Хроники российской Саньясы. Том 4 - Владислав Лебедько

В.: Слепая?

В.Ч.: Да нет, слепая ярость — она другая. Тут именно темнота. Нажрутся люди, наблюют… Вот был праздник города, так потом вся площадь была усеяна осколками бутылок. Идешь по щиколотку в пластике и бутылках. Зассанные подъезды… Вот это та же самая энергия, которая создает эту грязь, бескультурье и бардак, и эта аура русского народа в этом всем и проявляется. Это дает возможность происходить таким вещам, что были с нами. Тошина вина в том, что он просто не смог это вынести, потому что он был слишком яркий. Если свечка горит, ее не ставят под стол. А он настолько горел, настолько был светел, что на него все силы были ополчены.

В.: Как он погиб?

В.Ч.: Он умер в лесу. Его просто нашли мертвым в лесу, — остановка сердца. Он потом большую часть времени проводил в лесах. Он больше всего любил лес в своей жизни. Очень много красивых картин написал. Официальной церковью он не признается, вся его жизнь считается дьявольщиной. Его учение считают ортодоксальным. Но, очень многие люди после него обратились в Православие. Так что церковь должна быть ему благодарна. Люди не знали, куда себя приткнуть, где правая нога, а где левая, — Тоша дал толчок, после которого люди стали обращаться к каким-то религиям, к буддизму, христианству, стали на какие-то более безопасные ортодоксальные пути становиться. Где все камерное, елейное, ступенечки есть какие-то, по которым можно ступать.

А Тоша любил фразу — я помню, мы сидели у него дома на улице Верности, в пятницу вечером, — публика какая-то горлопанила во дворе… Тоша подошел, глянул в окно, стоит, как Ленин, смотрит на происходящее: — «Да, — прочувствованно, — великий русский и рабский народ». Фраза мне очень хорошо запомнилась. Он, как мне кажется, просто разлюбил людей, устал очень сильно. Трудно представить себе то напряжение, в котором он на самом деле жил. Ты говоришь: — «Человек, который был такой ясности и вдруг наркотики…». Но пойми ты, что ясность — одно дело, ты сидишь в горах, у тебя эта ясность, или ты сидишь в Индии, в Америке, где социум по отношению к тебе гораздо более положителен и дружелюбен, чем у нас. А здесь на тебя идет такая безудержная атака. Человек устает. Тоша это человек, который не сломался, он просто умер. Он никогда не сгибался.

В.: Как сейчас ты его чувствуешь?

В.Ч: Контакт с ним это как контакт с самим собой. Остановка какой-то суеты. Возникает какое-то понимание, какое-то чувство освобождения, ясности. Я всегда чувствую контакт с Тошей.

Если говорить об Илье, то он мне очень близкий человек, был и остается. Хотя мы совершенно разные, абсолютно. Через Тошу мы очень сильно связались и продолжали оставаться связанными. Вот Илья до сих пор говорит, что год или полтора, когда он находился с Тошей, были самыми яркими переживаниями его жизни. Короткая встреча с ним могла поменять все в человеческой жизни. У Тоши, кроме того, что какие-то духовные ученики остались, я, Илья, как выяснилось, — Карась, еще жена официальная осталась, Алла, с которой он жил достаточно мало, на самом деле. Она его забирала потом из дурки, и в последние два года жизни он жил у нее. И дочка Ася, она сейчас студентка биофака, она родила внука. Вот такая история. Но они православные христиане. Когда они вспоминают Тошу, они крестятся. Дочка его любит, конечно.

Еще лет десять назад я бы тебе эту историю рассказал в красках, и она могла бы послужить основой для романа — история душещипательная, трагическая, поучительная. Сейчас у меня все это уже заросло, я с юмором на это смотрю. Единственное, мне не совсем это нравится вспоминать, — когда я вспоминаю, происходит какой-то разрыв в сознании, просто какие-то наплывы возникают, воспоминания каких-то ситуаций иногда — вот это есть. А вот само ощущение беды, которую Тоша оставил после себя, после того как все закончилось той трагедией, оно исчезло. Полностью. Заросло все.

Глава 2. Андрей Виноградов

В самом начале октября 2001 года мне пришло неожиданное письмо, которое начиналось словами: «Не сообщайте, пожалуйста Попандопуло, что я в Росии…» Письмо было от Андрея Виноградова, который долгое время был учеником Попандопуло, сейчас живет в Канаде и приехал в Питер всего на несколько дней. Мы договорились встретиться и поговорить. Поначалу я просто с удовольствием слушал Андрея, рассказывавшего множество забавных вещей. Но уже через полчаса я понял, что и сам Андрей — очень непростой человек удивительной судьбы. Его история и его взгляд на российскую саньясу, на мой взгляд, будут очень уместны именно в этом томе…

Октябрь 2001 г.

