Как нам жить? Мои стратегии - Кшиштоф Занусси

Фридерик. Вы будете неблагосклонны ко мне?

Эльжбета. Я? Но меня вы не должны просить. Разве вы не узнали, что я играла?

Фридерик. Это была одна из прелюдий.

Эльжбета. Прелюдий Шопена. А вам следует знать, что ваш соотечественник, генерал-губернатор Франк, запретил музыку Шопена на территории генерал-губернаторства. Ее нельзя ни играть, ни слушать. Быть такого не может, что вы не знаете.

Фридерик (сконфуженно). Наверное, имеется в виду публичное исполнение.

Эльжбета разражается саркастическим смехом.

Эльжбета. Замечание истинного немца! Вы изучали право?

Фридерик. Нет.

Эльжбета. Еще хуже. Видимо, у вас в крови то особое чувство права, которое не мешает вам участвовать в грабеже наших лошадей.

Фридерик (возмущенно). Это была реквизиция!

Эльжбета. Я ждала, что вы это скажете! И чем же она отличается от грабежа?

Фридерик. Но Польша проиграла войну!

Эльжбета. Не войну! Кампанию. А война еще идет, и мы по разные стороны фронта. Мне закрыть окно, чтобы вы поняли, что наш разговор неуместен?

Эльжбета встает с намерением осуществить угрозу. Фридерик салютует и возвращается во дворец. Вскоре снова раздаются звуки прелюдии. Эльжбета справилась с трудным аккордом и играет дальше, все более страстно, словно желая выместить весь гнев, вызванный разговором.

Здесь, возможно, требуется небольшой комментарий. В моем фильме детские воспоминания были далеким эхом – актуальность состояла совсем в другом. Работая над сценарием, я представлял на месте немца себя. Парадоксально, но ведь тогда я был сержантом запаса войск Варшавского договора, и на учениях нам в головы вбивали, что мы будем освобождать Запад. Нам, полякам, должна была выпасть роль освободителей датчан. Я понимал, что со своим знанием языков попаду в какой-нибудь штаб в качестве переводчика, а в Дании у меня были друзья, и мне приходилось думать о реальном выборе, перед которым я бы оказался в случае войны: покончить с собой или смириться и “культурно”, по возможности аккуратно сеять насилие.

И еще постскриптум к постскриптуму. “Дороги в ночи” много раз показывали по немецкому телевидению ARD. В Польше премьера состоялась лишь после падения коммунистического режима, поскольку этот фильм разрушал – так мне говорили – образ ФРГ как страны, неспособной критически взглянуть на нацизм.

В 1990-е годы я получил необычное приглашение в замок Оденталь, название которого фигурирует в фильме. Хозяйка замка, княгиня Ирина цу Сайн-Витгенштейн, пожелала устроить видеопоказ с моим участием. Я приехал, не подозревая, что в первом ряду будет сидеть сын повешенного в Нюрнберге гитлеровского министра иностранных дел Иоахима Риббентропа. В памяти тут же всплыли слухи, что сын стал свидетелем казни отца, а сама экзекуция была исключительно чудовищной: якобы по вине неопытного американского палача приговоренный долго задыхался в петле. Я не знал и до сих пор не могу выяснить, какого из сыновей Риббентропа тогда встретил. Он многократно публично осуждал отца, и его приглашение было основательно продуманным решением. Тем не менее я не мог отделаться от мысли: как в таком замке, в атмосфере культуры, можно вести светские беседы с человеком, отец которого на посту государственного министра сделал все, чтобы меня не было на свете? Я часто думаю о том, в какой степени культура связана с нравственностью. Чего стоит восхищение красотой, если ему сопутствуют ненависть и презрение? Кто мне ближе по жизни – добродушный простак или изощренный преступник? Этому был посвящен мой адресованный западной публике фильм тогда, в 1970-е годы, а сегодня он, пожалуй, актуален и в отрыве от оккупационных реалий.

Я не написал ни слова о том, какими были мои родители. Мне никогда не хватало смелости говорить о них, хотя их уже давно нет в живых. Образ отца появляется во многих моих сценариях, прежде всего в “Семейной жизни”, где он был ключевым персонажем (когда я пригласил его на показ фильма, он вообще себя не узнал – может, просто притворялся?). Отец был душой компании, безудержный, “средиземноморский” – моя противоположность и в то же время личный пример и главный оппонент. У нас были неровные отношения, с конфликтами, как обычно бывает в семьях с одним ребенком. Отец разочаровался во мне, когда я не пошел учиться на архитектора, а ведь продолжить династию было моим долгом. В детстве он читал мне – в пять лет я слушал “Пана Тадеуша”, который совершенно не наводил на меня скуку, хотя и проигрывал Козлику-дурачку[9].

