Дни ожиданий - Альберт Мифтахутдинов

Дядя Эля легко вбежал по трапу на катер, где в ожидании капитана стоял, облокотившись на леер, Федот Пивень и смотрел на береговую суету.

— Привет начальству, — мелко сподхалимничал дядя Эля.

— Привет, — пробасил Пивень.

— Хорошая погода, правда?

— Да так себе…

— Как же это так? — возразил дядя Эля. — Очень хорошая погода.

— Туман, снег… — ответил Пивень.

— Нет, нет, вы не правы! Когда на душе праздник, никто не видит тумана. А если туман на сердце — его никаким солнцем не разгонишь, ведь так? А тут такая удача?! Посмотрите на берег!

— Какая удача? Это браконьерство! Восемьдесят сантиметров не хватает в ките.

— Восемьдесят! — притворно всплеснул руками дядя Эля. — Китовая недостача?! О-ей! Я помню, у меня в магазине в пятьдесят шестом была недостача — это ужасно! И кто был виноват? Медведь! Да, да, умка — белый медведь! Мы в пургу не работали, он залез в пристройку, побил все стеклянные банки и унес оленью тушу, был голодный! Мы его даже не поймали. Еле отчитались, — вздохнул дядя Эля.

— Белого медведя нельзя стрелять, — назидательно сказал Пивень. — Белый медведь друг, а не враг, не убивай его просто так!

— Сами сочинили?

— Сам, — скромно потупился Пивень.

— Это надо запомнить, — подхалимничал дядя Эля. — Это хорошие стихи! Хотите, их все охотники запомнят наизусть? Я им скажу, и они запомнят, а?

— Они напечатаны.

— В газете?

— Нет, я привез плакаты. Они у Кащеева.

— Нет, такие стихи надо писать в журналах и переводить на заграничные языки! Такие стихи — дефицит! И я их расскажу охотникам, — засуетился дядя Эля.

— Вас бы включить в комиссию, — заметил Пивень, — вы понимаете важность государственных дел.

— Я не справлюсь, — застеснялся дядя Эля.

— Не боги горшки обжигают!

«А тем более разбивают», — подумал дядя Эля, но вслух спросил:

— Трудно кита мерить?

Пивень кивнул.

— Киты ведь они разные, — продолжал дядя Эля. — Если на него залезть, мерить тяжело.

— Сбоку. Надо сбоку. По боковой линии.

— Рулетку бы хорошую…

— Вот, — и Пивень протянул ему никелированную рулетку.

— Так тут дюймы! — воскликнул дядя Эля.

— Вот тут футы и дюймы, а на второй стороне — метры и сантиметры. Универсальная, — гордился Пивень своим имуществом. — Все можно измерить!

— Так уж и все? Материю вы можете измерить?

— А чего тут сложного? Берешь метр…

— Вот, вот, я так и думал! — говорил дядя Эля быстро, и голос его звенел. Этого и надо было дяде Эле. Ему надо было, чтобы его Пивень рассердил или обидел лично. Все мог простить дядя Эля, кроме удара по престижу его профессии.

— Вы думаете, в метре сукна столько же материи, как в метре ситца, да? Или еще хуже — в метре шелка, да? Если б это было так — как просто бы жилось на свете! Никто не знает, сколько чего в метре! Один-единственный настоящий метр хранится в Париже, в палате мер и весов, под стеклом, чтоб его не трогали руками! Вы думаете, что метр на земле это все равно что метр в космосе? Нет, вы никогда не изучали теорию относительности, а еще ходите с рулеткой! Давайте вашу рулетку и идемте со мной! У вас еще есть? Или это единственная? Единственная, Тогда ее надо беречь! — с этими словами дядя Эля проворно спрыгнул на трап, протянул руку Федоту Федотовичу, помог тому взобраться, сделал шаг и уверенно поскользнулся, выронив рулетку:

— Ах!

Рулетка плюхнулась в воду и плавно легла на дно Чукотского моря[3].

Оба проковыляли на причал и потерянно остановились. Вот одно из положений, когда слова бессильны.

— Не волнуйтесь, — сказал после минутного молчания дядя Эля. — Я вам все померяю и так, сантиметром, у меня есть. — И он достал из кармана портновский сантиметр.

Они пошли к киту. Члены комиссии уже были там.

— Мы ему доверяем, — показал на дядю Элю Кащеев, — он в комиссии. У вас нет возражений?

Пивень не возражал.

— Отойдите, — приказал всем дядя Эля. — Не мешайте работать! Федот Федотыч, проследите, чтобы мне не мешали работать!

Все отошли, рядом остался только Пивень. И все внимательно следили за манипуляциями заведующего магазином.

