Юноша с перчаткой - Инна Гофф

— Как Зельц? — говорю я. — Небось уже институт кончает?

— Ты почти угадала. Он уже на четвертом!.. Сдал за два курса!

Витька произносит это с гордостью. Все же он любит Зельца.

— Ты представляешь? Выхожу из мастерской и встречаю натурального Зельца! Он находит, что я в порядке. А сам! Ты бы видела! Отрастил бородку, вид пижонский!..

— Между прочим, со временем вычислительная машина сумеет обшлепать любого математика!

Я нарочно употребляю Микино «обшлепать».

— Только не Зельца! — говорит Витька. И глаза его блестят.

А мне обидно! Почему Зельц на четвертом курсе, а мой сидит в мастерской и чинит всякую рухлядь! И ему дают «на чай» сигареты!..

Лучше бы он мне не рассказывал про эту встречу.

Приходит Борис, и мы ужинаем втроем. Вернее, это нечто среднее между ужином и обедом.

Не все ли равно, как это назвать. Вечерняя трапеза при свете настольной лампы, будь благословенна!.. Когда не надо стоять у окна, и смотреть в темноту, и ждать, не мелькнет ли в арке ворот знакомый силуэт…

За чаем Витька рассказывает «на бис» про старика с радиолой и встречу с Зельцем. Борис выслушивает его, снисходительно позевывая. Мне кажется, он зевает нарочито, показывая этим свое равнодушие к блестящим успехам Зельца. Не мой характер! Я еле сдерживаю себя, чтобы не сказать что-нибудь ядовитое. Вроде: «Оказывается, некоторых устраивает наша система высшего образования!» или: «Между прочим, зельц — это сорт колбасы с крупным жиром»… Нет, нет! Только не сегодня!

Меня тянет к окну — привычка. Но сегодня все тот же пейзаж выглядит по-иному. Темнота не таит опасности, фонари подмигивают дружелюбно. У Колесниковых в двух окнах темно, а в третьем горит торшер. Странно, что я не встречаю Леху!

Наши собачники уже «на линии». Два охотничьих сеттера, Бой и Леда, прочесывают скверик в поисках дичи. Длинная, как трамвай, такса Беба семенит на коротеньких ножках рядом с коротконогой хозяйкой. Дворняга с роскошным именем Жанна заливается громким простецким лаем, на что бульдог Рамэ отвечает брезгливым молчанием. Он призер многочисленных выставок, и у него столько медалей, что ему мог бы позавидовать какой-нибудь генерал-аншеф. А вот и пенсионерка-овчарка со своим хозяином, тоже пенсионером. Овчарку зовут странно — Верба. Она давно поняла, что шпионов не существует, во всяком случае — в нашем подъезде. А ей с молодых лет так хотелось поймать хоть одного шпиона!..

Я жалею собак. Одна из самых страшных картин, какие можно видеть в городе, — потерявшаяся собака. Какое отчаяние в глазах! Как, должно быть, мутит от чужих людей! Какая толпа незнакомых запахов и голосов! И все меньше надежды!.. И никакой возможности объяснить!

За моей спиной тишина. Борис и Витька сели за шахматы. Я в этом совсем не разбираюсь. По-моему, это просто хороший способ молчать, сохраняя умный вид. Потом мы снова пьем чай с вишневым вареньем, слушаем песни Высоцкого — Витька принес новую ленту. «Ах вы, кони мои, пр-ри-вер-ред-ли-вые!..» До чего он хрипатый, этот Высоцкий, но что-то в нем есть.

Наш старенький «Айдас» работает еще вполне прилично. В отличие от Мики, мы с Борисом не помешаны на всякой технике… «Постою на кр-ра-ю!» — хрипит Высоцкий. Я смотрю на Витьку и думаю: ерунда, все рассосется!..

И не ведаю, что это штиль перед бурей.

— Мы зайдем? — спрашивает он утром. Уже в дверях.

— Не поняла вопроса, — говорю я.

О, как сразу я все поняла! Что-то было в его голосе. Какая-то непривычная мягкость… И я растерялась. Я совсем не была к этому подготовлена, хотя только и занималась тем, что у всех спрашивала совета.

И теперь я пытаюсь выиграть время.

— Кто это мы?..

— Ну, мама! — Он обнимает меня. — Зачем ты делаешь вид?..

Как плохой ученик перед доской, я забыла все правила и доказательства и тупо молчу.

— Ничего особенного не надо, — говорит он поспешно. — Просто чтобы вы с отцом были дома… Бутылку мы принесем.

Эта «бутылка» решает все. Я высвобождаюсь из его цепких лап.

— Никаких бутылок, — говорю я. — Это еще что такое? Я надеялась, что ты выбросил этот бред из головы!..

— Я хотел вас познакомить…

— А мы не желаем!.. Ты должен учиться! Кому ты будешь нужен такой?

— Я буду учиться!

— Врешь! Она первая же тебя бросит!..

— Неправда! Она меня любит!..

— Конечно, с одним не выгорело…

Хлопает дверь. Он не ждет лифта. Мне слышно, как громыхают его ботинки, минуя по пять ступенек.

