Ренегат - Артем Мичурин

– Это у них вроде культа, что ли?

– Точно. Они каждому своему стволу имя дают. Живым считают его. Письмена всякие гравировкой наносят, приклады мастерят резные. Говорят, что души их, стволов-то, со стрелком завязаны неразрывно. Что будто бы сам Господь через это дело суд справедливый творит, пули волею своею направляет. Ну и прочая херня в том же духе.

– Да, – покивал Стас, – слышал. Только вот не знал, что в навашинских землях они осели. А бригады как же? Неужели у себя под боком пригрели и не трогают?

– Бригады промеж собою уж давно не воюют, – с искренним удивлением в голосе пояснила Маша.

– Что значит «промеж собою»?

Старик с девчонкой недоуменно переглянулись.

– Так ведь, – продолжил Захар, – монахи эти, как ты их называешь, и есть бригада навашинская, одна из пяти – Святые Люди. Не слыхал?

Стас взял долгую паузу и сделал в воздухе несколько спиралевидных движений указательным пальцем.

– Та-ак… Это… Значит, бывшие монахи, верой и правдой Мурому служившие, детей крестившие, теперь рабами торгуют и человечину жрут?

– Во славу Господа, – сыронизировал старик. – Раньше-то навашинские человечинкой без особых затей пробавлялись, а теперь у них под такое дело целая наука имеется. – Он невесело посмеялся и снова зашелся в приступе кашля. – Они ж, «святые» эти, как за реку перебрались, отстроились только, корни на новом месте пустили, а тут раз тебе – и все тридцать три несчастья на их монашеские головы. Молитвы молитвами, а жрать-то хочется. Уж я не знаю, как там на самом деле было, но слыхал, будто держались они долго. Соседи, что в Навашино и в деревнях поодаль, уже кушали друг дружку вовсю, а эти постились, пока сами дохнуть не начали. Вот тогда и задумались, как быть дальше – молиться и сгинуть или убивать и есть? Какой вариант выбрали, ты догадываешься, наверное. Ну а раз вера вроде как человечину жрать не позволяет, так, значит, поменять ее надо. Они и поменяли. И до того… – Кашель снова прервал рассказ, Захар поднял миску и отхлебнул. – До того, значит, хороша новая вера вышла, что через пару-тройку лет в нее все местные обратились. А единоверцев кушать – грех. Ну и понеслась кровавая баня по окраинам, веру их не принявшим. Потом, правда, со съестным положение выправилось маленько. Опять харч привычный в рацион вернулся. Сейчас они людями не часто закусывают. Да и к выбору придирчиво подходить стали. Им теперь здоровых и сильных подавай, да еще чтоб соперником был достойным, с оружием умел обращаться, и вообще… Торгаши с фермерами их в плане еды не интересуют. А вот на тебя, – Захар сметил Стаса взглядом, – могут и соблазниться. Раз в отдельную клетку посадили, значит, виды имеют.

– Нет, – подала голосок Маша, – его не станут есть, он же как раз торговец, тканями торгует. Сам говорил.

– Конечно, – усмехнулся старик, – а я Матерь Божья, только по мне не видать.

– Вас тут двое всего? – решил Стас перевести разговор в новое русло.

– С утра и до вечера двое, – ответил Захар, – а к ночи ближе остальных пригонят.

– На работах все, – подключилась Маша.

– Что за работы?

– Обычные, – вздохнула она. – Кто на фермах, кто в кожевенном. На фермах лучше. За коровами смотреть, за свиньями. Коровы хорошие. Я когда работала, даже имена им давала. Там одна рыжая была – Нюрка, умная-умная. Ей сена в кормушку подкладываешь, а она тебе руки лижет. Добрая была. Свиньи не такие. Только и жрут постоянно. Могут и человека сожрать. Помнишь, деда Захар, как Алена Плетнева с голодухи в обморок упала прошлой зимою, да прям в загон, так ее и съели? Потом только кости обглоданные нашли, когда помет стали вычерпывать. Но на кожевенном еще хуже. Там шкуры в растворе вымачивают. А раствор вонючий такой, – Маша сморщилась, всем видом демонстрируя отвращение, – хуже дерьма свиного, и едкий. У тех, кто работает там, руки язвами покрываются и чесотка по всему телу.

«Удивила, етить твою, – подумал Стас. – Да у вас тут и без растворов через неделю живьем сгниешь».

