Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден) - Генрик Сенкевич

— Они так летят, точно кто-то их гонит, — сказал Скшетуский.

— А вон, посмотрите, — сказал Лонгин, указывая на белую птицу, которая, рассекая воздух, старалась подлететь к стае.

— Сокол! Это он мешает им опуститься в тростник! — воскликнул Скшетуский. — У посла есть соколы, и он, должно быть, пустил одного из них

В эту минуту к ним рысью подъехал Розван Урсу на черном породистом анатолийском скакуне в сопровождении нескольких каралашей.

— Господин поручик! — воскликнул он. — Мы немного позабавимся.

— Это ваш сокол?

— Да, мой. Славный сокол, вы увидите сами.

Все трое поскакали вперед, а за ними сокольничий с кольцом, который, не спуская с птицы глаз, кричал что было мочи, подзадоривая сокола к борьбе. Последний уже заставил журавлиную стаю подняться вверх, а сам, как молния, взвился еще выше и повис над ней. Журавли сбились в одну кучу, шумя крыльями и оглашая воздух испуганными криками. Вытянув шеи и подняв вверх клювы, точно копья, они приготовились к атаке. А сокол кружился над ними, то поднимаясь, то опускаясь и как бы раздумывая — опускаться ли вниз, где его ждет целая сотня острых клювов. Его белые перья, ярко освещенные солнцем, блестели в лазури неба, как серебро.

Но вдруг, вместо того чтобы броситься на стаю, он стрелой помчался вперед и вскоре исчез из виду. Скшетуский первый поскакал за ним; посол, его сокольничий и Лонгин последовали его примеру. На повороте поручик осадил коня, его глазам представилось необыкновенное зрелище. Среди дороги лежала коляска со сломанной осью; отряженных лошадей держали два казачка, кучера совсем не было видно, он, очевидно, поехал за помощью. Около коляски стояли две женщины, одна в лисьей шубе и такой же круглой шапке, с суровым, почти мужским лицом, другая — молодая девушка высокого роста с благородными и правильными чертами лица. На плече ее спокойно сидел сокол и, распушив на груди перья, чистил их клювом.

Скшетуский так сильно осадил своего коня, что тот копытами врылся в землю. Приложив руку к козырьку шапки, он от смущения не знал что сказать: то ли поздороваться, то ли спросить о соколе. Смутили же его, главным образом, глаза, смотревшие из под куньей шапочки; таких глаз он еще никогда не видел: черные, бархатные, с поволокой и огненные, они казались двумя звездочками, в сравнении с которыми глаза Ануси Барзобогатой меркли, как свеча перед факелом. Над этими глазами вырисовывались бархатные черные брови; румяные щечки рдели как маков цвет, из-за открытых малиновых губок виднелись белые, как жемчуг, зубы, а из-под шапочки выбивались густые черные косы. "Уж не сама ли это Юнона или какая-нибудь другая богиня?" — подумал поручик, глядя на высокую стройную красавицу и белого сокола на ее плече.

Скшетуский стоял без шапки, заглядевшись на это чудное видение; глаза его светились, и ему казалось, будто кто-то хватает его за сердце рукой Он уже приготовился было сказать: "Если ты обыкновенная смертная, а не божество, то…" — но в эту самую минуту подъехал посол с Лонгином, а за ним и сокольничий с кольцом. Увидев их, молодая девушка подставила соколу свою руку, на которую он, сойдя с плеча, сейчас же уселся, переминаясь с ноги на ногу. Поручик хотел предупредить сокольничего и снять птицу, как вдруг произошло что-то странное. Сокол, оставив одну ногу на руке молодой девушки, другой схватил за руку поручика и, вместо того чтобы пересесть к нему, начал радостно кричать и так сильно тянуть его за руку, что Скшетуский поневоле должен был прикоснуться к руке молодой девушки. Дрожь пробежала по его телу. Сокол же только тогда позволил снять себя, когда сокольничий прикрыл ему голову колпаком.

— Рыцари, — обратилась к ним старшая из дам, — кто бы вы ни были, я думаю, вы не откажетесь помочь женщинам, с которыми случилось несчастье в дороге и которые не знают, что им делать. До дому нам осталось не больше трех миль, но у коляски лопнула ось, и нам, пожалуй, придется ночевать в поле; я послала кучера к своим сыновьям за какой-нибудь повозкой, но пока он доедет и вернется, будет уже темно; оставаться же в поле, да еще вблизи могил, страшно.

