тюрьму. И его и ее!

— Его-то за что? — жалобно спросила жена Пехова;

— За все! — сказала дочь. — Это не отец, это изверг!

И тут Венька Ильин, стоявший недалеко от нее, молча с размаху шлепнул ее по заду.

— Дядя Веня! — возмутилась дочь Пехова. — Как вы можете! Я уже взрослая. Я же в школе работаю пионервожатой.

— В школе ты вожатая, а здесь помолчи. Здесь более взрослые и к тому же мужики. Михалыч, скажи ты, — обратился Ильин к Тихомирову.

— Вот что, — сказал Тихомиров. — Если человек на себя пытался руки наложить, значит, человека довели, и ему дальше, как говорится, некуда. С этим надо кончать. — Он посмотрел на Буянова. — И если кто-нибудь на каком-нибудь собрании его снова попытается обсуждать, то мы… — Тут Тихомиров замолчал, еще не придумав, как надо будет поступить этом случае.

— И что же мы? — спросил участковый Гаврилов.

— А подгоним бульдозер, — ответил за Тихомирова Венька Ильин, — подцепим за угол и все собрание погребем под обломками…

Писатель работал. Была глубокая ночь. И вдруг, за стеной зазвучала музыка. Это были джазовые вариации. Писатель вышел во двор. В хлеву сонно похрюкивала свинья, в лунном свете поблескивала река, а из раскрытого окна комнаты Тихомирова звучали африканские ритмы. Вспыхнул огонек сигареты, и писатель увидел, что у окна стоит. Тихомиров.

— Не спится? — спросил писатель.

— Тебе тоже?

— Работал, — пояснил писатель. — Теперь кончил.

— Музыка не мешает? — спросил Тихомиров.

— Наоборот. Что за ансамбль? — спросил писатель.

— «Биг-ван». Негры. Толковые ребята. С понятием. Слушай, может, перекусим? Мне, когда не спится, всегда есть хочется.

— Согласен.

Тихомиров нарезал сала, хлеба, достал из бочки огурцов.

— Не разбудим? — поинтересовался писатель.

— Полина за день так на ферме уработается, хоть трактор заводи, не проснется. А я, видно, старею — как перепсихую, так заснуть не могу… Нехорошо — получилось. Переругались зачем-то. Всегда у нас так: вначале подеремся, потом разберемся.

— Модистка молодец. Это поступок, — сказал писатель.

— Поступок-то поступок, но деревня против них еще больше взбеленится.

— Надо их поддержать, — сказал писатель.

— Конечно, надо, — согласился Тихомиров.

— Михалыч, — сказал писатель, — вы же талантливый музыкант. Почему вы не стали учиться музыке?

— Не получилось, — ответил Тихомиров. — Мать, три сестры меньше меня. Потому вначале прицепщик, потом на тракторе, потом, как у всех, армия. Я еще присягу не принял, получаю от Полины письмо — беременна. Я служу, а у нее сын родился. А меня считали способным к музыке. В ансамбль приглашали.

— Надо было идти.

— Может быть, и надо было, — согласился Тихомиров. — Но опять не получилось. Председатель говорит: механизаторов не хватает — помоги. Я и остался.

— Вот! — писатель поднял палец. — Вот в этом все наше зло.

— В чем? — не понял Тихомиров.

— В доброте, — сказал писатель. — Нас очень легко уговорить. А уговаривают когда? Когда не могут организовать. И когда мы соглашаемся помочь, мы не делу помогаем, а плохому работнику, который не справляется со своими обязанностями.

— В жизни бывают моменты, когда надо помочь, — возразил Тихомиров.

— Что-то затянулись моменты, — рассердился писатель. — Тридцать лет назад не хватало трактористов и сегодня тоже. Почему? Может быть, потому что тридцать лет уговаривают, вместо того, чтобы как следует один раз организовать. Да этого председателя, который вас уговорил, надо было судить. Тракториста можно было найти, а вот общество, возможно, потеряло гениального музыканта.

— Вот тут вся и заковыка, — возразил Тихомиров. — Может, это самое общество музыканта и не приобрело бы, а что тракториста потеряло бы — это точно.

— Но надо было хоть убедиться самому попробовать.

— За меня сын мой попробовал. Музыкант он у меня. Институт Гнесиных в Москве кончил.

— Что же, — сказал писатель. — это не очень утешительно, но иногда мы хоть в детях реализуем свои несбывшиеся мечты.

— Или наоборот, портим им жизнь своими мечтами, — сказал Тихомиров.

— Поясните.

— Сын мой, Ленька, с детства на всех музыкальных инструментах играл. Я его обучил. Училище кончил, институт… А вот уже из третьего оркестра уходит…

— Ну и что? — сказал писатель. — У талантливого человека характер не всегда сахар.

— Если б талантливого, — вздохнул Тихомиров. — В прошлом году он сольный концерт себе пробил. Дал телеграмму. Поехал я послушать. Средненький он пианист…

— А может, вы ошибаетесь…

— Может быть, — согласился Тихомиров. — Хотя когда у молодых ребят экзамены по матчасти трактора принимаю, сразу, в общем, видно — дурак или соображает. В музыке, конечно, посложнее, но тоже видно.

— Ну и что вы ему сказали после концерта? — спросил писатель.

— Ничего не сказал, — ответил Тихомиров. — Я, может, и вправду ошибаюсь. Правда, и хвалить не стал. А пока он без работы сидит, в новый оркестр устраивается. Посылаем по сто пятьдесят в месяц. Пусть пробует, пусть ищет. Хотя в колхозе он уже главным инженером был бы. У нас главный такая тюха-матюха, Ленька хоть энергичный. Конечно, что-то я, наверное, в жизни проморгал, но что-то и в актив свой могу записать. Двух детей вырастил и дал им образование высшее, сестер на ноги поставил и замуж повыдавал, родителям помогал, дом построил, ордена за труд заработал. Я думаю, это не так уж мало для одного человека. Как считаешь?