О телевидении и журналистике - Пьер Бурдье

Рейтинг оказывает на телевидение совершенно особое влияние, которое проявляется в необходимости оперативности. Конкуренция между газетами, конкуренция между газетами и телевидением, конкуренция между различными каналами принимает форму временной конкуренции в погоне за сенсацией. Цель ее — опередить остальных. Например, Ален Аккардо в книге, где он представляет несколько интервью с журналистами, рассказывает, как телевизионщики вынуждены, поскольку конкурентный канал «обработал» наводнение, идти «обрабатывать» это наводнение, пытаясь показать то, что другие не показали. Другими словами, некоторые сюжеты навязываются зрителям, потому что они навязываются их производителям; а производителям их навязывает конкуренция с другими производителями. Такое своего рода перекрестное давление, оказываемое журналистами друг на друга, вызывает целую серию последствий, проявляющихся в выборе, отсутствии и присутствии сюжетов.

В самом начале я сказал, что телевидение не самая благоприятная среда для выражения мыслей. Я выявил негативную связь между спешкой и мыслительным процессом. Это очень старая тема философского дискурса: еще Платон противопоставлял философов, располагающих временем, людям, находящимся на агоре, городской площади, которые должны быстро принимать решения. Он как бы говорит, что в состоянии спешки невозможно думать. Это откровенно аристократическое заявление, точка зрения человека, занимающего привилегированную позицию, у которого нет недостатка в свободном времени и который не осознает того, что это привилегия. Но мы сейчас говорим не об этом. Несомненно, существует связь между мышлением и временем. И одной из главных проблем, ставящихся телевидением, является вопрос об отношениях между мышлением и скоростью. Можно ли мыслить на скорости? И не обрекает ли себя телевидение, предоставляя слово мыслителям, вроде как способных мыслить в ускоренном темпе, на то, что ему всегда приходится иметь дело только с «fast-thinker' ами», «быстродумами», мыслящими быстрее собственной тени…

Стоит задуматься, почему они способны отвечать этим совершенно особенным условиям, почему у них получается мыслить в условиях, при которых никто уже не мыслит. Ответом, как мне кажется, является то, что они мыслят «готовыми идеями». «Готовые идеи», о которых говорит Флобер, — это идеи, усвоенные всеми, банальные, общие, не вызывающие возражений; это также идеи, усвоенные всеми до того, как вы их усвоили, поэтому проблема восприятия не ставится. Когда речь идет об устном выступлении, книге или телевизионном сообщении, главная задача коммуникации — соответствовать условиям восприятия, для чего необходимо знать, располагает ли слушающий кодом для расшифровки того, о чем в данный момент говорится. А когда вы выдаете «готовые идеи», проблема отпадает сама собой. Коммуникация возникает мгновенно, потому что в каком-то смысле ее не существует. Она является всего лишь видимостью. Обмен банальностями, общими местами есть коммуникация, единственным содержанием которой является сам факт общения. Достоинством «общих мест», играющих огромную роль в повседневном общении, является то, что все способны их воспринимать и воспринимать мгновенно: из-за своей банальности они являются общими как для говорящего, так и для слушающего. В отличие от общих мест, мысль по определению является подрывной: она начинает с разрушения готовых идей, а затем должна привести доказательства. Когда Декарт говорит о доказательстве, он имеет в виду длинную цепочку рассуждений. Это занимает некоторое количество времени, нужно выдвинугь целую серию посылок, связанных союзами «следовательно», «значит», «принимая во внимание что»… Но такое разворачивание мыслящего мышления неразрывно связано со временем.

Если на телевидении предпочитают иметь дело с определенным количеством fast-thinker'oB, предлагающих культурный fast-food, заранее переваренную и передуманную духовную пищу, то — это одно из следствий подчинения необходимости оперативности — не только потому, что они располагают записной книжкой с записанными в ней одними и теми же адресами (для передачи про Россию, надо пригласить г-на или г-жу X, про Германию — г-на Y). Существуют уже готовые собеседники, и это освобождает от необходимости искать кого-либо, кому действительно есть, что сказать. Таковыми часто являются молодые, никому пока не известные, занятые своими исследованиями, люди, не слишком жаждущие иметь дело со средствами массовой информации, и которых к тому же еще нужно поискать, в то время как под рукой есть привычные, готовые разродиться статейкой или дать интервью, завсегдатаи СМИ. Кроме того, чтобы быть способным «думать» в условиях, при которых никто уже не думает, необходимо быть особого рода мыслителем.

