Агафон с Большой Волги - Павел Федоров

Из-за угла сарая медленно выплыли две лунные тени, одна продолговатая, в кепке, другая покороче, в какой-то кругленькой шапочке. Вдруг тени сблизились и слились воедино. Затем снова разъединились и явственно превратились в живые человеческие фигурки, парня и девушки-коротышки. Обнявшись, они вначале говорили шепотком, а потом начали изъясняться более оживленно... Агафон невольно прислушался.

- И опять ругались? - спросила тень в кругленькой шапочке. К своему изумлению, Агафон узнал в обнимающейся девице ту самую Булку, как он мысленно ее прозвал. Парнем был тракторист Федя, племянник Агафьи Нестеровны.

"Школьная любвишка. Знакомое дело", - подумал Агафон.

- А у нас дом такой: все друг на дружку покрикивают, только я один помалкиваю, - отвечал Федя. - Залезу на чердак к Мартьяновым книжкам и читаю, коли делать нечего. Ну, как же ты промахнулась?

- Говорю тебе, на повороте, где возле вашего дома тетка Агафья на углу столб врыла... Зазевалась на твое глупое чердачное окошко и налетела на этот самый столбик, - с досадой в голосе отвечала Булка.

- Это я его врыл, чтобы шоферы за угол не цепляли, - признался Федя.

- Спасибо, удружил, нечего сказать, - презрительно проговорила она и отвернулась.

- Да это же тетка велела, всю шею мне перепилила... А вообще-то никто ни разу еще не задел. Это она так, по воображению.

Было очень прохладно, и Федя, поглубже натянув на лоб кепчонку, снова с сожалением в голосе спросил:

- Ну как же ты, Даша, промазала?

- Как, как!.. Вовремя не затормозила, задним колесиком "дырр", оно и свернулось кренделем. Что же со мной теперь будет? Новенький отцовский велосипед, он на нем по фермам и на работу гоняет. А папашка сегодня с утра злой. На Кольку за двойку кричал, на Глашу тоже, потому что она заодно с Мартьяном. На него тоже накинулся, за Варвару заступается. Перед тем как вашему постояльцу прийти. Ух, какой он интересный!..

У Агафона невольно перехватило дыхание; забавно же слышать, что про тебя говорят...

- Ладно, замолкни, - строго проговорил Федор. - Не могу я про это слушать. Голова протестует.

- Твоя голова только и умеет по чердакам книжки читать да на углах столбы закапывать.

- Откудова я знал, что ты налетишь? Летом на комбайне штурвалила лихо, а тут наскочила.

"Ого! Оказывается, коротышка успела уже и поштурвалить, - подумал Агафон. - Сколько же ей лет, этой Булке?" За один день Агафон сделал уйму наблюдений и открытий; так было интересно слушать, что и сон пропал.

- Там, на площадке, тетя Глаша всегда рядом стояла и подсказывала. А тут, говорю, что на ваши окошки загляделась, и взбрыкнула моя машина. Теперь я пропала, - горестно продолжала Даша. - Расказнит меня папашенька...

- Ничего не расказнит. Завтра возьму колесо в мастерскую, выправлю и так отполирую, что никто не узнает.

- Сможешь?

- О чем разговор!

- И незаметно будет?

- Ну, так, может быть, чуть-чуть... Но я отполирую...

- Феденька, миленький! Да я тебя тогда расцелую! - громко, на весь двор выкрикнула Даша.

Взявшись за руки, они быстро скрылись за углом сарая.

"Вот тебе и Булка!" Агафон вернулся в комнату, разделся и лег в мягкую свежую постель.

Он проснулся с щемящей сердце тоской. За перегородкой шел приглушенный разговор, переходящий в сердитые выкрики.

- Почему ни обедать, ни ужинать не пришел? - слышится голос Варвары.

- Он сыт байками с Глафирой. Поди, опять бахвалится, как тещу поучал, - вставляет Агафья.

- Помолчите, мамаша! - тихим, сдавленным голосом просит Варвара.

- А чего мне молчать? Он над религией издевается и надо мной, а я буду молчать. Я и до райкома дойду. Распишу голубчика. Целый день у Глашки торчал, потом в клуб вместе отправились. А ты ему еще беляшей оставила. Черта ему рыжева!

- Мама! Ну что это такое! Иди, ради бога, спать. Мы сами уж как-нибудь разберемся, - умоляюще просит Варвара и тут же добавляет: Нужен он Глафире, как цыгану хромая лошадь. Она не таких отворачивала.

- Ты и хромоту мою замечать стала... Давно ли?

- Не придирайся к слову. Лучше скажи, зачем Глафиру терзаешь? Опять на судьбинушку свою жаловался? - с издевкой спрашивала Варвара. Бедненький, богом обиженный! Пел, наверное, как пьяный сторож Архип: "Ах, сад-виноград, зеленая роща, а кто ж виноват - жена или теща?.." Обе виноваты! Так или нет?

- Перестань скоморошничать, - сказал Мартьян.

- Послал господь бог зятюшку, - судорожно вздыхает Агафья.

Совсем проснувшийся Агафон представил себе, что хозяйка сейчас, наверное, зевнула и размашисто перекрестилась. Женщина крепкая, политичная, хорошо знает дорогу в райком, исполком. Такая действительно и до ЦК дойдет и оторвет от полезного дела десятки людей. Не раз встречались этакие тети, когда работал в газете. "Надо сменить квартиру", - решил Агафон. Но, поразмыслив, тут же раздумал. Нельзя Мартьяна оставлять, он так обрадовался новому человеку. Пожить нужно, присмотреться.