— Итак, вот… фиксируем, вот, вот, фиксируем, идите за мной, Федот Федотыч, еще раз, еще раз, вот и вот… идемте дальше, пишите, пишите, фиксируем, вот, вот, итак — комиссия, просьба подойти, последняя запись, записи столбиком, считайте, Федот Федотыч! Комиссия, не мешайте инспектору работать!

Дядя Эля никогда не ошибался при устном счете. Он спокойно смотрел на тревожное лицо председателя, на суровые лица членов комиссии, на уверенные росчерки пера в блокноте Пивня.

Пивень подвел итоги:

— Одиннадцать метров десять сантиметров…

Этого не ожидал даже председатель. Он отвернулся, чтобы скрыть невольную улыбку.

Дядя Эля вытирал со лба бисеринки пота.

— Я протестую! — опомнился Пивень. — Я констатирую переобмер!

— Комиссия не может ошибаться! — твердо сказал председатель.

— Надо измерить рулеткой! Принесите новую рулетку! — потребовал Пивень.

— Рулетки — дефицит, — тихо сказал дядя Эля. — У нас в Арктике неважно со снабжением. Консервированные ананасы есть, рулеток нет. Я тут десятую навигацию, их не завозили ни разу. Могу измерить деревянным метром, взять его из магазина, хотя и не имею права. Им нельзя мерить чужеродные предметы, метр стирается, или, наоборот, на него чего-нибудь налипает. Но вам, Федот Федотыч, я могу пойти навстречу, если разрешит председатель.

— Разрешаю, — сказал Кащеев. Уж он-то теперь был уверен, если дядя Эля справился с заданием, имея сантиметр, то с деревянным метром он справится не хуже.

— Составляйте акт, — обратился председатель к комиссии.

— Я этот акт не подпишу, — заявил Пивень.

— Впрочем, — заметил Кащеев, — кит стандартный, и в акте нет необходимости вообще.

— Но у вас конфликтная ситуация! — кричал Пивень.

— Конфликт исчерпан.

— Я буду жаловаться!

— Как хотите, — развел руками председатель. — Это ваше право. Но комиссия составит акт о том, что кит стандартный, и я первым поставлю свою подпись. Допустить порчу продукции я не имею права. Приступайте к разделке! — приказал он бригадиру.

На ките закипела работа.

— Вы чем-то огорчены? — спросил участливо дядя Эля. — А вы видели, как они любят?

— Кто любит? — опешил Пивень.

— Киты! Выйдите в море, посмотрите брачные игры китов! Они кружат, потом идут друг к другу, приближаются — и! Они сталкиваются, вместе взмывают свечой к небу, из воды — свечой! Два гиганта! Так они спариваются и медленно опускаются в пучину. Вот.

— Ну и что? — удивленно таращил глаза Пивень.

— Что же вы, не видели никогда, как они любят, а беретесь мерить, ходите с рулеткой? Это все равно, если б я торговал, не подозревая о существовании весов! Вы были когда-нибудь раньше в Чукотском районе? Нет, у вас такой вид — сразу ясно, вы никогда не были в Чукотском районе! И больше не будете! Идите в море, пока киты любят друг друга. Это — увидеть и умереть! И забудьте об акте! Когда вы будете умирать, вы внукам сможете это рассказать! Да! Любовь китов, а не письменные доносы на них! Идите в море — вот вам мой совет, совет опытного старого берегового человека, который почти чукча. Аттау!!

«Край света, — думал Пивень, — он и есть край света, ну и народ».

Настала очередь и для него обдумывать ситуацию.

Глава восьмая

Старая яранга в конце косы была набита людьми. Алекса пригласили, потому что он свой. Здесь, в этой старой яранге, которую Алекс принимал сначала за склад, семейства Мэчинкы и Джексона Кляуля отметят Праздник кита. Этот праздник — один из нескольких в цикле чукотских праздников благодарения и должен продолжаться пять дней, если отмечать по старому обряду, как положено. Но сейчас пять дней никто не даст, люди это понимают — работать надо, время горячее, тут бы хоть один день погулять. Не для виду, а чтоб не хуже, чем у других.

Женщины внесли шкуру, на которой Алекс успел заметить кусочки китовой кожи, мяса, отщепы китового уса, обрезки с хвоста и плавников кита.

Алекс сразу понял нехитрую символику.

— О, о! — зашептали в яранге. — Ремкылин етги! Ремкылин етги![4]

Все собравшиеся обошли вокруг «гостя», затем шкуру подняли и положили на полог. Там, в главном углу висела связка охранителей — тайныквыт, древних амулетов. Туда же подвесили и маленькое игрушечное весло, оно было разрисовано черным. Краска на нем была еще свежей, ее приготовили из жидкости глаз кита и золы жертвенного очага.

Люди снова завздыхали — «гость пришел! гость пришел!» — и закрыли вход в ярангу.