Худший из миров - Егор Михнегер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…какой же ты упёртый баран! Не хочешь, не ходи к своей худющей Лястяше, сохни и тереби украдкой свой стручок дальше. Только если боишься трахнуть женщину, прошу, не трахай мозг мне!
…святость, она не в том, чтобы тупо от чего-то отказываться. Святость, она в самопожертвовании ради других. Но самоограничением ты взращиваешь в своём сердце только гордыню! Думаешь, ты чем-то выше меня или других лишь потому, что ты девственник? Нет, Дицуда, ты ничем не лучше похотливого мужичка, который корячится от зари до зари, чтобы иметь возможность изливать своё семя в женщину. Я скажу даже более: ты хуже, ибо мужичок приносит обществу хоть какую-то пользу, в то время пока ты мучаешь себя надуманными страданиями без всякого прока!
…всё, я благословение на поход в бордель тебе дал, могу даже серебра немного отсыпать, так что теперь моя совесть чиста, решение за тобой. Но учти, когда число жертв мора начнёт измеряться не десятками, а сотнями, то возможности получить удовольствие больше не будет.
…если помрёшь девственником, то я клянусь, что лично напишу в хрониках Ордена напротив твоего имени следующее: «Дицуда Искарод — дурачок, не познавший женского тела, но возомнивший себя самым праведным. Никчёмный инквизитор низшего ранга, он прожил свою жизнь зря!»
Решайся быстрее Дицуда, заражение города будет идти с каждым днём всё быстрее.
Глава 3. Карантин
Жесткость — болезнь, и она заразна.
Ричард Скотт Бэккер
Довольный как мамонт, Дицуда ранним утром возвращался в трактир. Всё-таки Конрад был прав, святость святостью, а похоть похотью. Избавившись от излишков семени, юный инквизитор чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Лястяша…
— Надеюсь, ты хорошо провёл ночку, Дицуда, — окликнул его Конрад, толковавший о чём-то с хозяином трактира в пустом общем зале. — А теперь идём с нами. Сегодня в Ортосурбе закроют все ворота, причём сторожить будут не горожан, а граждан Гилии от обитателей города. Это называется карантин, хотя это слово мало кто знает. Власти обещают обеспечивать город продовольствием и всем необходимым, но ты же догадываешься, чего стоят подобные обещания? Мы собираемся выкупить на рынке столько вина и продуктов, сколько сумеем довести до трактира, — один из запыхавшихся слуг заглянул в зал, Конрад кивнул. — Телега готова? Тогда все вперёд!
Хотя власть тянула с объявлением рокового решения, обрекающего множество горожан на верную смерть, слухи распространялись быстрее чумы. К моменту прихода Крамера и компании на центральный городской рынок цены на продукты уже подскочили в два раза, а некоторые торговцы и вовсе свернули лавочки, понимая, что скоро их товар будет стоить в десятки раз больше. Самых же ушлых дельцов волновали не цены, а охрана товара. В карманы стражников и просто крепких ребят перекочёвывали суммы, сопоставимые с жалованием элитных наёмников. Сильная рука, желательно с мечом или хотя бы с дубиной, в тяжёлые времена ценилась выше всего остального, так как без неё всё остальное было очень легко потерять.
Конрад Крамер, не раз попадавший в подобные передряги, обо всех этих премудростях знал, а потому, пока хозяин трактира не торгуясь скупал продовольствие, за собственный счёт завербовал двух громил для охраны запасов. Предосторожность оправдала себя практически сразу.
— Они закрыли ворота! — носился по улицам какой-то идиот, вместо того чтобы втихаря готовиться к своеобразной осаде, устроенной своими же стражами города. — Нас заперли, лишили возможности выйти из города! Власти хотят, чтобы мы все передохли от мора и голода! Все ворота закрыты!
До той поры ещё ничего не подозревавшие простолюдины, занимавшиеся своими делами, встревожились.
— Нужно собраться всем вместе и идти на прорыв! Надо выбираться из Ортосурба! — вопил возмутитель спокойствия, пока вокруг него не собралась достаточно внушительная толпа обеспокоенных граждан. — Берите ножи, топоры и дубины! Не дадим уморить нас, мы полноправные граждане Гилии, а не скот!
«Полноправные граждане», особенно из низшего слоя общества, быстро взялись за острые железяки и увесистые палки. Вот только пошли отвоёвывать не свободу, а присваивать чужое добро. Оно было понятней, легче и безопаснее. Беспорядки расходились по обречённому городу как круги на воде. Началось активное перераспределение благ.
— Руки прочь, гады! Господь учит нас: не кради добро ближнего! — размахивал Конрад коротким мечом и кинжалом, отбиваясь от позарившегося на гружёную телегу люда, ещё с утра вполне приличного, а сейчас словно бы озверевшего.
Инквизитор старался следовать и другой заповеди: не убий без крайней нужды — но как минимум два раза этот пункт он нарушил. Брызги крови летели от рассечённых конечностей во все стороны, орошая грязную мостовую красным дождём.
Дицуде же было не до проповедей, он просто отбивался как мог от троих вопящих мужчин, чьи небритые лица делали их похожими на обезьян из южного Оноишраста.
— Именем Вадабаофа заклинаю: остановитесь! Не навлекайте на себя гнев Плети Господней! — взывал Конрад Крамер, отсекая чьи-то два пальца.
— Пошли на хер прочь! — орал нанятый на рынке громила.
Второй наёмник больше не радовался своему огромному гонорару, лёжа с пробитой головой под телегой.
— На рынок! На рынок идите, там всё добро! — пытался перевести агрессию на другую цель вцепившийся в поводья мула трактирщик.
— А-а-а-а-а! — вопил перепуганный слуга, хаотично размахивая дубинкой, но рассекая лишь воздух.
Дицуда рубанул по раззявленной пасти небритого животного, сломав мечом несколько зубов и превратив две губы аж в четыре. Но праздновать победу было ещё слишком рано,
