Брат Молчаливого Волка - Клара Ярункова

— Ну что ты, дурашка! — сказал он своему приятелю нежным голосом. — Чего не подходишь? Посмотри, что я тебе принес!

Пес, вне себя от счастья, подбежал. Но в ту же секунду, жалобно взвыв, пустился наутек. Он стукнулся головой о ледник и повалился на землю в страшных корчах. Зарывшись головой в траву, он бил по ней лапами и плакал, как человек. Я мгновенно подскочил к нему и увидел, что вся голова у него в чем-то красном. Нет, это была не кровь. А красный перец! Наш собственный красный перец из наших перечниц в столовой!

Ах ты гнусный хорек! Что придумал! Как коварно отомстил собаке. Такого коварства не придумали бы и сто змей!

Я выкупал собачонку в бассейне и опустил на землю, чтобы убедиться, что она не ослепла. Сначала было похоже на это. Но потом, когда слезы смыли весь перец, пес подошел ко мне, и я понял, что он видит нормально.

Перед ужином пес встретил перед домом Владо и, глядя на него, остановился на расстоянии метров пяти. Владо начал звать его и показывать пустые руки.

Воображает, подлюка, что если у него нет характера, то и у других его нет.

Я наблюдал за ними от Марманца.

— Если собака пойдет к нему и станет подлизываться, — сказал я Габке, — я эту паршивую псину так излуплю, что он этого до смерти не забудет.

— Не лупи… — умоляла Габка.

— Излуплю, — упирался я.

Но только пес, хоть и был глупый, но свой характер показал. Он не двигался с места, а только смотрел на Владо. Лапки стояли на месте, а глаза смотрели так тоскливо! Я его понимаю. Пес прав, что грустит. Дело совсем не в том, что в глаза попал перец. Дело в предательстве и обмане.

В эту ночь пес не спал рядом со Стражем, а утром не явился к миске с едой. Не пришел он и вечером, и тогда мне стало ясно, что мы его больше никогда не увидим.

Вечером, когда осы уже уснули, я пробрался на чердак, взял целое осиное гнездо и завернул его в тряпку. А потом швырнул через окно прямо в комнату Владо.

Добрый вечер, осы! И доброй ночи!

Утром все семейство встало искусанным.

Но на этот раз Владо не пикнул.

Я пошел в нашу комнату проветрить одеяла. Конечно, не по своей охоте. Это меня так воспитывают, чтоб я не протух от лени, когда на дворе идет дождь. Или чтобы не кончил свой век на виселице, ибо леность — мать всех пороков мира. Это всё мамины поговорки. А я уже сто раз объяснял ей, что гангстер еще как наработается, пока ограбит банк. И сколько еще потом намучается, пока потратит с таким трудом добытые деньги! Поэтому грабеж, например, не может быть результатом лени. Мама смеялась, но мне это не помогало. То, что мама усвоила в Бенюши, она не перестанет повторять, даже если над ней будут смеяться люди почище меня.

Вот поэтому я над ней и не смеюсь. Она всему этому верит и хочет, конечно, уберечь от виселицы родного сына.

И потому, когда идет дождь и я не могу носиться по улице, меня заставляют натирать до блеска дверные ручки, чистить ножи, помогать печь пряники или подметать чердак.

Сегодня мама дала мне задание трясти одеяла. Хуже этого ничего быть не может. Я открыл окно, улегся на ближайшую постель и принялся читать папину книгу «И один в поле воин». Отсюда слышно, когда кто-нибудь выходит из кухни в коридор; тогда я быстренько спускал из окна одеяло и принимался изо всех сил трясти его, чтобы все видели, что я не ленюсь, а усиленно сопротивляюсь виселице. Читать мне это не мешало. Книгу я знаю почти наизусть. И читаю вовсе не для того, чтобы узнать, что будет потом. Это я знаю не хуже, чем сам писатель. Я читаю вот почему: я представляю себе, как было Гольдрингу грустно и одиноко вечером или ночью, когда он не мог уснуть. Он, наверное, иногда даже плакал, что так одинок среди всех этих волков, гиен и гестаповских живодеров. И не может их расстрелять, а должен с ними обходиться вежливо и деликатно. Долгие годы он не смел никому сказать, как ему живется. Не мог даже напиться, чтобы все позабыть, как тот честный немец Люц. Я читаю снова и снова и думаю, смог ли бы все это выдержать я. Нет, не знаю, не знаю… Может быть, когда стану постарше, скажем, как наш Йожо. Йожо и теперь может выдержать всё. У него железные нервы, и он, конечно, никогда, никогда не распустит нюни.

Я задумался и не сразу услышал в коридоре шаги.

— Дюрко, — кричала мама, — ты что там делаешь?

