Торжество Ваала - Всеволод Крестовский

— Да вот, с нынешнего же дня и начинайте, — пригласил ее отец Никандр, — милости просим чем Бог послал.

Большую часть этого дня Тамара провела или у них, или вместе с ними: вместе ходили гулять в сад и в ограду церковную, — благо денек выдался без дождя, — вместе осмотрели еще раз всю школу и все надворное хозяйство Анны Макарьевны, даже прошлись по сему, выбирая где посуше. Ходили, заодно уже, посмотреть и на барскую усадьбу господина Агрономского, расположенную чза селом особо, в полуверсте расстояния, и видели издали, среди широкого, запущенного двора этот, некогда роскошный дом, с каменными львами на воротах, с облупленными колоннами на фронтоне, круглым куполом над бельведером без стекол и заколоченными боковыми павильонами, — убогий остаток времен старого барства. В одном из этих павильонов помещался теперь хлебный амбар, а в другом винный склад господина Агрономского. Старый батюшка во многом служил как бы живою хроникою тех, отошедших в вечность, времен и старых бар, и всей фамилии дворян Гвоздово-Самуровых. Но к удивлению Тамары, в воспоминаниях отца Макария о тех временах и людях не слышалось ни малейшего озлобления или укора, тогда как молодой зять его, напротив, отзывался о прошлом или с иронией, или прямо с недобрым, враждебным чувством, не испытав, впрочем, на себе лично ни одной из тягот этого прошлого.

— Все это в тебе, отец Никандр, книжная желчь говорит, — замечал ему старик.

— А в вас, батюшка, рабья отрыжка, закоренелая привычка к рабству, — парировал зятюшка.

Впрочем, отец Никандр, несмотря на маленькие споры и пикировку с тестем по вопросам отвлеченного характера, находился весь день в обычном своем благодушном и даже веселом настроении духа, брал на руки трехлетнюю свою девочку или годовалого сосунка-сынишку, возился с ними, тормошил, целовал и ласкал их, бережно подбрасывал смеющегося мальчонку вверх на руках, выкликая при этом «у-тю-тю! у-лю-лю!»— словом, являл собою нежнейшего и счастливейшего в мире родителя. Или вдруг начинал он зашучивать со своею «матушкой-попадьей», слегка поддразнивать ее «на вы» и дружески трунить над нею, по части ее хозяйственных наклонностей, говоря, что она у него «баба торговая», на рубль наторгуется, на два натараторит, а на копейку продаст или купит. А не то, порою, приняв вдруг надлежащую «позитуру», принимался в шутку донимать ее «стишком» собственного сочинения, декламируя его на манер Тредиаковского:

Анна, желанна,Богом мне данна,Ты моя маннаС небеси посланна.

И когда «матушка» начинала за это слегка на него хмуриться и усовещевать — хоть бы гостьи, мол, на первый раз постыдился, не конфузил бы сана! — «батюшка» не унимался, особенно после ооеда, и входя еще в пущий стиховный задор по части декламации, с комически нежным пафосом продолжал ей:

Сердцем пространна,Мною обожанна,Люби же ты Анна.Меня окаянна.

А за послеобеденным чаем принес отец Никандр из спальни семиструнную гитару и, аккомпанируя себе на ней, уже «всерьез» спел с большим чувством «Ночи безумные» и несколько других цыганских романсов и русских песен. Хотя в манере его и слышался отчасти семинарский пошиб, тем не менее, песни его, а главное, хороший, свежий голос производили свое впечатление и очень понравились Тамаре, давно уже не слыхавшей пения, которое хватало бы за душу. Вообще, отец Никандр, видимо, был сегодня в ударе, особенно после двух-трех рюмок сладкой наливки, которую и Тамара должна была отведать, уступая общим просьбам и гостеприимным настояниям.

За этот день, из общих разговоров и случайных рассказов членов этой семьи, ей удалось исподволь и ненароком познакомиться с разными сторонами местной жизни и быта. Все это было для нее ново и потому интересно. Ей хотелось поскорее приступить к своему делу и открыть в школе занятия хоть с завтрашнего дня, если это возможно. Но старый священник поохладил немножко ее пыл, сообщив, что ученье в школе обыкновенно начинается у них лишь с половины октября, когда у крестьян окончатся все работы в поле, на гумне, на огороде, — да и то хорошо, коли в первые дни явятся трое, четверо учеников, потому что ежели осень сухая да теплая, так подростки в это время еще скот пасут, или ездят с отцами в лес по дрова — заготовлять себе топливо на зиму, и вообще помогают старшим при домашних работах. Да и праздников крестьянских больше на осень приходится, и свадеб тоже, — тут еще не до ученья. А вот, к l-му декабря, на св. Наума, в школе будет уже полно, пожалуй, и тесно, так что учительница поспевай только с делом справляться! А там, к весне, опять пойдет на убыль, и к маю месяцу — глядь — почти никого не останется.

Ввиду такого избытка свободного времени, Тамаре явилась мысль — нельзя ли воспользоваться им для частных уроков. Может быть, есть поблизости какие-либо помешичьи семьи, которые нуждаются в преподавательнице, в особенности для языков, для музыки, она охотно взялась бы учить там за самую умеренную плату, тем более, что, при ее скромном жалованьи, это было бы для нее большим подспорьем.

