Кровь и туман (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

— Поэтому вам придётся заново продемонстрировать свои умения. Татьяна дала мне карт-бланш, и это значит, что я могу с лёгкостью изменить настоящий порядок. У одних появится шанс попасть в оперативную команду, — Антон останавливает свой взгляд на мне. — У других — вылететь из неё.

Бен клацает зубами. Если бы мог, станцевал бы победный танец, но в этот раз даже он понимает — факт его правды нам ну совсем не на руку.

— Сегодня будут обычные занятия, с завтра начнём показательные.

Последние вводные слова Антона. Затем он даёт команду приступить к разминке. Сначала мы бегаем по периметру тренировочного зала различными способами: трусцой, спиной вперёд, приставным шагом, с захлёстом голени. Потом распределяемся в шахматном порядке и приступаем к махам и наклонам.

Есть своеобразное, но всё-таки преимущество в том, чтобы не помнить, как владеть своим телом в тренировках — я могу позволять ему самому справляться с заданиями, отключая голову и вообще ни о чём не думая.

В такие моменты я отдыхаю даже лучше, чем ночью.

— Ты вылетишь, — говорит Бен.

Антон просит разбиться на пары, и Бен, не задумываясь, хватает меня за рукав футболки и тянет в самый дальний угол.

— С чего это? — интересуюсь я.

— С того, что ты не сможешь продемонстрировать Капитану Америке свои способности без партнёра, приказа или стрессовой ситуации.

Упражнения у Антона прям как в лучших традициях школьной физкультуры — именно там я последний раз, садясь на пол и держась за руки со своим партнёром, растягивала мышцы.

Это вызывает двоякие эмоции: с одной стороны, ностальгию, а с другой заставляет задуматься о возрасте Антона и отсутствии его профессионального опыта как инструктора.

— Ты снова хочешь получить? — спрашиваю, в шутку хмуря брови.

В ответ Бен показывает мне язык. Хватая меня за запястья, он резко тянет на себя, и я чувствую сильную боль в мышцах ног.

— Полегче! — скулю я.

— А чего ты угрожаешь?

С трудом, но мне удаётся вернуть свои руки. Я пинаю Бена в щиколотку, в которую до этого упиралась ступней.

— Я не угрожаю, просто бесит…

— Что? — перебивает меня Бен.

Чуть громче, чем нужно — Антон бросает в нашу сторону внимательный взгляд. Приходится на некоторое время замолчать и сделать вид, что мы увлечены растяжкой, и ничем другим.

Но стоит только Антону отвернуться:

— Бесит то, что я тебя от позора оградить хочу? — Бен задирает подбородок. — Ты же не можешь атаковать. Максимум — оборона, и то, если повезёт.

— Ты меня недооцениваешь.

— Сейчас я — единственный, кто оценивает тебя реально. — Бен вытягивает вперёд руки, призывая меня снова схватиться за них. — Так что не ворчи.

Я тяжело вздыхаю, но к упражнениям возвращаюсь. На этом наш разговор заканчивается вслух, но продолжает вертеться в моей голове. Бен прав. Опять. Снова. Это уже входит в мою ежедневную рутину, что печально: умыться, одеться, поесть, убедиться, что Бен — самый сообразительный из нас двоих.

Нужно с этим что-то делать, пока он окончательно не зазнался, а я — не стала зависимой от его помощи. Нужно приводить мысли в порядок, нужно заново познавать собственное тело.

Будет сложно. Возможно, сложнее, чем было раньше в любой из ситуаций, когда я думала, что всё уже кончено и хуже уже точно не станет.

Каким бы тёмным не казалось дно, всегда есть что-то ниже.

Я вздыхаю. От Бена это не утаивается. Он сводит брови к переносице, но вопроса не задаёт и даже взгляд надолго не останавливает.

Как ему удаётся понимать, когда стоит вмешаться, а когда — промолчать? Да и вообще, с каких пор Бен знает, что такое тактичность?

— После разминки в тех же парах приступайте к спаррингу по любой из знакомых вам техник, — объявляет Антон.

Защитники заметно расслабляются. Если сначала Антон пугал их по причине неизвестности, то теперь, когда он сам раскрыл все свои планы, они могут спокойно погрузиться в родную атмосферу.