Мама была человеком еще более необыкновенным, ее любовь ко мне можно назвать идеальной – снисходительной и критичной одновременно. Благодаря ей я избежал в жизни катастрофы. В студенческие годы я сильно влюбился, но она поняла, что я направил свои чувства в неверное русло, и удержала меня от женитьбы. Говоря “неверное”, я прибегаю к эвфемизму, а за ним скрывалась настоящая драма. Предмет моих воздыханий очаровал меня своей необычностью. Вскоре выяснилось, что ее источником было психическое заболевание. Другой мой союз много лет спустя мать поддержала. Уже в зрелом возрасте она уступила обязанности домохозяйки моей жене. Мама жила с нами, до самой смерти поддерживая во всем, что мы совместно предпринимали.

Когда я задумываюсь, чем обязан родителям, то хочу написать: всем. И я в этом убеждаюсь тем сильнее, чем больше встречаю людей, которые не получили такого дара от судьбы, рядом с которыми не было того, кто мог бы объяснить им мир и показать разницу между добром и злом. Я говорю так, чтобы не осуждать тех, кто представляется мне олицетворением зла, хотя вблизи выглядит довольно невинно, – они просто не знают, чтó есть зло, и распространяют его, будучи убежденными, что поступают нормально.

Образы родителей часто возникали в моих фильмах. Отец, пожалуй, чаще: я вступал с ним в полемику, цитировал его любимые выражения, копировал отдельные манеры, а потом дрожал от страха, когда он приходил на премьеру. И каждый раз повторялась одна и та же история: он не узнавал себя, хотя обнаруживал сходство других персонажей с кем-то из нашего окружения.

Отец появляется во многих моих картинах в качестве авторитетного патриарха – таким он был в “Семейной жизни”, в среднеметражной “Роли”, в “Парадигме”, где его играл Витторио Гассман. Персонаж Макса фон Сюдова в “Прикосновении руки” тоже напоминает моего отца. Но ближе всего к нему герой “Семейной жизни”. Его сыграл Ян Кречмар, а бунтующего сына Вита (то есть в некотором смысле меня) – Даниэль Ольбрыхский. Остальные роли: Белла, сестра Вита – Майя Коморовская, тетя – Халина Миколайская, Марек, друг блудного сына – Ян Новицкий (это собирательный образ).

[ ♦ “Семейная жизнь”]

Самое начало 1970-х. Постепенно разваливающийся дом довоенного фабриканта, живущего с дочерью и сестрой. К ним прибывают с визитом Вит и Марек.

В столовой отец и Вит ждут, чтобы всем вместе сесть за стол. Отец движением руки приглашает гостя присесть. Вит усаживается напротив Беллы. Оставшийся столовый прибор приготовлен для тети, заваривающей чай. Элементы изысканной сервировки и весь церемониал подготовки к ужину контрастируют со скромным меню: сыр, масло, хлеб, консервы и помидоры. Отец спешит объясниться перед Мареком.

Отец. Вы простите, что так по-спартански, но жена за границей, и дом в некотором запустении… (Обращаясь к тетке, которая только что вошла, неся поднос с чаем.) Ядзя, перестань суетиться и сядь наконец. Достань что-нибудь спиртное. У нас гости!

Вит бросает на отца настороженный взгляд. Тетя немного мешкает, но, не произнеся ни слова, открывает буфет. Замечает, что по рассеянности оставила ключ в дверце, и видит там две еще мокрые рюмки. Многозначительно смотрит на отца, но он не обращает на нее внимания, угощая гостя помидорами. Тетя ставит рюмки всем, кроме отца, а он берет бутылку и разливает.

Марек (пытается сопротивляться). Я за рулем!

Белла. До завтра протрезвеешь.

Марек уже решил, что останется, и упирается лишь для виду.

Марек. После ужина мне надо ехать! Я не хочу создавать вам проблем.

Отец. Не берите в голову, места хватит всем. Нечего ездить по ночам – утром отправитесь в путь.

Рюмка Марека уже наполнена. Вит прикрывает свою рюмку рукой.

Вит (отцу). Ты же знаешь, я вообще не пью.

Отец. Не понимаю этого. (Ставит его рюмку перед собой и наливает.) Здоровье гостей, пан Марек!

Белла пьет до дна.

Белла (Виту, вполголоса). Кажется, папа сегодня устроит нам концерт.

Отец услышал ее реплику.

Отец. Повтори вслух.