Афанасий Никитин. Время сильных людей - Кирилл Кириллов

— Не пущу! — повторила она. — Девки, сюда идите, просите брата.

Сестры, как будто ждали в сенях, вбежали и бухнулись на колени. Зарыдали на два голоса, молитвенно протягивая руки.

— А ты, Михаил, уходи, нечего его смущать. Только покой обрел человек, — продолжала мать грозно.

— Э… Да я…

— Замолчи, постылый, вон из дома!

Михаил поднялся на нетвердые ноги, пошарил глазами по горнице, припоминая, где оставил саблю. Афанасий тоже встал, с проворством, давно забытым его грузным телом.

— Погоди, Михаил, сядь. А вы замолчите, дуры! — рявкнул он так, что испуганные сестры вмиг умолкли. — И вообще, прочь отседа, не видите, мужчины разговаривают.

Сестры опрометью кинулись вон. Мать постояла еще, сверля Михаила ненавидящим взглядом, потом тоже развернулась и ушла, гордо подняв голову. Дверь за ними закрылась.

— Озверели бабы, — перевел дух Афанасий. — Совсем потеряли стыд. А вот теперь и поговорить можно, — уселся он обратно, весьма довольный собой. — Так что за дело-то?

— Дело, оно как бы и не одно, из нескольких состоит.

— Выкладывай уж, не томи.

— Слышал ты, небось, что из Москвы в Ширван[8] возвращается посол, сиятельный Аслан-бек с большим караваном.

— Говорят на базаре. И что?

— А то, что холодает в тех землях, шкура зверя убитого по цене идет немалой. Если тут товар взять да по Волге до моря Дербентского[9] спуститься, многих денег выручить можно. Тогда ты к Покрову дню не то что старый латать — новый дом возводить начать сможешь.

— И что, никто про это не догадывается? Никто с караваном не идет?

— Многие купцы догадываются — и московские, и ростовские, и ржевские, и ярославские. Да не многие знают, когда Аслан-бек в путь тронется. А без каравана большого трудно по Волге пройти, разбойники в низовьях страх потеряли совсем. Не то что на суда одинокие, на флотилии нападают. Потому и мягкая рухлядь[10] в цене растет.

— А ты, что ль, знаешь день отправления?

— Знаю. На днях, почитай, потому быстро надо струг ладить, затаривать по самые борта да в Нижний гнать, встречать там посольский караван.

Афанасий опять повесил кудлатую голову.

— Да что с тобой, Афоня? — увидел его печаль Михаил. — Что за кручина?

— Чтоб струг ладить да товаром наполнять, денег нужно немало, а у меня их нет.

— Так в долг можно взять, я похлопочу, выделят тебе денег без процентов, а как вернешься, так сразу и отдашь.

— А что я в залог оставлю?

— Так лавка у тебя есть. Она не то чтоб золотые горы сулит, но твердый доход, коий просчитать можно вперед, обеспечит. Под такой залог многие одолжить согласятся. И я бы дал, да поиздержался дорогами, сам на бобах. За счет поездки той тоже рассчитываю дела свои поправить.

— То есть в доле будем?

— Как есть в доле. — Михаил широко перекрестился, как бы подтверждая эти слова.

— Хм, заманчиво. — Глаза Афанасия загорелись алчным блеском. — Только вот зачем я тебе понадобился? Ты ж такое пустяковое дело можешь и без меня провернуть. И денег тебе, небось, быстрее дадут, чем мне. И больше.

— Да видишь ли… — Михаил замялся, не зная, с чего начать.

Афанасий заметил, что мягкость языка и пошатывание — напускные, и его приятель абсолютно трезв.

— Подозревать меня начали разные люди, что не совсем я купец. Один езжу, товара с собой мало вожу. Не похож. А ежели большой ватагой отправимся, да с грудами товара, подозрительность их ослабнет авось. Вот я на твою жилку купеческую, на сердце непоседливое и понадеялся.

— По делу подозревают али зазря? — поинтересовался Афанасий.

— То не важно, — отмахнулся Михаил. — Так пойдешь со мной?

— Соблазн велик. — Афанасий задумчиво потеребил бороду. — Да погоди, не лыбься. Давай еще раз проговорим все. Ты помогаешь мне денег раздобыть на новый товар, мы нанимаем струг, загружаем его, идем до Нижнего, там присоединяемся к каравану Аслан-бека, плывем до Ширвана. Там продаем все подчистую и обратно. Так?

— Вроде того.

— А как же мы обратно пойдем? Без каравана? Разбойников там много, да и ордынцы пошаливают.

— Обратно товара можно и не брать, с деньгами вернуться. Налегке. Они таких не трогают — самим урону больше. А тебе вообще грех жалиться, с тобой и десяток разбойников не сладит.

— Для девок портовых сладкие речи оставь, — усмехнулся Афанасий, хотя видно было, что он польщен. — Подумать мне надо над твоими словами, дай времени хоть до утра.

— Хорошо, — кивнул Михаил, поднимаясь. — Я тоже пойду, еще успеть нужно многое.

На прощание они обнялись по-братски. Скрипнула дверь. Михаил исчез, оставив Афанасия наедине с тяжкими думами.

Наутро третьего дня купеческий струг заканчивал погрузку около тверской пристани. Поднятую мачту венчал парус, свернутый до ветреной поры. На носу поблескивала латунным боком пушечка. Вдоль бортов лежали снятые с уключин весла.

Собольи, лисьи и куньи меха были плотно упакованы в баулы и засунуты под палубу, подальше от брызг и сапог. Работный люд закатывал по сходням бочки с медом, до которого были охочи басурманские князья, называемые ханами. Воск, пеньку и кору для дубления кож общим сходом порешили не брать — место занимают, а выгоды с них чуть.

Помимо Афанасия, Михаилу удалось сговорить в дорогу еще троих: Андрея Прокопьева — купца в Твери известного, Митрофана, которого за хваткость и изворотливость звали Хитрован, и Шипшу, круглолицего, кривоногого татарина с тонкими ниточками вислых усов, который не успел вернуться домой до ледостава и теперь надеялся сбыть соплеменникам залежалый товар. Чтоб не платить лишнего, взяли в качестве гребцов племянников и крестников пять человек, пусть, мол, на мир посмотрят, да Шипша привел с собой двух совершенно одинаковых с лица татар, ни слова не понимавших по-русски, зато услужливых и двужильных в работе.

Наконец последние мешки были уложены, снасти и уключины проверены, родные перецелованы.

— Ну что, отваливать пора? — спросил Афанасий Михаила.

— Погоди немного. А вот…

Проследив за направлением взгляда Михаила, он заметил, что от кремля к берегу спускается целая процессия. Впереди скороходы, разгоняющие с дороги праздный люд. За ними резные сани, запряженные парой гнедых жеребчиков. Высокими полозьями они тяжело переваливались в колдобинах весенней распутицы, не пощадившей и главной тверской улицы. За санями — верхами четыре витязя в островерхих шеломах, потом еще одни сани, черные, скромные, с верхом из пропитанной маслом рогожи. А следом еще человек десять верхами, судя по блеску кольчуг и красным плащам за спиной — воины княжьей дружины.