Сказки давнего времени - Ивана Брлич-Мажуранич

Появилась перед ней лань, а женщина ей немым языком говорит:

— Матушка, всё я сделала так, как ты мне сказала, а Палунка нет и нет. Не могу я больше ждать. Или я в море брошусь или расшибу голову о стену!

— Дочь моя, — говорит мать, — не теряй веру. Тяжкие муки терзают твоего Палунку. А ты послушай о том, как можешь ему ты помочь. В некоем неизвестном море имеется щука, рыба огромная, на щуке-рыбе золотые перья, на перьях золотые яблоки. Изловишь ли ты в новолуние щуку-рыбу — облегчишь страдания твоего Палунки. Но до моря этого неизвестного можно добраться, лишь пройдя через три ущелья из туч: в одном змея исполинская, мать всех змей, которая море волнует и валы вздымает; в другом — птица исполинская, мать всех птиц, которая грозу вызывает; в третьем — золотая пчела, которая молниями блещет и управляет. Иди, дочка, к этому морю неизвестному, не бери с собой ничего, кроме удочек и нежной свирели, а окажешься ли ты в тяжком положении, оторви свой правый рукав, белый, неподрубленный.

Запомнила все это дочь. На другой день села она в челнок и отправилась в открытое море, не взяв с собой ничего, кроме удочки и свирели двурогой. Носится и скитается она по морю, покамест не принесли ее волны к одному месту, где в море три страшные ущелья из тяжелых туч.

У входа в первое ущелье подняла голову змея грозная, мать всех змей. Ужасная голова ее весь проход заняла, а телом она в ущелье вытянулась и, махая своим исполинским хвостом, море мутит и валы вздымает.

Не осмеливается женщина и приблизиться к чудовищу, но вспомнила про свою свирель двурогую и заиграла в правый рог. Лишь только она заиграла, как из дальней каменистой стороны спеша поплыли змеи и змееныши. Приплыли поспешно змеи пестрые и мелкие змееныши и стали просить змею страшную:

— Пусти, матушка наша, женщину в челноке пройти через ущелье. Она нам много добра сделала, кормив нас на заре ежедневно.

— Через ущелье пустить ее я не могу, потому что мне сегодня нужно все море поднять, — ответила змеи страшная. — Но если она вам добро сделала, добром я ей и верну: по ее желанию — или тяжкий слиток золота или шесть ниток жемчуга дам я ей.

Не далась верная женщина на обман жемчугом и золотом и змее этой немым языком так ответила:

— Пришла я ради одной пустяковой вещи, ради щуки-рыбы из моря неизвестного. Если я тебе услугу оказала, то пропусти меня через ущелье, змея грозная.

— Пропусти, матушка наша, подхватили змеи и змееныши, — скольких из нас она кормила, скольких выкормила. А ты, мать наша, ложись и поспи немного, а мы за тебя будем море волновать.

Не могла змея противостоять соблазнам многочисленной родни, а мечтала она о сне уже тысячу лет. И пустила женщину через ущелье, а сама, страшная, вытянулась в ущелье и заснула. Но прежде чем уснуть, змеям и змеенышам приказала:

— Хорошо, дети мои, море волнуйте, пока я немного сосну.

Прошла немая женщина через ущелье, а змеи и змееныши остались в ущелье. Но вместо того, чтобы взбаламутить море, они его усмиряют.

Выплыла женщина, добралась до другого ущелья, а в этом ущелье птица исполинская, мать всех птиц. У входа она страшную голову вытянула, и железный клюв открыла, а огромные крылья по ущелью распростерла и крыльями машет, ветер раздувает.

Вспомнила женщина свою свирель двурогую и в левый рог заиграла. Прилетели со всех сторон серые чайки и птенцы их малые и страшную птицу просить стали, чтобы пустила женщину с челноком через ущелье, потому что она им много добра сделала, принося им ежедневно пряжу.

— Не могу я пустить ее через ущелье, потому что сегодня мне нужно большой ураган поднять. Но если она вам добро сделала, еще большим добром хочу я ей вернуть. Дам я ей живой воды из клюва железного, чтобы ожила ее речь.

Тяжело это было для несчастной немой женщины, которая и желать даже не могла, чтобы ей вернулась живая речь. Но она осталась верна себе и так сказала птице:

— Я пришла сюда не для своей выгоды, а ради пустяковой вещи: ради щуки-рыбы из моря неизвестного. Если я тебе услугу оказала, то пропусти ты меня через ущелье.

Упросили чайки мать-птицу и посоветовали еще ей пойти немного соснуть, говоря, что сами за нее будут ветер раздувать. Послушала мать-птица свою родню, повисла на железных когтях в ущелье и уснула.

А чайки и птенцы их, вместо того, чтобы ветер раздувать, стали ветер усмирять.

