Европейские негры - Фридрих Гаклендер

И они простились.

VI. Й. X. Блаффер и Коми

Ярко освещено кладбище веселым утренним солнцем и жарко сияют бронзовые кресты памятников. Все тихо на кладбище. Служители, выкопав две могилы – одну, просторную, на лучшем месте, другую, узенькую, неглубокую, в отдаленном углу – сидят на паперти часовни и толкуют, понюхивая табак.

Из ворот города направляется к кладбищу богатая похоронная процесия: катафалк отделан великолепно, перед ним идет множество факельщиков, позади тянется длинный ряд экипажей. В то же время идет другая процесия, знакомая нам: пожилой мужчина несет маленький гробик; за ним идут двое детей, потом несколько танцовщиц и впереди всех, конечно, Тереза, не спуская глаз с Клары. Они сошлись в воротах кладбища с великолепным поездом, и часть того блеска, с которым совершался обряд богатых похорон, отразилась и на гробе бедной девочки. По окончании церемонии, Тереза посадила в экипаж Клару и детей, чтоб отвезти их домой под своим надзором, а отец отправился один пешком другою дорогою в другую часть города по своему делу. Дела бедняков не терпят отсрочки. И однако ж, он шел медленно, как бы ему не хотелось прийти туда, куда он шел. Часто, в задумчивости, начинал он что-то считать по пальцам, но, вероятно, результат вычислений был неудовлетворителен, потому что, сосчитав, он каждый раз уныло качал головою.

Но как ни медленно шел старик, а все-таки скорее, нежели желал бы, он увидел перед собою черную вывеску с огромными буквами: «Книжная лавка Й. X. Блаффера и Компании».

Глава фирмы, Блаффер, сидел за завтраком, окруженный газетами, брошюрами, корректурными листами и т. д.; он, кушая, рылся в этих кипах печатной бумаги, и в то же время поглядывал через дверь в соседнюю комнату, наконец громким и резким голосом сказал:

– Господин Бейль, занимайтесь, пожалуйста, своим делом; на потолке ничего путного не увидите.

– Напротив, на потолке занимает меня удивительная редкость: муха, в декабре месяце; бедняжка, она едва передвигает ноги. Не взглянете ли и вы на нее, г. Блаффер?

– Как это глупо! проворчал Блаффер, и сделал вид, будтобы просматривает газету, но сам пристальнее прежнего глядел на Бейля.

Бейль, конторщик Блаффера, мужчина низенького роста, с огромною головою, был одет бедно и несовсем-опрятно. Это пустое обстоятельство много раз мешало ему получить более-выгодные места, хотя он был человек честный, знающий свое дело и трудолюбивый; потому и теперь он принужден был служить у Блаффера, который давал конторщику ничтожное жалованье. Бейль не дорожил местом, и зная, что Блаффер не найдет другого конторщика за такую сходную цену, не церемонился с хозяином и за недостаточность жалованья вознаграждал себя разными выходками, восхищенным слушателем которых был мальчик, находившийся в ученье при магазине. Бейль и теперь взглянул на него после своего фамильярного ответа хозяину, потом раскрыл конторскую книгу и начал писать.

Блаффер, позавтракав, вошел в контору. Это был бледный и высокий, сутуловатый мужчина лет сорока, угрюмый и суровый. Он был сильно раздосадован выходкою Бейля, и чтоб на ком-нибудь вымостить сердце, дал щелчок по голове мальчику, прибавив: – по-вашему, сударь, должно-быть, макулатура не стоит денег, что вы ее так изволите топтать?

– Да, эта макулатура обошлась нам недешево, заметил Бейль: – вы заплатили за оригинал очень-хорошую цену, а книга совершенно нейдет.

Блафыер хотел вспылить, но, зная характер конторщика, показал вид, будто не понял намека на свою ошибку, и сказал:

– Да, немецкая публика совершенно испортилась: ничего хорошего не покупает. Если б не этот американский роман о неграх, да не сочинения Дюма, то пришлось бы хоть закрыть лавку.

В это время раздался звонок. Ученик бросился-было отворить, но остановился, вспомнив приказание хозяина всегда несколько времени ждать второго звонка. Блаффер предугадывал этим средством, каков будет посетитель: если он смело тотчас же дергает звонок во второй раз, значит, он пришел с деньгами, а не за деньгами; если же он терпеливо ждет и робеет беспокоить вторым звонком, он, без сомнения, бедняк, пришедший просить денег. Теперь второго звонка не было; и действительно, когда отворили дверь, явился отец Клары. Бедняк, разумеется, снял шляпу еще не переступая за порог, и, поклонившись Блафферу, остановился у двери, в смущении поправляя свои седые волоса.

– А, это вы, Штайгер! сказал книгопродавец. – Посидите вот на ящике, я сейчас дочитаю эту рецензию в газете; она касается вашего перевода.

