Варшава - курс на Берлин - Януш Мейснер

Парашют раскрылся. Меня несло над Вислой к берегу. Сначала я никак не мог понять - к варшавскому или пражскому. Да, я забыл о ветре...

Вихеркевич встряхнул головой и провел ладонью по лбу, словно отгоняя от себя какую-то назойливую мысль, которая, казалось, мешала ему рассказывать.

- Видите ли, в Праге тоже были пожары: Не такие, как в Варшаве, но были, - быстро и на первый взгляд без всякой связи с предыдущим произнес он. Казалось, он оправдывается передо мной.

- Понятно! - ответил я сочувственно, - ошибиться было легко.

- Да, да, но ветер! Я должен был вовремя вспомнить о ветре! Но не тогда, конечно. Раньше.

И только теперь я понял, что он имеет в виду. Ветер, восточный ветер о нем он совсем забыл, когда загорелся его самолет, - относил его к Варшаве.

Неужели он и теперь еще упрекает себя в том, что выпрыгнул слишком рано? Попытайся он выдержать еще десяток секунд то пекло в горящей машине, ведя ее дальше на восток, он смог бы приземлиться на правом берегу Вислы. Но разве можно было выдержать?.. И выдержали ли бы баки, грозившие вот-вот взорваться?

Я высказал свое мнение вслух. Но полковник махнул рукой:

- Ну что же, так уж случилось! Теперь поздно говорить об этом...

Он продолжил рассказ.

Его, без сомнения, относило к Варшаве, а звено кружилось над ним, готовое в любую минуту подавить огнем своих пушек и пулеметов малейшую попытку немцев расстрелять беззащитного летчика. Но немцы не стреляли. Они видели, что летчик все равно попадет в их руки.

Он же еще надеялся, что опустится у повстанцев. Ветер нес его над рекой, потом над домами, развалинами, над какими-то садами, площадями...

Он видел, как по этим развалинам со всех сторон к нему бежали люди в немецкой форме. Кто эти люди - немцы или поляки? Он знал, что часть повстанцев была одета в трофейное обмундирование и отличалась от немцев только бело-красными повязками на левом рукаве.

Вихеркевич всматривался в них сверху, но, естественно, не мог разглядеть, есть у них повязки или нет. Несколько раз он даже крикнул: "Поляки?" - Но ответ потонул в шуме голосов, доносившихся с близкой уже земли.

Вихеркевич приземлился около высокой деревянной ограды, опутанной сверху колючей проволокой. Гаснущий парашют поволок его по земле. Он попытался встать, но ему помешала резкая боль в колене. Он все же приподнялся, опираясь обеими руками о землю. В тот же момент несколько человек подхватили его и заломили руки за спину. Он почувствовал, как кто-то вытащил из заднего кармана пистолет, а из бокового - удостоверение. Услышав немецкую речь и окрики, которых не понимал, он понял, что никакой надежды на спасение нет. Вокруг были враги. Вихеркевич громко спросил:

- Кто-нибудь из вас говорит по-польски?

Держа в руке его удостоверение, к нему подошел молодой офицер-эсэсовец.

- Вы взяты в плен, господин майор, - сказал он по-польски и козырнул.

Эта фраза, произнесенная с чувством явного превосходства и торжества, словно обухом ударила Вихеркевича по голове, хотя он и так понимал, куда попал.

- Я был буквально убит, - проговорил полковник. - И мне показалось, что ему и сейчас все еще больно вспоминать об этом. - Поймите меня! Только начал драться с врагом - и такой конец... Но тут я услышал над головой рев моторов. Надо мной, над толпой вооруженных врагов пронеслось мое звено. Пронеслось, выполняя боевое задание: получасовой патруль над Варшавой. Я увидел его еще раз, когда меня под охраной везли в автомобиле через руины. Видел и слышал, как в бессильной ярости по самолетам били батареи. Я следил, не появятся ли в воздухе фашистские самолеты, но в небе над пылающей Варшавой были только три наших "яка". Меня везли в открытой автомашине. Рядом, удобно развалившись, сидел эсэсовец. Когда мы свернули в узкий проезд между развалинами домов, он театральным жестом показал мне на руины и, покачав головой, произнес с притворным сочувствием: "Нет уже больше Варшавы, а жаль!" Эта фальшивая жалость или бессмысленный упрек черт его знает в чей адрес задели меня за живое: кого же этот идиот считает ответственным за страшные разрушения города? Нас? Или повстанцев? А может, всех тех, кто не захотел стать рабом "высшей", "арийской" расы? Я посмотрел ему в глаза и тут же перевел взгляд на небо, по которому победно кружило мое звено.

- Нет уже вашей "люфтваффе", - гордо произнес я. - Нет уже ваших самолетов над нашей Варшавой. И скоро, вот увидите, не будет их и над Берлином. Скоро, уже скоро наступит расплата.

Мои слова подействовали на него, как холодный душ. Самодовольства как не бывало. Он словно подавился и молча вытаращил на меня мгновенно налившиеся кровью глаза. Я подумал, что он сейчас бросится на меня или пристрелят прямо в автомобиле. Но он сдержался.

- Вы, кажется, забываетесь, господин майор, - процедил он сквозь зубы. - Не я ваш, а вы мой пленник! Вы находитесь в немецком плену!

Я ответил ему на это, что, напротив, отлично об этом помню, но только это продлится не так уж долго.

И действительно, майор Вихеркевич пробыл в плену недолго. Из Варшавы его вывезли в Скерневице, потом в Лодзь, откуда он бежал и укрылся у родственников недалеко от Плонска. Спустя четыре недели после побега район, где он нашел убежище, был освобожден от гитлеровцев.

Капитан Матвеев

Если бы по внешности человека можно было судить о его профессии, я бы никогда не подумал, что капитан Хромы - летчик. Да, внешность часто бывает обманчива...

Капитан Хромы - щуплый, медлительный, малоразговорчивый человек, с бледным продолговатым лицом, на котором четко выделяются глаза. У него были какие-то удивительные глаза зеленоватого цвета. Они холодно смотрели из-под светлых бровей, между которыми, на гладком лбу, иногда залегала резкая морщинка. Эти глаза, угрюмые и упрямые, будто скрывали в своей только с виду ясной глубине какие-то непонятные для меня мысли. Это были глаза строгого судьи, под чьим пристальным взглядом никак не скроешь правды и не увильнешь от прямого, недвусмысленного ответа на столь же прямой и недвусмысленный вопрос. Казалось, взгляд капитана пронизывает насквозь, что этот офицер, еще такой молодой, знает о своем собеседнике намного больше, чем тот о нем; казалось, он разгадывает самые сокровенные мысли и желания каждого, с кем сталкивается, сохраняя при этом полную невозмутимость на своем серьезном и бледном лице, лице загадочного сфинкса.

Конечно, все, что я пишу о капитане Хромы и о других летчиках полка "Варшава", основано на моих личных впечатлениях. Вполне вероятно, что кто-нибудь другой заметил бы в этих людях совершенно иные черты, увидел бы их совершенно другими, не похожими на тех, какими видел их я. Мне стоило большого труда воспроизвести на основании их скупых рассказов несколько страниц боевого пути полка.