Наступил момент поговорить о теледебатах. Я не стану долго задерживаться на этом вопросе, поскольку полагаю, что его легче доказать: во-первых, существуют воистину ложные дебаты, которые все сразу же могут признать таковыми. Когда по телевидению вы видите в качестве противников Алена Минка и Жака Аттали, Алена Минка и Ги Сормана, Ферри и Финкелькраута, Жюлиара и Эмбера…, понятно, что это одна компания. (В Соединенных Штатах есть люди, которые зарабатывают на жизнь, путешествуя из одного университета в другой с дуэтом такого типа…). Это люди, которые друг друга хорошо знают, которые вместе обедают и ужинают. (Прочтите дневник Жака Жюлиара под названием «Год обманутых», выпущенный издательством «Seuil» в этом году, и вы поймете, как это все происходит). Например, в передаче Дюрана, посвященной теме «элита», которую я внимательно смотрел, все эти люди были в сборе. Был Аттали, Саркози, Минк… В один прекрасный момент, Аттали, обращаясь к Саркози, произнес: «Николя… Саркози». Между именем и фамилией была короткая пауза: если бы он ограничился именем, всем бы стало ясно, что они из одной компании, что они находятся в близких отношениях, в то время как по всей видимости они представляли две противоположные стороны. Эта маленькая оговорка — свидетельство сообщничества, которое могло пройти незамеченным.

На самом деле, мир постоянно приглашаемых на телевидение — это замкнутый круг, где все друг друга знают, функционирующий согласно логике постоянной взаимной поддержки. (Дебаты между Сержем Жюли и Филиппом Александром в передаче Кристиана Окрента, или пародия в «Куклах», передающая самую его суть, являются показательными с этой точки зрения). Эти люди вроде бы выступают друг против друга, но весьма и весьма условно… Например, Жюлиар и Эмбер по идее представляют собой соответственно левых и правых. У кабилов есть выражение про того, кто ставит все с ног на голову: «Он превращает восток в запад». Так вот эти люди превращают правых в левых. О тдают ли зрители себе отчет в таком сообщничестве? Не факт. Скажем так, возможно. Это проявляется в общем неприятии Парижа, которое фашистская критика «парижанства» пытается записать в свой актив и которое неоднократно было высказано по поводу ноябрьских событий: «Все это — дела парижан». Зрители чувствуют, что что-то здесь не так, но не видят насколько замкнут, ограничен самим собой этот мир, а значит, закрыт для их насущных проблем и самого их существования.

Существуют также дебаты по всем признакам настоящие, но это ложная истинность. Коротко проанализируем один из них. Я выбрал дебаты, организованные ведущим Кавада во время ноябрьских забастовок, поскольку они носили по внешнему виду демократический характер, а также дают возможность рассуждать a fortiori. Если внимательно посмотреть, что происходило во время этих дебатов (я буду действовать, как раньше, продвигаясь от наиболее заметного к наиболее скрытому), можно заметить целую серию операций цензуры.

Уровень первый: роль телеведущего. Это то, что всегда бросается в глаза зрителям. Они прекрасно видят, насколько сковывают свободу выступающих вмешательства телеведущего. Именно он определяет тему и проблематику (во многих случаях настолько абсурдную, как, например, в передаче Дюрана «Нужно ли избавляться от элит?», что любой ответ, да или нет, тоже становится абсурдным). Именно ведущий устанавливает правила игры. Правила, меняющиеся в зависимости оттого, с кем он имеет дело: с каким-нибудь рядовым членом профсоюзов, или с господином Пейреффитом из Французской Академии. Он решает, кому давать слово, он распределяет знаки внимания. Некоторые социологи попытались выделить имплицитную, невербальную составляющую вербальной коммуникации: мы столько же говорим с помощью взглядов, молчания, жестов, мимики, движения глаз, сколько собственно словами. А также с помощью интонации и т. д. Таким образом, мы сообщаем гораздо больше, чем можем проконтролировать (это должно было бы обеспокоить любителей зеркала Нарцисса). Даже в случае речи как таковой существует столько уровней выражения — если фонологический уровень находится под контролем, то синтаксический из-под него выходит, и т. д.