Полёт на космическом корабле - Уильям Бартон

Бывали дни, когда я просыпался с ощущением какого-то неописуемого счастья. Я вволю ел. Отдыхал. Мне было с кем поговорить. Если это можно так назвать. Свет из окна падал наискось, будто я проспал. На сером ковре этот свет казался оранжевым.

Я встал, потянулся, прислушался, как хрустнули хрящи на спине. Оттого, что я спал на полу, я чувствовал себя намного лучше, чем после всех мягких матрасов в родительском доме. Мать обожает мягкие матрасы и считает, что они должны нравиться и всем остальным.

Помню, как по утрам потягивался и хмурился отец. Интересно почему?

Я подошёл к двери и вышел на крыльцо. Было тепло, лёгкий ветерок ласково касался моего обнажённого тела. На перилах висели мои вещи. Они высохли, но словно задубели. Стирка в простой воде не дала почти никакого результата. Я попробовал объяснить роботу, что такое мыло, но у него получилось что-то вроде кулинарного жира «Криско» — приятное на вкус и на запах вещество, которое я в результате просто-напросто съел.

Я вывесил вещи на улицу для просушки и позабыл о них, они вымокли под кислотным дождём, и брюки даже посветлели, местами на них видны светлые подтёки.

Господи. Мать меня за это убьёт.

Ботинки я оставил в доме. На планете было тепло, так что я спокойно ходил нагишом. По крайней мере пока. Я снова потянулся, помочился за перила на траву — мне показалось, что она при этом извивалась, словно пыталась увернуться от моей струи. Потом вернулся в дом.

— Робот?

Молчание.

Какое-то уж очень грозное молчание. Я прошёл на кухню.

Рядом с жёлобом стояла тарелка с холодным, светло-коричневым куском мяса и кружка с желтоватым молоком Уолли.

— Робот?

Сердце у меня бешено забилось в груди. На заднем дворике его тоже не было. И в ванной комнате не было. Ни в одной комнате этого дома, который стал мне почти родным. Не было его и на улице. В принципе на улице вообще никого не было. Одна лишь трава. И ещё медленно плывущие по небу облака.

Никаких птиц.

Никаких крыс. И жуков.

Я вернулся на кухню и медленно съел холодный завтрак. Робот позаботился обо мне — оставил еду. И дал мне выспаться.

Чёрт побери.

После завтрака я прошёл в ванную, набрал воду. Я старался не паниковать.

Полдень. Ни обеда. Ни робота.

Наконец я натянул носки и ботинки, вышел голышом на улицу и занялся своими обычными делами, только не разговаривал. К чему говорить, когда тебя никто не слышит. Я вышел через ближайшие городские ворота и прошёл к пустому космодрому, постоял там, всматриваясь в зелёное, словно трава, небо и прикрыв рукой глаза от яркого света красно-оранжевого полуденного солнца. Никаких тарелок. И робота тоже не видно. Я вернулся домой и осмотрел всё там.

Робота нигде не было.

Очень медленно я прошёл в центр города, к музею. Всю дорогу я размышлял над тем, что же мне делать, если робот исчез навсегда. Да, конечно, у меня есть раковина, туалет, ванная. Есть вода для питья, вода для умывания, я могу спокойно справить нужду в доме.

С другой стороны, я так и не научился управлять синтезатором. Сколько раз я стоял рядом с ним, положив пальцы на нужные кнопки, но чувствовал себя при этом крайне глупо. Мне так хотелось, чтобы у меня получилось, я бормотал про себя всякую чушь типа: «Абракадабра, сезам, откройся, чёрт бы тебя побрал…»

Робот стоял рядом и наблюдал за мной своими красными глазками, а потом произнёс:

— Уолли нет может делать. — Он уже говорил намного лучше, чем в начале, но всё равно делал ошибки.

— Ну же, негодяй. Можешь посмеяться надо мной!

Но он повторил:

— Нет может делать, Уолли.

И каждую ночь он усаживался рядом со мной и гладил меня, пока я спал, по волосам. Мне этого будет недоставать, пусть даже я не умру с голоду. Я зашёл в музей, думая о том, как бы не заплакать. А что если он не вернётся? Ведь космический корабль может вообще не прилететь. Что если мне придётся остаться здесь навсегда? Остаться одному? Одному, а если повезёт, вместе с несчастным роботом?

Нет, не навсегда.

Мне всего-навсего шестнадцать лет.

Что если мне придётся прожить здесь лет пятьдесят?

Пятьдесят лет питаться своей собственной синтезированной плотью.

У меня по коже мурашки забегали. Я стоял под прозрачным куполом музея перед бесполезной картой звёздного неба.

— Где я, чёрт побери? — Голос мой разнёсся эхом по большому залу и оглушил меня.

