Литературная Газета 6290 ( № 35 2010) - Литературка Литературная Газета

Начать с того, что попираются глубинные, выработанные веками национальной жизни и быта принципы отношений, когда культ личного успеха не мог доминировать в общинном (коллективистском, соборном) сознании, когда слово и честность априори были важнее финансовой состоятельности и определяли ценность личности, когда чистоплотность превалировала над нечистоплотностью и существовало понятие нерукопожатного человека, когда честь ценилась выше собственной жизни.

Возникает лишь вопрос: если эти черты, некогда укоренённые в национальной ментальности, безвозвратно канули, откуда мы можем знать об их отдалённом во времени существовании? Что за мифология прежней прекрасной жизни, противопоставленная нынешним обстоятельствам?

Словесность и русский культурный код

Мы можем судить об этом по литературе. Именно литература доносит до нас через десятилетия и века представления о нормах национальной жизни, системе ценностей, некогда принятых в обществе, показывает идеал и антиидеал человека, создаёт представления о должном и недолжном, о той самой нерукопожатности (слово, давно ставшее историзмом). Литература формирует наши представления об исторических событиях и о людях, участвовавших в них. Мы узнаём, как они мыслили себя, как ощущали в пространстве русской истории, что двигало ими, заставляя действовать вопреки интересам личного преуспеяния. От Льва Толстого мы знаем о войне 1812 года, от Грибоедова – о мироощущении декабриста накануне выхода на Сенатскую площадь, от Алексея Толстого – о Петровских преобразованиях, от Достоевского – о том, как чувствует себя человек в период ускоренного развития капитализма. В этом смысле герои «Преступления и наказания» выглядят едва ли не нашими современниками, особенно если вспомнить «теорию целых кафтанов» Лужина и мысль героя о том, «что всё в мире на личном интересе основано», – под неё подводится целая научная концепция. Достоевский показывает, к чему приводит подобная идеология и человека, и общество, ступившее на сей путь. Вот только наши современники не всегда могут прочитать и понять роман, написанный без малого полтора века назад.

Литература является носителем своеобразного генетического кода, без которого человек и общество теряют преемственные связи по вертикали времени. Через литературу человек получает накопленный столетиями опыт национальной жизни, частного поведения, манеры чувствовать и думать. И считать, что этот опыт архаичен и неприменим в современных условиях (можно сослаться на глобализацию), – значит отказаться от принадлежности к собственной национальной культуре. В самом деле, почему неприменим? Потому что не нужен для работы в нефтяной компании? В какой-либо транснациональной монополии, где вполне достаточно беглого английского языка? Да, там, вероятно, более востребован культ личного успеха любой ценой, и американское кино оказывается, конечно, более привлекательным носителем социальной информации, чем русская литература ХIХ века.

Чему учила читателя русская литература двух последних столетий? Коротко можно сказать: ответственному отношению к собственной жизни и к национальной судьбе. Безответственное отношение к собственной жизни и непонимание национальной судьбы трактовалось как болезнь, о чём сказал в предисловии к своему роману М.Ю. Лермонтов, указав обществу на симптомы и настаивая на необходимости «горьких лекарств». Культ личного успеха с презрением отверг Чацкий, утверждая своё право служить и гневно отказываясь прислуживаться.

Конечно, чтобы «вычитать» это всё, нужно научиться читать – тому и должны служить школьные уроки по литературе. Увы, они не всегда достигают своих целей. Современный выпускник зачастую выносит из них мысль о неком абстрактном гуманизме, а также размышления о том, что «человеческая жизнь есть высшая ценность». Но если именно ради этой мысли созданы тома русской классики, как понять тогда размышления Петруши Гринёва под виселицей, когда Савельич просит его, сплюнув, «поцеловать злодею ручку»: «Я предпочёл бы самую лютую казнь такому подлому унижению». Значит, для Петруши есть какие-то более значимые ценности, чем его жизнь: он готов, не раздумывая, повторить ответ великодушных товарищей своих самозванцу и расстаться с жизнью – но не расстаться с честью, которая важнее для героя…

Русская литература перед судом истории

Функцией литературы в условиях литературоцентризма русской культуры было формирование национально значимых образов культурных героев, с которыми и по сей день самоидентифицируется любой грамотный человек. Они «обживают» историю, делают её понятной, близкой и «домашней», создают алгоритмы поведения в разнообразных жизненных ситуациях, формируют систему бытовых и онтологических ценностей. Образы литературных героев, ставших категориями национального сознания, сформированы литературой предшествующих столетий.

