Вечность мига: роман двухсот авторов - Иван Зорин

Я знаю, убей я её, Господь простит мне все грехи. «Ты избавил мир от крысы», — скажет Он, сажая меня одесную. Но в Бога я не верю. К тому же — трус. Ночами в детстве я представлял, как душу её подушкой, а она, прокусывая её, как крыса, вцепляется мне в руку. А очнувшись от этих мыслей, я слышал за стенкой ровный храп.

К тому же, она крупнее — мне не справиться.

Множество раз я пытался объясниться — легче с шайкой убийц. Зато теперь моя жизнь наполнилась смыслом, в ней появилась цель — пережить её! Это трудная задача — в Москве женщины стареют рано, зато живут долго.

И каждую ночь я вижу сон. Плащ, топор — всё в крови! Какое блаженство! Жаль, оно будет недолгим, я уже вызвал милицию. И тут, — о, ужас! — я понимаю, что она продолжает жить — во мне!

Интересно, учтёт ли суд, что я — сын сумасшедшей?

Касим Громкий. «Мама, милая мама!» (1980)

МНОГО ШУМА ИЗ-ЗА ЛЮБВИ

Одна увядающая женщина-режиссёр включила раз телевизор и влюбилась в исполнителя эпизодической роли в третьесортном сериале. Он был намного моложе, и она долго думала: чем его привлечь? От покойного мужа ей достались роскошные апартаменты, где она держала с десяток комнатных собачек. Заложив квартиру, женщина объявила, что готовит новый фильм. Она уже давно не снимала, и ей пришлось сорить деньгами, чтобы привлечь внимание коллег. На студиях пошёл звон, стервятниками слетелись безработные «киношники». Вскоре дело завертелось, утвердили сценарий, набрали съёмочную группу. Все претендовали на главную мужскую роль. Но женщина села на самолёт и, разыскав избранника, который был из другого города, предложила роль ему.

У актёра уже несколько дней было пусто в желудке, но он, боясь продешевить, заломил цену. Подгоняя события, он выдумал предстоящие гастроли и предложил заключить «быстрый» контракт, сведя к минимуму время съёмок. Денег для такого гонорара у женщины не было. А торговаться — значило всё испортить. И она пустила в ход свои чары. Они не подействовали. Мужчина остался непреклонен, решив не смешивать эмоции с работой. А возможно, он так ничего и не понял. И женщина вернулась ни с чем. Однако вспыхнувшая у неё страсть так же неожиданно угасла. Чего не скажешь о страстях вокруг, они разгорелись нешуточные. Когда она объявила, что проект закрыт, на неё подали иск, требуя денег за начатую работу. В результате все остались с носом. Женщина до сих пор выплачивает проценты по закладной, актёр смотрит, как другие разъезжают по гастролям, труппа таскается по судам, выколачивая деньги. И только собачки, не подозревавшие о грозящей им участи, не стали бездомными.

Ульяна Берендюк. «“Звёзды” падают» (2010)

УЛЫБКИ РЕЗАК-БЕЯ

Ночами в горах шёл дождь, и аул окутывал сизый туман. В саклю хмуро плыл рассвет, и маленький Резак просыпался угрюмым, уткнувшись в колыбель. Его губы были плотно сомкнуты, как ворота во дворе, когда по улице скакали чужие всадники, а вокруг свистели пули. Он сосредоточенно смотрел, как мать взбивает тесто, скатывая хлеб в пахучий мякиш, смотрел так пристально, что видел себя его частью, а потом отворачивался в угол, где было слюдяное окно. Но постепенно тусклый свет делался ярче, тучи расходились, поползло солнце, и вместе с ним на лице Резака играла утренняя улыбка.

Как и все горцы, Резак вырос пастухом, став попутно конокрадом и разбойником. Его бурку узнавали издали, его ружьё не ведало промаха. Он грабил караваны, совершал набеги и от таких же, собравшихся в узком ущелье сорвиголов, получил титул бея. Но путь отчаянных короток, и однажды Резак-бей попал к врагу. Пленные ютились на клочке ненавистной равнины, отгороженные частоколом с торчащими головами товарищей, а крышей им служили звёзды. Раз пьяный охранник вошёл с перекошенным лицом к пленным и стал резать их, как баранов, огромным кухонным ножом. «Как верёвочке не виться, а кончик будет», — приговаривал он сквозь стиснутые зубы, разваливая горла от уха до уха. Пленные лежали вповалку и, забыв былую дерзость, скулили, пока не замолкали. Когда подошла очередь Резак-бея, он встал в полный рост, встречая смерть улыбкой, которая повисла в уголках губ, точно платье на вешалке.

И смерть не посмела перешагнуть через его дневную улыбку.

А через много лет отец бесчисленного семейства Резак-бей умирал. Его лицо стало морщинистым, как изрезанный лиманами морской берег, оно хранило отпечатки всех болезней, всех грехов и всех искушений. Оно было таким же угрюмым, как в детстве, когда шёл дождь. «Я страдаю бессонницей, — говорил он толпившимся у постели нукерам, — никак не могу умереть…» И скупая слеза смывала на его лице соль, оставленную слезой предыдущей.