Я тоже хочу снова чувствовать это — уют в знакомых местах, комфорт рядом со знакомыми людьми. И не на краткосрочную перспективу в виде мимолётных фантомов прошлой жизни, а надолго. Желательно — на всю оставшуюся.

А иначе, чувствую, недолго мне осталось.

Ноги сами ведут меня к лифту. Теперь пройти к этажу с камерами труда не составляет: сенсорный датчик на двери распознаёт клятву на моём предплечье и загорается неоновым синим по контуру моих пальцев. Металл слегка поскрипывает, когда дверь открывается, впуская меня через свои створки в крохотное помещение.

Десять счётов вниз, и я всё так же не знаю, сколько это в метрах.

За дверьми лифта ничего не изменилось с момента, как я пришла сюда с Ваней, чтобы вытащить Лису; узкий, длинный коридор, состоящий из камер, расходится в две стороны лишь в самом своём конце, синий свет лампочек бьёт в глаза.

Я делаю шаг из лифта, двери которого сразу перекрывают мне отступной путь. Набираю в грудь побольше воздуха и иду вперёд. Приходится рассматривать временного жителя каждой камеры, чтобы найти своего: с отросшими волосами, скрывающими лицо не хуже натянутого на лоб капюшона, с ярко-голубыми холодными глазами, с покрытыми шерстью руками, с когтями, с невинным лицом подростка.

Он мне сегодня снился. Он был одной из химер Христофа, которыми тот управлял, словно марионетками, в прямом смысле дёргая за ниточки. Я, в свою очередь, в этом сне была лишь сторонним наблюдателем. У меня не было возможности вмешаться, а потому приходилось лишь провожать взглядом каждую следующую игрушку Риса, которую он калечил, а после выбрасывал в темноту.

Останавливаюсь напротив нужной камеры. Мой заключённый сидит на каменном полу, прислонившись спиной к стене, и вертит что-то в руках. Как не пытаюсь разглядеть, что именно, никак не удаётся.

— Тай, — зову я.

— Слушание сегодня в шесть вечера, — отвечает он, не поднимая головы. — До этого я имею права не отвечать на вопросы стражей.

— Знаю, — вру я. — Но я здесь не за тем, чтобы пытаться тебя скомпрометировать.

Тай не реагирует.

— Что с тобой произошло? — продолжаю я. — Почему ты стал преступником?

— Какое тебе дело? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Потому что я знала тебя как… обычного парня. Ты одевался словно старый рокер и вёл себя неидеально, но точно не был тем, кого сажали за решётку за что-то большее, чем неуместное поведение.

Медленно, — как мне кажется, даже чересчур показушно, — Тай поворачивает на меня голову. Голубые глаза оборотня гаснут, им на смену приходят обычные человеческие зрачки.

— Как ты могла меня знать, если я вижу тебя впервые в жизни?

— Это долгая история…

— До тех пор, пока я — её часть, мне всё равно интересно.

— Поверь мне, ты не поверишь мне, — говорю я, усмехаясь.

И, что странно, моя глупая шутка производит эффект и на Тая. Он улыбается. Правда, всего на мгновение, но и этого мне достаточно, чтобы понять — парень будет слушать меня, даже если продолжит старательно делать вид, словно я здесь — единственная, кто находится в невыгодном положении.

— Кем является твой отец? — спрашиваю я. Делаю шаг ближе к решётке, останавливаясь практически вплотную к ней. — Мой па… — слово встаёт поперёк горла. Приходится приложить немало усилий, чтобы всё-таки заставить себя его произнести. — Мой папа, кажется, знал твоего…. И, возможно, даже был его другом.

— Мой отец мёртв.

Слова Тая ставят меня в тупик.

— Прости, я… не знала…

— Он умер год назад. Не думаю, что тебя не было настолько долго, чтобы не знать об этом.

Я ничего не помню и ничего не знаю. Это не тупик — это провал. Что мне сказать? Как вести себя теперь?

Опускаюсь на пол, облокачиваюсь боком на прутья решётки, колени обхватываю руками. Тай внимательно следит за каждым моим движением.

— Мне очень жаль, — произношу я. — Но я правда не знаю ничего о твоём отце.

— Он был альфой, его звали Амадеус. Это тебе о чём-то говорит?