Война объявлена!..

С этого дня он почти перестал бывать дома. В сущности, дома он только ночует. Борис вручил ему ключ от входной двери, и он возвращается когда вздумает. Иногда в половине второго. Мои бдения у окна носят теперь тайный характер. Я ложусь одновременно с Борисом и, дождавшись пока он уснет, занимаю свой пост. Я гашу свет, и поэтому с улицы меня нельзя увидеть. Он возникает в проеме арки, и, отпрянув от окна, я тут же ложусь в постель — делаю вид, что сплю. И слышу, как он бренчит на кухне посудой. Должно быть, он ест стоя, прямо из кастрюльки. Он похудел, под глазами синяки. Стал отращивать бороду — «мы с Зельцем»…

Не сын, а бесплатный квартирант, о котором вдобавок мы мало знаем. Однажды он был у нас с ней. Я обнаружила на своем гребешке длинный золотой волос. Потрясенная, я долго его разглядывала. Но что может сказать о своей хозяйке один-единственный волос? Он был тонкий и шелковистый, что якобы свидетельствует о доброте… Но как она смела причесываться моим гребешком?.. Какая бесцеремонность!..

Я взглядом сыщика осмотрела все вокруг, но других улик не обнаружила.

— Как ты думаешь, зачем он ее приводил? — спросила я у Бориса.

— Спроси что-нибудь полегче, — сказал Борис. Мое сообщение не произвело должного эффекта. — Возможно, им нужна была крыша, — добавил он, помолчав.

Борис настроен оптимистически. Он считает, что парень в возрасте Витьки должен иметь личную жизнь. Что с точки зрения морали, поскольку она была замужем…

Речь юрисконсульта. Я так и говорю ему:

— Ты юрисконсульт, а не отец! При чем тут она! У него это первое серьезное чувство!.. Хорошо, хоть молчит про этого. Как его?.. Оклахому!..

Оклахома мне иногда снится. Как я открываю дверь, а там он стоит, с чемоданом и сумкой на плече. Я впускаю его, и он начинает у нас жить. Почему-то он живет у нас вместо Витьки, который уехал на Север… И я во сне умоляю его сделать так, чтобы Витька вернулся. Вот такой кошмар!.. И все так реально, как будто на самом деле. В моих снах этот Оклахома даже окает: какая-то клеточка в мозгу помнит, что в тех краях, откуда Симка Чижов, он же Оклахома, люди должны разговаривать именно таким образом…

Паспорт Витьки лежит в тайнике. Там, где я его спрятала. В моей тумбочке, под газетой. Каждый день я приподнимаю газету, чтобы проверить, на месте ли он. Пока что сын на него не посягает. И не делает больше попыток нас с ней знакомить. Зато Нонна часто звонит и требует «продолжения» — ее томит любопытство и потребность давать советы. И я рассказываю ей, что могу. О том, что ему пришла бумага из деканата — грозят отчислить из института за непосещение лекций. Сообщаю скупые сведения. Она работает на почте, в отделе телеграмм. Номер почтового отделения Мика обещал выведать. И тогда можно будет на нее посмотреть…

— Поручи это мне, — говорит Нонна. — Тебе совершенно незачем туда ходить! На тебе же все написано крупным шрифтом! И потом, вы с Витькой — одно лицо!..

Нонна права. Мне вовсе не нужно, чтобы эта девица сказала Витьке: «Твоя мать приходила!»

Мика звонит с работы. Он точен, как всегда.

— Записывай, — говорит он. И диктует адрес и номер почты.

Я тут же передаю их Нонне.

Ну, цирк! Так сказал бы Витька… Это его словечко. Он пускает его в ход, когда его что-нибудь поражает. Иногда в развернутом виде: «Ну, цирк зажигает огни!»

В этот день у меня нет уроков. Я брожу по дому как очумелая. Кидаюсь на каждый телефонный звонок в надежде услышать голос Нонны. Скоро Новый год. У людей уже елки, они хранятся пока на балконах. В нашем доме я насчитала у четверых и шесть в доме напротив. У Колесниковых елки пока что нет… Странно, я даже не спросила, какая у него семья, есть ли дети. Мне казалось, что мы так близко живем!.. Как до войны, в общей квартире. Что мы будем часто видеться. Прошло два года с той первой встречи, Витька ушел в армию и вернулся, а я все смотрю на окна в доме напротив. Одно принадлежит кухне, оно служит балконной дверью. И еще по одному в каждой комнате. Квартира вроде нашей. И разделяют нас какие- то несчастные сто пятьдесят — двести метров!..

В том году у них была елка. В комнате, где обычно по вечерам горит торшер. Елка стояла у окна, вся в цветных лампочках, они зажигали их каждый вечер. И когда все елки, свергнутые и жалкие, иногда с серебряной нитью мишуры, запутавшейся в колючих ветках, или с забытой игрушкой, уже валялись возле мусорных баков, у Колесниковых елка еще царственно сияла по вечерам и праздник длился…