Так немая женщина через другое ущелье проплыла и приближалась к третьему.

В третьем ущелье золотая пчела. У входа золотая пчела взлетает, блещет огненной молнией к громом гремит. Гудит море и ущелье, звенит молния в облаках.

Страх охватил женщину, когда она одна-одинешенька оказалась среди этого ужаса. Но она вспомнила про свой правый рукав: белый рукав не-подрубленный оторвала, замахнулась им на золотую пчелу и пчелу рукавом изловила.

Сразу утихли гром и молния, а золотая пчела стала просить женщину:

— Пусти ты меня, женщина, на свободу. А я тебя кое-чему научу. Погляди туда, на море открытое: большую там увидишь ты радость.

Поглядела женщина на море открытое: только что начало всходить солнце, зарделась ширь небесная, зарумянилось море с востока, а из моря тотчас показался челн серебряный. В челне, как царевна светлая, ясная Заря-девица, а подле нее дитя малое в шелковой рубашке и с золотым яблоком. Заря-девица с царевичем утром по морю гуляла.

Узнала женщина сынка своего исчезнувшего.

О, чудо-чудное, не будь море так широко, мать его заключила бы в объятия, не будь солнце так высоко, мать его рукой ухватила бы.

Затрепетала она от великой радости и дрожит, словно осина тонкая. Не знает — или дитятке руки протянуть? Или его нежным словом позвать? Или уже лучше на него до конца века глядеть!

Плывет серебряный челн по морю зарумянившемуся, вдали челн скрылся, под воду челн нырнул, а мать едва лишь опомнилась.

— Я тебе укажу путь, — говорит женщине золотая пчела. — Доберешься ты до царевича малого, до сынка твоего, и будешь с ним в счастье жить! Но прежде пусти меня на свободу, чтобы я могла в ущелье молниями блистать, и не смей через ущелье проходить.

Печаль горькая несчастную мать охватила, охватила и взволновала. Чадо свое родное она увидела, желание свое неусыпное узрела — узрела, увидала, а не обняла, не расцеловала! Взволновала печаль женщину, и поколебалась она: искать ли дальше Палунку или оставить? Отпустить ли пчелу и к сынку своему добраться или же через ущелье пройти к морю неизвестному, к щуке-рыбе огромной?

Но как только печаль ее взволновала, так у нее слезы от сердца отхлынули, так ей и живая речь вернулась, и живым словом она пчеле проговорила:

— Не печаль меня, золотая пчела! Не пущу я тебя на свободу, потому что должна я через ущелье пройти. Свое чадо родное я выплакала и в сердце своем похоронила. Сюда пришла я не ради своего счастья, но из-за одной малой вещи: ради щуки-рыбы из моря неизвестного.

Так женщина говорила и в ущелье вплыла. В ущельи она задержалась, в челноке отдохнула, ночь новолуния стала ожидать.

О, родные мои, сколь сегодня море тихим стало, а бури утихли там, где в одном ущелье спит змея грозная, в другом птица исполинская, а в третьем женщина утомленная!

Так тихо день проходил, приближался вечер, а там и молодой месяц взошел. Когда месяц высоко на небе поднялся, женщина в полночь приплыла в море неизвестное и посередь моря удочку спустила.

III

Вечером приказал царевич малый Палунке сплести хорошие вожжи шелковые. «Завтра ранней зарею запрягу я тебя в коляску, чтобы возил ты меня по золотому песку».

Это было уже слишком для Палунки. До сих пор ему удавалось скрываться от Зари-девицы, когда она утром в море спускалась, а завтра она увидит, как сын его запряг в коляску.

Спит вся челядь, спит Морской Царь, спит царевич-выдумщик, — только Палунко бодрствует: плетет вожжи. Решительно плетет, словно что-то придумал. Когда он сплел, крепкими оказались веревки, и говорить Палунко;

— Никого я не спрашивал, покамест так безумно работал, не хочу спрашивать и сейчас, когда снова за ум взялся.

Сказав это, тихо подошел он к колыбели, где сынок его безмятежно спал, протянул веревочки сквозь ушки колыбели, привязал колыбель себе на плечи и вышел, чтобы убежать с сынком.

Тихо пробирался Палунко золотистым песком — прошел через огромную залу, величиной с поляну, пробрался через золотую изгородь, раздвинул ветки жемчужные. А лишь подошел к морю, которое стеной стояло перед ним, нимало не медля поплыл с ребенком в море.

О, горе горькое, далеко от Царя Морского до света белого!

Плывет Палунко, плывет: но что может проплыть бедный рыбак, когда за спиной у него прижался малый царевич с золотым яблоком и со своей золотой колыбелькой. Море над ним все больше и тяжелее вздымается!