Но и в этой мечте пришлось ей сразу же разочароваться.

— Вот тоже захотели чего! — грустно усмехнулся в ответ ей отец Никандр. — Уж какие тут помещики! Разуваевы разве с Колупаевыми. Прежним-то помещиком, который нуждался в парлё-франсё, у нас в уезде уже и не пахнет. А если которые и уцелели еще кое-где неисповедимыми судьбами какими-то, — ну, так те прозябают по своим закутам враздробь, так сказать, спорадически, как редкостное растение какое; их почти и не видно, и не слышно. А Колупаев, — ему что? — Он в ту же сельскую школу сына пошлет: все равно, и сельская школа хорошо подготовит хоть в гимназию, хоть за прилавок.

— Ныне, сударыня, и помещик здесь все новый пошел, другой формации, значит, — вставил в разговор свое слово и отец Макарий. — Да-с!.. Да еще такой, что мужик его и не любит, и не уважает. А по правде сказать, и не за что ува- жать-то! — Вот, к примеру, хоть бы тот же Агрономский: о народном просвещении печется— как же! — а сам такие контрактики с мужиками заключает, что почище всякого Колупаева!.. Каждая крестьянская работа оценяется у него не на деньги, а на водку. — Точно-с! С места не сойти!.. И все это самым формальным образом, по закону, — без закона он у нас ни на шаг!

Тамара, недоумевая, вскинула на него удивленный взгляд. — как это на водку?

— А очень просто-с. Крестьяне, например, обязываются по условию вывезти с его скотного двора, да с конюшни там, да от содержимого им кабака весь навоз на его пахоту, а он за это обязывается, если работа будет сделана хорошо, выставить им три ведра водки. Крестьяне должны выкосить ему луг, выжать дочиста рожь, снять его овес, и так далее, а он за каждую из этих работ, буде найдет ее исправною, повинен поставить им столько-то ведер. Да это что еще! А вот, прошлым летом пожар случился в Огузкове, — деревня тут по соседству такая, и тоже кабак свой держит он там. — Ну, прилетел на пожар, и сейчас это к мужикам: «Спасай, братцы, мой кабак, отстаивай, бочку водки за это вам выкачу!»— Ну, и выкатил, и что же? — Кабак-то отстояли, сами перепились, а деревня тем часом, как есть, вся до тла сгорела!.. Благодетель тоже называется, что ни есть первейший либерал в уезде!

— О, да! — подтвердил отец Никандр. — На всех этих съездах, на всех земских собраниях просто распинается за «мужичка», за «меньшого брата», а уж протестами так и сыплет: и против административного-то произвола, и против министра Толстого; все-то у него это «деспотизм» да «обскурантизм»… Такого грохоту да пыли каждый раз напустит, что думаешь себе только: ну, брат, теперь шабаш! Посадят тебя, раба Божия, на цепуру! — Ан нет, глядишь, ничего, благоденствует и по сию минуту.

Изо всего, что пришлось узнать за нынешний день о господине Агрономском и его деятельности, личность эта обрисовалась пред Тамарой в крайне антипатичном свете. Еще не зная его лично и не видав его в глаза, она уже заранее составила себе предубеждение против этого человека, основанное на смешанном чувстве боязни его и нравственной к нему брезгливости. Он рисовался ее воображению чуть не Змеем-Горынычем каким-то, мрачною и злобною фигурой почти гигантских размеров, и она не на шутку боялась первой с ним встречи, заранее уверенная, что он отнесется к ней враждебным образом, грубо и резко, непременно оборвет, оскорбит чем-нибудь ее самолюбие, непременно постарается сделать ей какую-нибудь мерзость, и что поэтому ей надо ожидать себе в близком будущем всяческих неприятностей.

По возвращении вечером к себе домой, наедине сама с собою, она стала разбираться в своих впечатлениях нынешнего дня. Ей живо чувствовалось, что в семье священника к ней отнеслись хорошо. Несмотря на то, что она для этой семьи совсем посторонний и почти неизвестный человек, с нею не стеснялись особыми церемониями, и никакой натянутости по отношению к себе Тамара в этих людях не заметила. Обыкновенная жизнь их и взаимные отношения продолжали и в ее присутствии идти своим обычным порядком, и это служило ей лучшим знаком того, что на нее сразу взглянули здесь просто, без затей и без предубеждения, как на ближайшую свою соседку, почти как на нового члена своей собственной семьи, от которого нечего замыкаться в своем внутреннем мире и домашнем быте, так как, все равно, ни этого мира, ни этого быта, ни характера повседневной своей жизни и отношений к миру окружающему от нее не скроешь: не сегодня — завтра она их, все равно, и сама узнает. Не на один же день они познакомились, — ближайшая, почти совместная жизнь их будет продолжаться не неделю, не месяц, может, и не один даже год, — стало быть, чего же тут стеснять человека излишними церемониями и самим ради него стесняться в своих порядках и привычках! Ей были даже рады, как новому, свежему человеку, с которым можно будет хоть лишнее слово перемолвить, среди однообразной деревенской скуки.