Андрей: Начну с того, что несколько лет я был учеником, собутыльником и личным секретарем того самого Попандопуло[7], о котором ты писал в первом томе «Хроников». А четыре года назад я решил уйти. Когда я сказал, что я от него ухожу, я думал, что мы разойдемся по-хорошему, но выяснилось, что это далеко не так просто.

Влад: Он начал доставать, да?

А: Не то слово! Мне приходилось, как Бауману, менять каждый день квартиры. И всякий раз меня вычисляли и почти нагоняли. То есть я всегда был на несколько часов впереди погони. Это продолжалось в течение нескольких месяцев. Потом я уехал в Псково-Печорский монастырь, где один святой отец сказал мне, что я мудак, что нечего связываться с такими людьми, и чтоб я ехал в Америку. Что я и сделал.

В: То есть, по сути, в Америку ты сбежал.

А: Ну, в общем, я думаю, что если бы такого поджопника не было, я бы туда уехал все равно, но было бы это гораздо позже. Хотя вопрос, может быть, и не уехал бы. Да, туда я сбежал. То есть сбежал именно не от магии. Я знал, что Ю.[8] настолько под колпаком у Попандопуло, то есть он полный был его придаток, что он, будучи хорошим человеком, одновременно мог меня просто замочить. А Попандопуло в этом смысле ведет себя как блатной, очень умело, — всегда кого-нибудь другого заставляет делать за себя все гнусные дела. Пока ни он, ни его люди никого не замочили, но в моем случае это вполне могло бы иметь место. Попандопуло бы, естественно, слинял бы, а бедному Ю. пришлось бы отдуваться, и я бы лежал бездыханный, — то есть ситуация была бы некрасивая. Поэтому я решил уехать.

В: Почему ты считаешь, что тебя бы замочили? За что, собственно?

А: За то, я думаю, что примерно расклад был такой. В то время, когда мы были в Германии и Японии, я вдруг в один прекрасный день понял, что он просто чистой воды кот Базилио. Что за этим не стоит никакой магии, никакого Просветления, что за этим нет вообще ничего. Он гений — есть такое выражение на английском conven — которое переводится примерно как «вор на доверии», а на самом деле это не обязательно воры, это люди, как наперсточники. И среди них есть гении. Тут обычно нарциссическая заморочка. То есть это люди, у которых нет цели, которым доставляет удовольствие самолюбование, посредством манипулирования другими людьми. Вот Остап Бендер. То есть Попандопуло — человек такого типа. Только в отличие от Остапа Бендера, у него нет чувства юмора. Такого, нормального чувства юмора. У него есть, там, возвышенное, его собственное чувство юмора, но такого динамического чувства юмора у него нет. Так вот, когда я вдруг осознал, что в этом нет никакой магии, что все, чем мы занимались — это просто произведение похмельного бреда, мне просто стало очень стыдно за то, что я четыре года занимался неизвестно чем. И я решил тихонечко отдрейфовать от этого «университета». Как бы стал себя дистанцировать. Вначале это очень хорошо получалось, потому что как бы раньше выполнять какое-либо поручение Попандопуло было почетным делом, у него было, у него было несколько учеников моего возраста, в том числе и Ю. И если кому-нибудь говорили: «Хорошо. Ты этого делать не будешь, а это будет делать такой-то», то тот, кому надо было что-то делать, там, бежать с какими-то бумажками или быть курьером, он весь расцветал, а тот, кого лишили этой возможности, сникал. Я вдруг это понял и начал это использовать в своих корыстных интересах. Год времени я купил таким образом. Меня всячески наказывали, лишая меня возможности поделать дело во благо революции, а я очень радовался, потому что я мог учиться. Но когда я сказал, что все, я ухожу, то тогда началась лажа. И меня это удивило, то есть, я застал врасплох, я не знал просто, от чего они так эмоционируют. Теперь я понял, что они сами любили выгонять людей из своего круга, но для них было смерти подобно, если кто-то уходит по собственному желанию. И похоже на то, что за время моего общения с ними, я был первым человеком, который ушел по собственному желанию. Может, от них вообще никто не уходил по собственному желанию. И видимо, они очень шуганулись, потому что на самом деле Попандопуло все больше и больше внимания вкладывает именно в манипуляцию, то есть раньше у него были какие-то художественные, творческие амбиции, но, по-моему, сейчас он целиком перешел чисто на искусство манипуляции.