Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Представляю, шеф, как трудно отыскать в таком хайме Владека Функе.
– Ты прав, оппоненты могут лишь догадываться, что среди «азюлянтов» есть наши люди, – с усмешкой проговорил Сансаныч. – Учитывая наши ограниченные на данный момент возможности, выявить в таком муравейнике хорошо замаскированного агента – все равно что выловить оброненное в море колье.
– Вообще-то мне казалось, что у нас несколько иная специализация, шеф. А что делают все эти шустрые папины детки со Смоленской площади? Они великолепно могут часами говорить ни о чем. Неужто им такое задание не под силу?
Сансаныч поднял глаза.
– У нас тоже есть принципы, есть честь, и мы просто не имеем права смотреть сквозь пальцы, когда кто-то нарушает наши планы, а тем более, когда убивают наших людей. Вот почему я попросил, чтобы эту операцию поручили нам. – Сансаныч криво усмехнулся. – По-видимому, существуют политические соображения, которые делают эту твою миссию в определенных сферах не самой желанной. Ты должен иметь это в виду, Рудольф.
– Да, шеф, – сказал я. – Значит, главная цель состоит в том, чтобы еще раз доказать всем, а главное, нам самим, что мы не сдаем своих друзей, а чужаков просто учим уму-разуму – пусть в следующий раз не зарываются, а лучше смотрят в святцы, на кого они замахнулись мечом.
– Ты все правильно понял, – кивнул Сансаныч и, глянув в окно, добавил: – Как заметил наш большой друг и коллега, друзья не умирают…
Мы оба замолчали. Я тоже уперся взглядом в окно – на хмурое низкое небо, серые здания кругом и пролетающие по шоссе лакированные машины, нервно выскакивающие из одной пробки, чтобы вновь через какие-то пять-десять минут застрять в другой. И подумал, что там люди на улице открыто трудятся на благо государства, встречаются, любят, а после работы идут в театр, в гости другу к другу, просиживают в клубе, не скрываясь от репортеров. И мне на какой-то миг стало до обидного жаль, что нам никогда не суждено жить и работать в таких условиях. Но это была секундная вспышка, как зарница на небе, которая тут же стерлась в памяти.
А вслух я сказал:
– Да, шеф. Значит, мы попытаемся скоординировать действия наших друзей в новых условиях и посмотрим, что из этого получится. А почему вы считаете, что эти другие силы будут спокойно наблюдать за всеми 36 нашими манипуляциями?
– А уж в этом ты их должен убедить, Рудольф, – ответил Сансаныч. – Не забывай: они сами хотят в это поверить. Не так уж часто мы идем в «открытую», ва-банк, когда три живых сотрудника некогда враждебных стран теперь будут трудиться бок о бок, и более того: вы должны потолкаться друг с дружкой, побеседовать про то, про это. Процесс длительный, рассчитанный на годы. Понятно, что там, за океаном, хотели бы знать о бывших врагах побольше. А тут еще эти наши вольнолюбцы без конца твердят, что в свободном демократическом обществе не может быть организаций, подобных нашей; что мы просто отрыжка тоталитарного режима, и о нас, если кто печется, то лишь оппозиция, чтобы свалить на контору все скопом: провалы агентов в резидентурах и вспышки шпиономании. Поэтому «радетели» России мечтают придать огласке списки именно тех агентов, кто искренне помогал нам в период СССР. Так что тебе нужно будет держать ухо не востро, а обоюдоостро. Ты для них, в свою очередь, наживка.
Я кивнул.
Сансаныч выдержал паузу, затем посмотрел мне в глаза и негромко сказал:
– К сожалению, мне пришлось внести коррективы в первоначальный план. Мы получили новые сведения. – Он придвинул к себе лист бумаги и, взяв шариковую ручку, что-то написал. Потом отложил ручку, перевернул бумагу и передал ее через стол мне. – Знаешь, что означает это слово, Рудольф?
Я взглянул на бумагу. На ней печатными буквами было выведено «Соня Шерманн». Я выпрямился и уставился широко открытыми глазами на шефа.
– Загадка за семью печатями.
Сансаныч скомкал лист бумаги и поджег его в пепельнице, подождал, пока он сгорит до конца, и аккуратно растер пепел.
– Дело в том, что возможен любой исход операции. И запасной аэродром тебе не повредит.
– Естественно.
– Это очень большая тайна, – серьезным тоном произнес Сансаныч. – Кто его знает, как пойдут отношения между нами и американцами. И еще: пресловутый византийский фактор. У нас в конторе как с погодой: все может быть…
– Понимаю, – произнес я.
– С другой стороны, пока американцам известно меньше, чем они хотели бы знать.
– Да, шеф, так и должно быть.
– Пока наверху царствует эйфория: все кругом друзья, а враги то ли испарились, то ли перебазировались на другие планеты, преимущество у них резко возросло. – Сансаныч посмотрел на меня так, как смотрит строгий преподаватель на нерадивого ученика. – Знаешь, какого оружия больше всего опасаются англо-саксы?
Я пожал плечами.
– Думаю, это межконтинентальные баллистические ракеты, шеф.
– Вот ты и не прав. У тех же межконтинентальных ядерных ракет есть крупный недостаток – их пускают с установок постоянного базирования, которые может засечь вражеская разведка. И все равно: американцам нужно принять целый комплекс контрмер. Какое же асимметричное оружие имеется у нас, у русских?
– Не возьму в толк, – пожал я плечами и спросил: – Может, наше разгильдяйство или неадекватность?
– Пожалуй, ты угадал, самое опасное для них оружие – наша русская непредсказуемость. Иными словами, то, что они не в состоянии нейтрализовать, поскольку этого не видно. Как-то мне рассказывал один американский умник: «Мы постоянно спотыкаемся о ваш чисто „русский феномен“. Так посмотришь, вы такие же – волосы светлые, глаза голубые, а станешь общаться или, не дай Бог, иметь серьезные дела… Что с вами ни затеешь – ничего не получится. Как будто вы инопланетяне. Вот негры – черные, китайцы – желтые, индейцы