– Хворают много, – продолжила Маша совсем упавшим голосом, – кровью кашляют. Вот и деда Захар приболел, – словно в подтверждение ее слов, старик опять зашелся надрывным кашлем. – Совсем худо ему, уже и работать не может.

– А ты почему не работаешь? Сиделкой приставили?

Кашель Захара участился и перешел в некое подобие каркающего смеха, завершившегося смачным отхаркиванием.

– Сиделкой? – спросил он, продышавшись. – Ага. Еще доктора из Арзамаса выпишут и цыган с медведями, чтоб скучно не было. Ты чего, сынок, лепишь? Меня подыхать оставили, а Маша… На сносях она, нельзя ей работать.

Стас присмотрелся и только сейчас разглядел под тряпками в районе Машиного живота большую округлость.

– Понятно, – заключил он после долгой молчаливой паузы. – И как же ты здесь с ребенком?

Маша, услышав вопрос, вздрогнула и отвернулась.

– Не донимай ее с этим, – попросил Захар, – без того девке не сладко.

– Ладно, не буду.

– Расскажи лучше, что там, на воле, делается. Как Муром живет? До нас новости-то, сам понимаешь, редко доходят.

– Да нет особых новостей, – пожал Стас плечами. – Муром цел, торгует, стену строит, за бандами охотится.

– Стену, говоришь? – удивился Захар. – Вторую, что ли? Первую-то они уж почитай как… и не помню сколько лет назад закончили.

– Почему вторую? Первую укрепляют и надстраивают. Давно уже. А вы сами-то здесь сколько?

– Четырнадцать лет.

– Четырнадцать?!

– Да, – кивнул Захар. – Господь здоровьем не обделил. Надолго хватило.

– Как попали сюда?

– А прям из дома своего и попал. Да. Я ж в Выксе жил, сыроварню держал там. И ведь не на окраине даже, а в самом центре почти. Думал, что уж до меня-то не доберутся. А вот… Навашинские к нам и раньше наведывались, но по краям только пощипывали. Город большой был, тысяч в пять, наверное. Ну, придут раз в месяц, а то и реже, разорят десяток дворов – не страшно вроде. По первости-то они еще здорово в обратку получали, те, что местные, навмашские там, железнодорожники… С оружием да патронами у них хреново обстояли дела. И поджиги мастерили, и арбалеты. Бывало, что в рукопашную с топорами кидались. Эх-кхе… – Старик откашлялся и стер рукавом кровь с подбородка. – Да. Это уж потом они поднаторели в разбое, стволами серьезными обзавелись. Тогда вот тяжеловато нам стало и все равно отбивались худо-бедно. Но в тот раз, когда Святые пришли, никакое ополчение не помогло. Я, по правде сказать, и не сообразил вначале, что произошло-то. Проснулся от треска автоматного. Глядь в окно, а там полыхает уже вовсю, люди по улице носятся в исподнем. Я за ружье быстрее. Вертикалка у меня была старая, ижевская, всегда возле кровати держал. Ну, думаю, хер вы сюда, суки, зайдете, пока мы не выйдем. Смотрю – жена уже вещи пакует, молодец она, атаман-баба. Я в одних портках бегом вниз, к дочкам. Собирайтесь, ору, уходим! А сам по лестнице-то слетел, в коридор метнулся, не глядя, и тут мне прикладом в лоб. Очнулся уже под утро, на земле, связанный. Огляделся – люди кругом сидят, лежат, руки за спиною у всех. Одеты – кто как, что успели набросить, в том и взяли. Мне потом рассказывали уже, что паника страшная ночью была. Святые дозорных сняли тихонько, вошли в город несколькими отрядами и по общей команде начали. Сразу до черта пожаров вспыхнуло, взрывы, стрельба. Народ с перепугу опешил, что делать, не знает. Так эти по домам ходили и просто всех без разбору на улицу вышвыривали, а потом окружали и гнали, как скот. Кто чуть дернется – казнили на месте. Много тогда, говорят, народу полегло, еще больше в рабство взяли, а остальные, кому подфартило, ушли, да так и не вернулись. Года два назад был тут у нас один с Теньгушево, помер, правда, быстро. Так он рассказывал, что нету больше Выксы. Разобрали, говорит, Выксу вашу до кирпича, одни подвалы остались, да и те скоро землей зарастут.