Многогранник - Lizzy Pustosh
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
–После церемонии принятия мы сразу же отправимся домой? – спросил тоскливо Амос, уже желая развернуться и уехать назад: в его душе снова бушевали те сомнения, которые появились ещё вчера вечером, и они развивались с каждым пройдённым метром все сильнее.
–Ты ему не сказал? – удивлённо и испуганно (впервые за долго время своего молчания) спросила Мелисса.
–У меня были дела, – все также незаинтересованно отвечал Авраам.
–Что не сказал?.. – громко для себя и остальных начал было Амос, но, вспомнив, что он при отце, вновь покраснел и стал ждать объяснения.
–Милый мой мальчик, не забывайся: я как-никак старше тебя – соблюдай уважительный тон, – сказал все с тем же лицом равнодушия Авраам.
–Да, отец, – прошептал Амос, налившийся краской вины.
–Из-за более важных дел я, признаю, забыл рассказать о всех обстоятельствах твоего посещения Высшей школы. Ты не переживай:
все проходили через это, и я, и твоя высокоуважаемая мать…
–Через что? – смущаясь, перебил Амос, на что получил укоризненный взгляд.
–Ты не будешь ежедневно ездить в школу: ты там останешься до конца обучения, – заметив испуг сына, он, слегка застопорившись, поспешил поправиться. – Но это не означает, что ты не будешь все это время бывать дома. Напротив, по большим праздникам и некоторым каникулами ты вправе нас навещать, и мы будем с нетерпением ожидать этого момента, – закончив, Авраам находился в состоянии душевной теплоты и потому обнял дорогого и любимого им сына, забыв о всей культуре взаимоотношений с курсантами.
–Я… Я не думал… Но почему? Я не готов, я хочу быть дома… А как же Пухля? – мальчик, едва всхлипывая, рассуждал, сидя в объятьях отца.
–С твоей совой-бездельницей ничего не станет; как жила, так и будет жить при твоём приезде, а вот твоего ленивого кота, поскольку он ленивый и ничего опасного не предвещает, мы решил с тобой отправить – будет веселее, и о доме вспомнишь, – естественное веселье посетило Авраама в тот момент.
–Граф Жиренский едет со мной? Спасибо, – Амосу помогло это известие, как и любому ребёнку, который, живя без друзей, находит утешение в животных. – И после девяти лет обучения что ждёт меня, и чему там учат? – вспомнив о насущных проблемах, спросил Амос.
–Чему там учат, не мне рассказывать: запрещено, а вот после обучения в Высшей школе первого этапа отправишься в Высшую гимназию второго этапа, после неё и одного подарочка, уже ставши взрослым и состоятельным, сможешь прийти на работу ко мне в Министерство, – Авраам похлопал его по плечу. – Так что, все хорошо, что хорошо кончается, – и как прежде усмехнулся.
–Какого «подарочка»?
–О, это прекрасный «подарочек», – сказала вперед Авраама Мелисса. – Но по хронологии он все же после школы, а тот подарок, что после гимназии – это уже не то, но тоже неплохо; да, милый? – угадав благоприятное расположение духа, вставила свое слова она.
–Да, дорогая, – поведя бровей, ответил Авраам вновь с установившимся спокойствием.
«Забавно то, что они постоянно что-то не договариваются, скрывают, а, может, им приходится это делать? Не знаю, но на то похоже. И что за «подарочек» тут, «подарочек» там? Странно это все, но повлиять я уже ни на что не смогу… Но почему я тогда не сказал, что ничего не почувствовал при выборе, и как сказать, что меня не интересуют те дела, которыми они занимаются? Да, я прежде мечтал об этом, но не сейчас: теперь я хочу другого, но получить не смогу, потому что все уже предрешено – это конец!» -думал про себя Амос и, громко вздохнув, не замечая, что обратил на себя взгляды родителей и Ахрома, он провел рукой рядом с животом, тем самым сняв защитный ремень.
Они приехали к большому зданию с необыкновенной архитектурой.
Это не было похоже на замок, не было похоже и на дворец; это была не церковь и не обычная школа – издалека оно напомнило Амосу средневековую психиатрическую больницу, которая имела чёрные окна и заросшие мхом стены, но подойдя ближе, он увидел не просто привлекательное, а величественное здание с темно-синими мозаичными стёклами, сменяющимися каждые десять минут на портреты знаменитых деятелей искусства или политики, но и иногда и на объёмные пейзажи рассветов и закатов в различных частях мира; поверхность стен была по низам покрыта перпендикулярно растущей ярко-зелёной травой, где все так же перпендикулярно бегали маленькие охотники, пытающиеся поймать лучший кадр, тем самым сделав превосходную фотографию (они были настолько малы, что пока Амос ни подошёл к стенам ближе, чем на полметра, он их не увидел), а из-под самой крыши слетали вихрем маленькие птички, которые, будучи чуть больше крохотных охотников, задевали лианы с благоухающими цветами, и те испускали аромат морского бриза, ночного летнего тумана или весны. Бежевый цвет здания, которое было то гладкое, то каменистое, изящно подчёркивал по всей длине «экватора» заточенные чёрные штыки. Но поражала не только внешняя красота и непривычность, но и размеры этой школы: двести семьдесят метров длины и метров двести ширины будто захватили немалый кусочек планеты и старались его заполнить до конца. «Поразительно» – единственное, что смог произнести Амос, увидав огромный зелёный лес вокруг (который, как ему показалось, говорил с ним и прошептал: «Заслужи» – но что и зачем – не объяснил).
– Милый, догоняй нас, а то опоздаем, – прозвенел, как колокольчик, голос Мелиссы и тотчас же обратил на себя внимание мальчика.
–Ах, да, мама, – сделав ударение на последний слог, сказал Амос и, повернувшись, увидел свою мать: в этот момент она была как никогда прекрасна для него.
Эта женщина была в его глазах примером любви, красоты, чести и много другого, что так восхищало Амоса и заставляло любоваться ей как самой красивой и чудесной из всех женщин, которые существовали в мире; она была для него лучше звёзд – и из вселенной шоу-бизнеса, и из вселенной планет и галактик – она была для него самым близким и дорогим другом, надёжным товарищем и помощником при любой беде – он мечтал быть как она. Им нечасто приходилось бывать вместе после его трехлетия (он проводил много времени с репетиторами и мастерами, которые учили его читать, писать, петь и даже танцевать не только на своём, родном, но и на многих иностранных языках – ему было известно к семи годам их пять штук), но каждый проведённый час с мамой, или порой и с папой, так радовал его, делал таким счастливым, что он готов был выучить ещё пять языков, лишь бы подольше побыть с этими лучшими людьми во всем мире. Он так их любил (особенно, как часто бывает в раннем возрасте,