Старуха говорила так быстро и таким грубым голосом, что Скшетуский удивился, но тем не менее вежливо ответил:

— Не допускайте даже мысли, чтобы мы могли оставить вас и вашу дочь без помощи. Мы служим у князя Иеремии Вишневецкого, и, кажется, наш путь лежит в ту же сторону, что и ваш, но если бы даже нам было не по пути, мы охотно свернули бы в сторону, лишь бы только наше присутствие не наскучило вам. Что же касается экипажей, то лично у меня их нет, так как мы едем по-военному, верхом, но они найдутся у посла, и я надеюсь, что он, как вежливый кавалер, охотно уступит вам их

Посол приподнял свою соболью шапку, так как знал польский язык и понял, в чем дело. Сказав дамам комплимент, как воспитанный боярин, он приказал затем сокольничему скакать к повозкам, которые значительно отстали, и как можно скорее привезти их Скшетуский все время не спускал глаз с молодой девушки, которая не могла вынести его пламенного взгляда и опустила вниз свои глаза; а дама с казацкой наружностью продолжала:

— Да вознаградит вас Бог за вашу помощь! А так как до Лубен вам предстоит еще далекий путь, то не побрезгуйте гостеприимством нашим. Мы из Разлог-Сиромах; я вдова князя Курцевича-Булыги, а это не моя дочь, а дочь старшего Курцевича, который оставил свою сироту на наше попечение. Мои сыновья теперь дома; я же возвращаюсь из Черкасс, куда ездила на поклонение Пресвятой Богородице И вот на обратном пути и случилось с нами это несчастье, и, если бы не ваша любезность, нам, пожалуй, пришлось бы ночевать в степи.

Княгиня долго еще продолжала бы говорить, если бы в эту минуту не показались быстро едущие повозки, сопровождаемые посольскими каралашами и солдатами Скшетуского.

— Так вы вдова князя Василия Курцевича? — спросил поручик.

— Нет! — возразила княгиня быстро и как бы с досадой. — Я вдова Константина, а это дочь Василия, — прибавила она, указывая на молодую девушку.

— О князе Василии много говорили в Лубнах Он был хороший воин и пользовался доверием покойного князя Михаила

— В Лубнах я не была, — надменно сказала княгиня, — и о военных заслугах его ничего не знаю; что же касается его позднейших поступков, то о них нечего вспоминать: они и без того всем хорошо известны.

При этих словах княжна Елена опустила на грудь головку, как срезанный косой цветок.

— Не говорите так, княгиня, — живо возразил поручик, — князь Василий только по ошибке людского правосудия был приговорен к лишению жизни и чести, поэтому он и должен был спасаться бегством; впоследствии же невинность его обнаружилась, и ему возвращено и честное имя и слава; а слава его тем выше, чем сильнее он был обижен.

Княгиня быстро взглянула на поручика, и на ее суровом, неприятном лице ясно отразился гнев. Но в Скшетуском, несмотря на его молодость, было видно столько рыцарской отваги, что она не решилась возражать ему, а только, обратившись к девушке, сказала:

— Тут тебе нечего слушать. Иди и посмотри, чтобы были переложены все вещи из коляски в повозку, которую нам предложили эти господа

— Позвольте помочь вам, княжна, — сказал поручик.

Они пошли вместе к коляске и стали по обеим сторонам ее: княжна приподняла свои шелковые ресницы и устремила на поручика взор, ясный, как солнечный луч.

— Как мне благодарить вас, — заговорила она, и звук ее голоса показался поручику настоящей музыкой, — как благодарить за то, что вы вступились за честь моего отца и восстали против несправедливости, с какой относятся к нему даже ближайшие его родственники.

— Княжна, — ответил Скшетуский, чувствуя, что сердце его совсем растаяло, — за вашу благодарность я готов пойти хоть в огонь или же пролить всю мою кровь; но как ни велико мое желание получить ее, заслуга моя так невелика, что я не достоин получить благодарность из ваших уст.

— Вы пренебрегаете моей благодарностью, но я бедная сирота и не умею иначе выразить ее.

— Нет, я не пренебрегаю ею, — ответил с возрастающим волнением Скшетуский, — но хочу заслужить ее долгой и верной службой и только прошу вас принять мои услуги

Услышав это, княжна смутилась, покраснела, потом внезапно побледнела и, закрыв лицо руками, жалобно ответила:

— Такая служба могла бы принести вам только несчастье.

— Принесет она то. что Бог даст; а если бы даже она доставила мне страданья, то я готов у ваших ног молить вас о них

— Не может быть, чтобы вы, только что увидев меня, почувствовали такое желание служить мне.

— Да, только увидев вас, я забыл самого себя и теперь вижу, что вольному до сих пор воину пришлось попасть в плен; но такова, видно, воля Божия! Страсть, как стрела, неожиданно поражает сердце, и я уже чувствую себя раненным, хотя вчера сам бы не поверил, скажи мне кто-нибудь, что такое возможно.