Я прошёл в исторический отдел, где был в самый первый день, в коридор с экспонатами, относящимися к эпохе, когда тринтуны вышли на первый контакт и когда их радостно приняли в Федерацию Галактик. Здесь было много интересных диорам — на каждой из них тринтун, рядом с ним другие существа, а сзади большое изображение другого мира — с розовыми солнцами и небом зелёного или жёлтого, голубого, фиолетового, золотого и самых разных других цветов. Обычно во всех мирах растительность по расцветке дополняла цвет неба, как на Земле: голубое небо и зелёная трава.

Словно Бог творил всё по определённому плану.

Моей любимой была диорама с бледно-бледно-жёлтым небом; казалось, тот мир состоял из сплошных высотных зданий — эдакая инопланетная версия азимовского Трантора. Тут было много разных существ и крабоподобных роботов. В небе над зданиями висела летающая тарелка, а над ней завис в пространстве споум — такой большой, что его было видно с поверхности планеты.

Интересно, все эти планеты всё ещё существуют?

Или исчезли?

Что если все эти миры опустели, как и тот, где оказался я, как все те, в которых мне довелось побывать? Про себя я даже иногда называл этот мир Затерянной Империей и не раз думал, что же тут могло приключиться. Интересно, робот это знал? Я не раз спрашивал его, но он ничего не отвечал.

Либо не знал, либо не умел ответить.

Вдруг раздался свистящий голос:

— Уолли?

Сердце оборвалось у меня в груди, я обернулся:

— Ты… уух.

Я хотел сказать «Ты вернулся!», но передо мной стоял вовсе не робот. По крайней мере не мой робот. Существо было такого же роста, но… у него была светло-серая кожа. Большие, тёмные, слегка раскосые глаза. Лицо без носа. Рот без губ. На каждой руке по три пальца. И птичьи ноги.

Очень похоже на рисунки, которые обычно встречаются в книжках про инопланетян и летающие тарелки, таких книжек в мягких переплётах навалом на ярмарках-распродажах, из-за них трудно бывает разглядеть настоящую научную фантастику, которую я люблю. Интересно, кто вообще читает такие книжонки? Кенни. Кенни всегда брал Чарльза Форта, в то время как мы с Марри набрасывались на книги Андре Нортон — «Принц опасностей» и всё, что у неё выходило. Как называлась та книга? «Слушай!» Что-то в этом духе.

Существо приблизилось ко мне, подняло одну трёхпалую руку в воздух.

— Извини, я тебя напугал.

— Кто… Что?

Он сказал:

— Это я, Уолли.

— Робот?

Тонкий рот без губ расплылся в улыбке.

— Да, можешь меня по-прежнему так называть, если тебе это нравится, но я поднялся на одну ступеньку вверх. Теперь я скорее искусственный человек.

Искусственный… В голове проносились беспорядочные мысли: «И что теперь? Тор-Дур-Бар? Пиноккио?» Я вспомнил шутку о «единственном, единородном сыне» и ухмыльнулся.

Робот продолжал:

— Пошли, Уолли. Пошли домой. Ты, наверное, умираешь с голоду. — Я заметил, что он теперь говорил с правильными интонациями.

Наступила ночь. Я лежал на полу, завернувшись в одеяло, которое Робот достал неизвестно откуда, и прислушивался к шуму дождя. Комнату этого инопланетного дома освещал неяркий оранжевый свет. Даже если бы у меня и была с собой книга, читать при таком свете было бы невозможно.

Но мне всё равно очень хотелось почитать.

Я склонил голову к груди и всеми способами пытался забыться. Вспоминал книги, которые прочитал. Бог ты мой. Да я прочитал тысячи книг, я только чтением и занимался! Почему я так плохо помню, что в них было написано?

Я попробовал представить себя Гхеком, который в одиночку крадётся во тьме под пещерами Манатора, пьёт кровь Ульсиоса, а потом оказывается на скале, возвышающейся над подземной рекой, которая, возможно, течёт к… Омеану? Затерянному морю Коруса? Чёрт побери.

Но я был Тарсом Таркасом и пытался протиснуть свой толстый зад в отверстие между корнями дерева, а Джон Картер тем временем защищал меня от Агоде и Растений, или нет, погодите, его звали Карторис… И это были цветки пималии из садов Птарта в Тувии…

Ничего не помогло, я никак не мог забыться. Теперь я пробирался сквозь репродуктивные дебри Красных Марсиан. Однопроходные, судя но всему. Помню, на уроках естествознания нам однажды показывали такой фильм. Биолог в том фильме перевернул утконоса, а все ребята в классе ещё хихикали над отверстием на брюхе животного, покрытым шерстью. Биолог раздвинул в стороны края отверстия, ребята захихикали ещё больше, а там — чёрт побери! — оказалось яйцо!