- Мама! Может быть, ты нас оставишь одних? Нам же поговорить нужно, снова просит Варвара.

- А я сама тоже хочу с ним последний раз потолковать. Он меня буржуйкой называет, да еще какой-то мелкой, а молочко тещино пьет. Эта буржуйка сироту воспитала, секретаря комсомола, дочь партийную, да еще замуж за него отдала, а он меня по-всякому спекулянткой обзывает! Какой ты зять? Весь чердак книжками завалил, а матицу поправить не можешь, все некогда, планты разные рисуешь, сидишь возле трубы, как дух нечистый...

- Мама! Уйди, ради бога! Уйди, говорю! - гневно требует Варвара.

- Ну и уйду. Как хотите, так и расхлебывайтесь.

Слышно, как хозяйка топает башмаками и хлопает дверью. Мартьян и Варвара остаются одни. Сначала молчат. Потом, очевидно, после какого-то раздумья жена тихо начинает говорить:

- Нам с тобой, Мартьян, о многом потолковать надо.

- А стоит ли? - с сомнением в голосе, как-то совсем безразлично спросил Мартьян.

- Раз я говорю, значит, стоит, - твердо и властно проговорила она.

- Ну, раз ты говоришь, валяй!

- Тебя вызывал секретарь, наверное, накачал порядком...

- Предположим. Слушаю дальше.

- Тут и предполагать нечего. Факт налицо. Над старым человеком издеваешься, жену ни во что не ставишь. Я не знаю, что мне с тобой делать. Может быть, тебе на самом деле куда-нибудь уехать? Это, пожалуй, конкретнее будет.

- Любишь ты разные словечки: "конкретно", "аргументно".

- От тебя ведь ничему не научишься, вот от других и прихватываю...

- От Спиглазова, например. Он мастер на такие словечки.

- Спиглазовым не кори. Ты его мизинца не стоишь. Верно я говорю, что с тобой уже ничего не поделаешь и добром все это не кончится... запальчиво говорила Варвара.

- Значит, ты не знаешь, что со мной делать? А интересно, ты сама с собой собираешься что-нибудь делать? Или будешь вечно спичками торговать, домик и себя прихорашивать, пуховые платочки вязать? Вот это-то, я думаю, добром не кончится...

- Я из своего пуха вяжу. Ты мне грамма не дал.

- Зато кое-кто другой не отказывает...

- Ты Романа сюда не путай. Ревнуешь, потому и злишься. Хорошо, что тебя Соколов за хлястик поймал и не дал броситься с кулаками. Не выговором бы кончилось, а чем-нибудь похуже...

- Политика Спиглазова позорная. Нет у меня к нему никакой ревности. Он губит все наше хозяйство! Проедает денежки государственные, а расширить хозяйство боится. Осваивать новые земли и новые отрасли всегда хлопотно и рискованно. Спиглазов твой бюрократ и карьерист. Ждет, когда государство повысит цены и покроет за счет народа убытки. Тогда он будет рапортовать. Знаю, как он работал уполномоченным по заготовкам. Выкачивал до последнего килограмма, чтобы послать благополучную сводку. А то, что потом снова приходилось завозить в район и муку и зерно, ему на это наплевать.

- Это было так давно. А сейчас ты ревнуешь и завидуешь, - проговорила Варвара и шумно зевнула.

- Глупости! Я знаю, куда он метит...

- Ты все знаешь, все понимаешь, - подзадоривала она его.

- Втерся к Молодцову в друзья, а сам мечтает свалить его и занять директорское кресло. Разве это не подлец? А ты о ревности... Много чести для вас обоих, - бесстрастным, спокойным голосом заключил Мартьян.

- Конечно! Ты книжная душа, не только любить, а даже и ревновать-то не умеешь.

- Разве любви учат? - тихо спросил он.

- Ты научишь! Ты вон стишки про свою тяжкую любовь пишешь... Нашла я у тебя в столе... Да разве любовь такая бывает, дурак ты этакий? Когда любишь, на небо взлететь хочется! - уже совсем громко и разъяренно говорила Варвара.

- Не кричи, глупая! Человека разбудишь, - урезонивал ее Мартьян. Все слышно, наверное.

- Ничего, ежели и услышит... Он еще молодой, ему наш содом на пользу пойдет, - тише и сдержанней проговорила она.

Голоса затихли. Хлопнула дверь. Агафон понял, что Мартьян ушел на свой чердак. Повернувшись на другой бок, подумал: "Это мне на самом деле на пользу".

Столько он сегодня наслушался, что и сон пропал. В большое широкое окно лился лунный свет. Укрывшись с головой, Агафон попытался снова заснуть. Сквозь гулкую ночную тишину чутко слышал доносившийся из-за перегородки шорох брошенного на стул платья, а потом тяжкий скрип сдавленного чьим-то телом пружинного матраца. Наверное, Варвара разделась и легла в кровать. Агафон долго ворочался в постели и заснул лишь в глубокую полночь. Снова одолели думы о Волге, об институте, который он так неожиданно и решительно оставил, о Зинаиде и поразительно изменившейся Ульяне, о ее сестре и о многом другом, что лезло в молодую, растревоженную мыслями голову. Но вот мысли о доме, о Зине взяли верх и подчинили его.