Схожую роль играла литература советского периода, в том числе социалистического реализма, ориентируя человека, лишённого революцией бытийных, онтологических опор (религиозных, культурных, социальных, правовых). В историческом пространстве она создала мифологию нового мира, новых культурных героев (Павел Корчагин, Алексей Турбин, Вихров и Грацианский из «Русского леса» Л. Леонова), объясняя бытийный смысл свершившихся исторических катаклизмов. Литература, создавая новую мифологию, ориентировала человека в историческом пространстве ХХ века, формировала духовные идеалы и противостояла их всё усиливающемуся карьеризму сталинской бюрократии, беззакониям, нарастающим репрессиям, ГУЛАГу. Литература создавала образ советского космоса и укореняла там человека, открывая перед ним смысл его исторического бытия. Можно говорить, что этот космос оказался непрочным, исторические цели недостижимыми, но именно писатели создали столь притягательный образ советского мира, что он стал национальной идеей огромной страны, мировой державы на протяжении десятилетий. Образ мира, созданного советской литературой, формировал идеал жизни, приближение к которому обусловило исторические цели нескольких советских поколений, чему способствовал, к примеру, жанр советского производственного или колхозного романа. И хотя этот идеал не был достигнут, он обладает несомненной ценностью, и можно ли от него с пренебрежением отвернуться нынешнему поколению, которое не смогло (пока не смогло?) выработать для себя и своих детей не то чтобы идеал, но хоть сколько-нибудь внятную историческую перспективу, которая не была бы связана с курсом иностранной валюты и ценой на нефть?

Конечно, русской литературе ХХ века история неизбежно предъявит и свой счёт. Слишком уж многие важнейшие аспекты национальной жизни оказались не запечатлены – ни в метрополии, ни в эмиграции, ни в потаённой литературе. А стало быть, следуя русской традиции, остались (хочется надеяться, до времени) не осмыслены национально-историческим сознанием людей, живущих уже в начале ХХI века. Не преломлённые художественно, они будто не отражены в национальной памяти. Таковы Кронштадтское восстание гарнизона-города и экипажей некоторых кораблей Балтийского флота против большевиков, восстание крестьянской армии атамана Антонова на Тамбовщине и его подавление Красной армией под командованием Тухачевского (лишь два рассказа Солженицына 1990-х годов), голод на Юге России в начале 1930-х годов (только рассказы Тендрякова), гонение на Церковь и уничтожение священства (лишь художественно-публицистические произведения В. Солоухина). Да и участие России в Первой мировой войне не нашло бы отражения в литературе, если бы не «Август Четырнадцатого» А.И. Солженицына.

Литература – дело государственное

Подобная роль словесности оказывалась возможной в силу литературоцентризма русской культуры. В результате его утраты возник вакуум, заполнить который пока нечем. И здесь мы с неизбежностью говорим о роли государства в поддержании (или же в полном игнорировании) художественного слова и его воздействии на современника.

Оглянемся на времена советские. Прошло время бранить соцреализм, советскую власть, искоренение инакомыслия в литературе. Негативные воздействия на словесность того процесса, который в современном литературоведении получил название «огосударствление» литературы, хорошо известны. Его жертвой пали целые литературные направления (новокрестьянская литература, представленная именами С. Есенина, П. Васильева, С. Клюева, А. Ганина, или же абсурдизм обэриутов Д. Хармса, К. Вагинова, А. Введенского). Надо, правда, помнить, что репрессии против писателей часто (хотя и не всегда) имели не столько литературные, сколько политические причины. Политическая борьба, завершившаяся в 1937 году «контрреволюцией сверху», уничтожившей последних членов ленинского ЦК и утвердившей полную власть Сталина, втягивала в свою орбиту и литераторов. Так, например, А.К. Воронский, критик и историк литературы, был членом троцкистской оппозиции, что во многом обусловило его судьбу и судьбы его товарищей по группе «Перевал», как они сложились в 30-е годы.