— Пыль выбиваю, мама, — вскочил я и схватил с Йожкиной постели сложенное одеяло. Из-под него выпало что-то и шлепнулось об пол. Но я уже был возле окна и тряс одеяло.

— Выбивай, выбивай, сынок! — похвалила меня мама. — Не оставляй ни пылинки, тогда и спать будете крепко. Габуля тебе сейчас яблочко принесет.

— Спасибо, мама, не надо! — поспешно ответил я.

Больно нужна мне Габа с ее чириканьем. Я рад, что могу побыть хоть немножко один. Если уж не в поле, то хотя бы в своей комнате номер пятнадцать. Я сложил одеяло, положил его на постель и только собрался снова углубиться в чтение, как вдруг заметил на полу черную тетрадку. Я поднял ее. На обложке никакой надписи. Внутри знакомый почерк.

Сначала мне показалось, что это школьное сочинение Я прочел две строки:

Хочу по всем морям скитаться,Во всех прекрасных дам влюбляться.

Ну и ну! А я-то думал, судя по первой строчке, что это писал мой брат Йожо. Но что касается второй, то этого бы он не написал. Наш Вок дамами не интересуется. А прекрасных и вообще ненавидит. Когда отец велит ему вынести или внести какой-нибудь даме чемодан наверх или смазать лыжи, он это, конечно, делает, но выражение лица у него при этом ужасно кислое, и я знаю почему. Однажды одна такая прекрасная дама в сиреневых брючках погладила его по голове да еще хотела потрепать по щеке. Вок вырвался и с тех пор ни с одной женщиной не здоровается, разве только если это какая-нибудь старушка из Праги. Я еще раз прочел стихи про дам. Дальше шло:

Хочу увидеть Рим седой,Услышать в тундре волчий вой,Пройти пешком по Кордильерам,По прериям скакать карьеромИ тигров в Индии ловить.А потому — копить, копить,Копить во что бы то ни стало:32 кроны — это мало*.

Я остолбенел. Значит, это все-таки писал Йожо. Ведь именно он к концу учебного года накопил 32 кроны из тех карманных денег, что отец посылает ему в Штявницу.

Я совершенно запутался. Захлопнул тетрадку и хотел было уже дальше читать «Воина», как вдруг подумал, что у слова «мало» стоит звездочка. Звездочка в книге означает сноску, когда что-то надо объяснить. Может быть, эта звездочка объяснит мне все, что мне кажется совершенно непонятным и диким?

Я нашел ее и объяснение к ней в конце страницы; там было написано: «* Конец стихотворения переделаю в зависимости от того, сколько летом заработаю».

Итак, звездочка объяснила мне кое-что.

В этой тетради писал наш Йожо. Железно. Ведь это он с первого августа стал зарабатывать деньги. Но звездочка все же не смогла мне объяснить одну вещь, которой я совершенно, ну совершенно не могу понять! Я говорю не о путешествии по свету и не о звездных красотах, а о прекрасных дамах.

И еще одна тайна: в этой тетради были стихи, а вовсе не школьные заметки, как я думал, и не дневник или какие-нибудь там секреты. Ведь стихи — это не секрет. Их печатают в газетах, и в книгах, и в журналах. В общем, почти всюду. Стихи предназначены для людей, чтобы люди их читали. И я стал читать дальше:

Мир шумит.Опутанный кабелями,Оплетенный воздушными линиями,Ошалевший от грохота грозных моторовИ грибов ядовитых.Дрожит Земля,Оставляя безопасную, как просёлок, эклиптику.Стонет мир.Не впадай в безумье. Земля,Ты ведь жизнь подарила людям,Которых разбудит это утро.Когда ты отвернешься от СолнцаИ окунешься в темный кувшин глубин Вселенной,Плачут цветы, серны, дети.Тихо плачут рыбы в грохоте вод, в своей стихии.

По спине у меня пробежал мороз, я передернул в ознобе плечами. И увидел, как под закатанными рукавами мои руки покрываются гусиной кожей. Если это стихи, то они просто безобразны. Я всегда считал, что стихи складывают только о красивых вещах, что это такое чириканье, будто клесты щелкают среди кустарника. В школе мы тоже учили стихи. Про что, и не вспомню. Пожалуй, все больше о родной стране, товарищах и так далее. А потом еще поздравительные. Я всегда старался запомнить в строках только последние слова, которые друг на друга похожи. Когда я их выучивал, то целые строчки во время ответа всплывали у меня в голове, как галушки в воде. Только запомнить при этом, о чем идет речь, совершенно невозможно.

В стихах моего брата Йожо я отдельные слова не замечал, но то, о чем они говорили, было страшным.

Я уже начинал бояться, честное слово! Если уж рыбы плачут, значит, дело плохо, потому что животные всегда всё скорее чувствуют, чем человек.