Штайгер сел на ящик с книгами, положил шляпу на колени и смотрел на книгопродавца не спуская глаз.

– Да, вот что говорят о вашем переводе – извините, я прочту вам этот отзыв, несовсем для меня приятный: «Имя переводчика, г. Штайгера, нам неизвестно…» ну, и так далее, то-есть, упрекают собственно только меня, зачем я не поручил перевода какому-нибудь известному литератору. Разумеется, я мог бы это сделать: от денег никто не откажется.

Штайгер уныло повернул в руках свою старую шляпу.

– Потом рецензент обвиняет меня в том, что выпуски романа издаются слишком-медленно. Сколько ливрезонов у нас выпущено?

– Четыре, холодно отвечал Бейль: – а в других переводах вышло только два выпуска.

– Ну, да ведь то не ливрезоны, а томы, с неудовольствием сказал книгопродавец: – вам нужно поторопиться, любезный г. Штайгер.

– Я работаю день и ночь, отвечал переводчик: – мне самому нужно работать как можно больше, чтоб кормить семейство. Я принес рукопись для пятого выпуска. Она была бы готова третьего дня, если б не болезнь и смерть моей дочери…

– У вас умерла дочь? с участием спросил конторщик: – ужели m-lle Клара? Нет, скажите, не она…

– Нет, Бог еще милостив ко мне; умерла моя самая младшая дочь, больной ребенок.

– Не горюйте много, скажите лучше: слава Богу, что он взял ее к себе, наставительным тоном произнес книгопродавец: – ведь дети, хоть и милы, да лишняя тяжесть. Дайте же рукопись… Гм! еще два листа нужно, чтоб был полный ливрезон, а я желал бы, чтоб все было готово нынче же.

– Желал бы и я, сказал Штайгер с смущенною улыбкою, вертя шляпу в руках: – потому что теперь половина месяца, жалованье Клары мы прожили, особенно с похоронами, и я был бы очень-рад, если б готов был пятый выпуск, чтоб получить…

– Да, и я был бы рад, если б вы приготовили пятый выпуск, и жаль, что вы не приготовили. Публика ждет, время идет, книга издается в других переводах – смотришь, и убыток. Да и за проданные экземпляры жди денег. Вы, писатели, люди счастливые: принес рукопись, сейчас же получил деньги – и кончено. А знаете ли, сколько времени нужно мне ждать выручки?

– Не знаю, терпеливо сказал переводчик.

– Приходится года по два, да, года по два, еще и побольше иной раз. Это ужасно!

– За-то получаете вы тогда большие суммы, возразил Штайгер: – а тут дело идет о нескольких гульденах, которые заработаю вам в два, три дня. Я прошу вперед…

– Не говорите о том, чтоб давать вперед… нынче не такие времена.

– Но вы платите мне так мало, боязливо сказал старик: – потому и можно бы сделать мне такое одолжение. Я попросил бы только четыре гульдена.

– Я плачу вам мало! вскричал разгневанный книгопродавец: – пощадите, милостивый государь! за лист вы получаете гульден и тридцать крейцеров – это по-вашему мало! Кто нам вчера писал, что готов переводить по гульдену и двенадцати крейцеров лист? Ведь еще человек с именем в литературе?… Кажется, г. Гинтермайер. Не показать ли вам письмо? Бейль, посмотрите под литерою Г. последнее письмо доктора Гинтермайера.

– Нечего искать: оно, вероятно, из числа тех, которые вы, как говорите, оставляете у себя дома, насмешливо отвечал конторщик.

– Может-быть, может-быть, поспешно отвечал книгопродавец, чтоб не услышать чего-нибудь еще более-неприятного: – верно, я забыл его дома. Да все-равно, уверяю вас, гульден и двенадцать крейцеров за лист…

– Это невозможно! отвечал Штайгер, покачав головою.

– Во всяком случае, я не могу никак давать вперед денег за издание, которое приносит мне так мало выгоды.

Конторщик нахмурил брови и важным тоном сказал: – послушайте, господин Штайгер, вы просите вперед денег действительно вовсе нерезонно. Вы хотите на них купить хлеба, чтоб ваши дети не голодали, быть-может, даже несколько полен дров, чтоб они и не мерзли. Но г. Блаффер не должен давать вам этой ничтожной суммы, потому что вы переводите роман, в котором описываются страдания американских негров – описывается голод, нищета и мучения всякого рода. Вам трудно будет выдержать истинный тон в переводе, сохранить, так-сказать, букет подлинника, если вы не прочувствуете сами всего, что описывается в этом романе, потому и нельзя вам брать денег. Поголодайте, похолодайте, прислушайтесь к плачу детей – и перевод ваш много выиграет в букете колорита и верности тона, как я уж сказал.

С этими словами он захлопнул свою книгу, встал с табурета, так-что он полетел в другой угол, и вышел из конторы, мимоходом яростно покрутив перед зеркалом свои большие черные усы.