Но небо упрямо не принимало его. Перечисляя в молитвах свои разбойные подвиги, Резак-бей мучился до тех пор, пока не вспомнил всех погубленных, пока не претерпел их страдания и не умер их смертями. А когда сомкнул глаза, на его лице проступила вечерняя улыбка, приплаканная им в своём покаянном сне.

Шамиль Бабахан-оглы. «Кавказские саги» (1902)

ИСТИНА — В СЛОВАХ!

— Как думаешь, где мы будем после смерти?

— Полагаю там же, где и после жизни.

Роман Чумарь. «Тайны гламура» (2002)

ДРУГОЕ КИНО

— Как в дурном сериале, — махнул рукой моложавый мужчина за столиком. — Работа монотонная, скучная, тянется изо дня в день. Неужели я родился для того, чтобы продавать одежду? Стоило ли учить про Цезаря и всемирное тяготение, чтобы стоять за прилавком? Зачем было столько чувствовать, постигать? Ради этой глупой роли? Согласитесь, чудовищно…

Он уставился на скатерть.

Сосед разминал пальцами сигарету.

— Как посмотреть, — чиркнул он спичкой. — После школы меня призвали, и в армии я охранял зэков под Красноярском. Красноярск не Краснодар, зимой — минус тридцать, валенки, полушубки, ушанки опущены. Раз грузили мы заключённых в два «автозака» — фургоны с брезентовым верхом. Их должно было быть три, но один застрял по дороге. Блатные забрались, остались так называемые «опущенные» — им по воровским законам полагается отдельная карета, сидеть с ними рядом «западло». Что делать? Холод собачий, начальство кричит. Ну, стали их овчарками подтравливать, прикладами в машины загонять. А их оттуда выбрасывают, бьют ногами в лицо. Я в оцеплении стою, точно в фильм о фашистском концлагере попал — лай, матерщина, кровь на снегу. Мне девятнадцать, ещё вчера про «милость к падшим» учил. Едва не разрыдался. И что хуже, чуть стрелять не начал. Уже «калаш» с плеча сдёрнул, да старшина доглядел: «Ты чего, парень? Из-за кого стараешься?» А тут, слава богу, кое-как затолкали зэков, поехали… Но сцена эта потом долгие годы снилась, вот вам и сериал.

Алексей Ситников. «В ресторане» (1995)

КАЗУС

В одной местности жили два рыцаря: Жак Лаполье и Жан Палопье. Похожих, как капли, их вечно путали. Да они и сами часто не могли разобраться, кто из них кто. «Не Лаполье ли на меня смотрит?» — гадал перед зеркалом Палопье. «Не Палопье ли спит с моей женой?» — ворочался в постели Лаполье. Женились они в один день, в одной церкви, но после свадьбы жёны их всё время путали, так что завели общих детей.

Лаполье был праведник, Палопье — грешник. Но кто закончил дни на эшафоте, а кто в монастыре, осталось тайной. На том свете одному присудили рай, другому — ад. «Это не я!» — завопил тот, которого тащили черти. «Он, он!» — закричал другой, которого вели ангелы. Их поменяли местами. «Это ошибка!» — опять возмутился окружённый чертями. «В небесной канцелярии?» — возразил ему сокрытый ангельским крылом.

Кончилось тем, что обоих отправили в чистилище.

Юсташ де Мариньи. «Баллады провансальского трубадура» (1234)

ВСЕЛЕННЫЕ ИЗ РУКАВА

В одной из моих вселенных, Копронии, всё вращалось вокруг дерьма, а золотари были в таком же почёте, как у нас банкиры. Фекалии хранились у копронийцев замороженными и распиленными на кирпичики, будто золото. Своё дерьмо ценилось дороже чужого, а человеческое не шло ни в какое сравнение с коровьим или птичьим. Это служило причиной подтасовок, навоз и помёт лидировали среди подделок, заполонив рынки, а махинации с дерьмом приобрели такие размеры, что образовался целый класс экспертов, устанавливающих его принадлежность. Они никогда не оставались без работы, как наши юристы.

«Дерьмо» в копронийском языке приобрело все радужные оттенки. «Какой у вас стул?» — означало «Как здоровье?»; «Какого цвета кал у детишек?» — было проявлением вежливости, а «Запоры до конца дней!» — страшным проклятием. «Говнюк!» — восхищались копронийцы, «Лёгких вам испражнений!» — желали они на именинах. Туалеты служили копронийцам храмами, они превосходили размерами дома, поражая роскошью. Золочёные унитазы, устроенные так, чтобы не пропала ни одна драгоценная капля, просторные кабины, в которых можно было проводить целые дни. Страшным недугом считался геморрой, больных им презирали мужчины, от них отворачивались женщины. «Хуже, чем оводов рой», — было у копронийцев эвфемизмом «геморроя», назвать вслух который боялись. Дерьмом копронийцы «подмазывали» вороватых чиновников, дерьмом награждали за заслуги и воевали тоже из-за дерьма. Но они не были копрофагами, просто в душе они так и остались детьми, ибо первое, чем мы обладаем, — это собственные экскременты.