Черная вода - Джойс Оутс

А может ли компромисс быть искусством? Да, но только второго сорта.

Келли решила, что Сенатор не слышал ее вопроса, но тут он сказал с невеселым смешком, больше похожим на откашливание:

– Это кратчайший путь, Келли. – И добавил, произнося слова медленно, будто говорил с малым ребенком или с молодой женщиной под хмельком: – Здесь все дороги идут в одном направлении, сбиться с пути – невозможно.

Как раз перед тем, как машину выбросило с дороги.

Когда автомобиль стало заносить и повело в сторону оградительного рельса, она услышала одно только восклицание «Эй!», правое заднее колесо крутилось в какой-то сумасшедшей нелепой пляске, она стукнулась головой о стекло, из глаз посыпались искры, но закричать не было сил, инерция движения повлекла их вниз по невысокому, но крутому склону, под колесами что-то захрустело, будто машина ломала сухие палки, но и тут Келли не успела крикнуть: автомобиль рухнул в какую-то яму, заводь, стоячее болото, глубина здесь не могла быть больше нескольких футов, но черная вода пенилась и кипела, поглощая их, автомобиль, накренившись, падал набок, и Келли перестала что-либо видеть. Сенатор навалился на нее всем телом, головы их бились друг о друга, оба отчаянно боролись за жизнь, ошеломленные, потрясенные, они потеряли самообладание и рассудок, только ужас и мысль: это не может быть правдой, неужели я вот так умру? сколько прошло времени – секунды? минуты? прежде чем, освободившись от ремня, Сенатор, простонав: «О боже», дернулся что было силы, вывернувшись наконец из-под сломанного руля, мощно оттолкнулся и выбил дверь, преодолев сопротивление черной воды и земного притяжения, дверь, которая находилась теперь в странном месте – наверху, прямо над головой, словно земля в безумном порыве сместилась с оси и невидимое сейчас небо было где-то там внизу, за черной грязью, – на вопрос, сколько прошло времени, охваченная смятением и ужасом Келли Келлер не смогла бы ответить. Она тоже рвалась из воды, цепляясь за сильную мужскую руку, но он отпихнул ее, и тогда она ухватилась за ногу в брючине, потом за ступню, и ступня, обутая в туфлю на пробковой подошве, с силой оттолкнула ее, ударив по голове, эта туфля на пробковой подошве осталась у нее в руке, а она рыдала, умоляя: «Не оставляй меня! Помоги! Останься!»

Черная вода обрушилась на нее, заливая легкие, а она так и не сумела выговорить его имя.

Часть вторая

Его нет, но он обязательно вернется и спасет ее.

Он выбрался на берег, чтобы позвать на помощь… а может, он лежит плашмя на поросшей травой насыпи, исторгая из себя в мучительных спазмах воду, и тяжело дышит, стараясь вернуть силу и мужество, и готовится вновь погрузиться в черную воду, нырнуть туда, где затопленный автомобиль, словно попавший в беду жук, беспомощно и опасно покачивается, зарывшись боком в мягкий ил, а в автомобиле ждет от него помощи обезумевшая от страха, попавшая в западню пассажирка, она ждет, что он вернется, откроет дверцу и вытащит ее: может, именно так все и произойдет?

Я здесь. Я здесь. Здесь.

Четвертого июля гости съезжались на виллу Баффи Сент-Джон всю вторую половину дня вплоть до самого вечера, одни были незнакомы Келли Келлер, но некоторых она знала: Рея Энника и Фелицию Чьей, новую подружку Баффи, умопомрачительную красотку с блестящими темными волосами, обладательницу ученой степени по математике – постоянного автора «Бостон глоб» по вопросам науки; Эда Мерфи, экономиста из Бостонского университета, который консультировал Бостонскую брокерскую контору; конечно же, Стейси Майлс, с которой Келли, учась в университете, снимала вместе квартиру; Ренди Поста, архитектора, с ним Стейси жила в Кембридже; бывшего любовника Баффи по имени Фриц, с которым Баффи сохранила добрые отношения, тот несколько раз приглашал Келли Келлер в разные места, надеясь с ней переспать, что Келли расценивала как своеобразную месть Баффи, но той на самом деле было на это глубоко наплевать; еще был там высокий и широкоплечий, слегка лысеющий светлокожий негр лет тридцати пяти, он чем-то занимался в Массачусетском технологическом институте, Келли встречала его раньше, у него было какое-то необычное, экзотическое имя, кажется, Люций? Он был не коренным американцем, а выходцем из Тринидада; Келли он всегда нравился, и она чувствовала, что тоже нравится ему, что его тянет к ней. Келли обрадовалась, увидев его, она боялась, что ей будет неуютно здесь: она всегда чувствовала себя не в своей тарелке на таких вечеринках, где слишком много пьют, слишком много острят, слишком шумно веселятся, слишком откровенно демонстрируют половое влечение, все это ставило ее в невыгодное положение – со времени разлуки с Г. ей казалось, что с нее содрана кожа; стоило мужчинам взглянуть на нее с интересом, она сразу же напрягалась, чувствуя, как каменеют челюсти и кровь начинает от страха бешено пульсировать, но если мужчины равнодушно проходили мимо, если их взгляды не останавливались на ней, словно она была невидимкой, страх ее усиливался: она воспринимала это не только как женское, но и как человеческое поражение.

Но тут был Люций. Ученый, занимавшийся плазменной физикой. Подписчик «Ситизенс инкуайери», горячий поклонник Карла Спейдера, того Спейдера, каким он его воображал.

Здесь был Люций, Келли было приятно его присутствие, и если бы в начале третьего черная «тойота» не свернула к дому Баффи, вызвав волну негромкого шепота: «Это что, он? Он? Боже правый!» – эти двое могли бы со временем стать очень большими друзьями.

Она не верила в астрологию, в захватывающие дух предсказания астрологов, в гороскопы, печатавшиеся в журналах, не верила она и в англиканского Бога, в вере которому – почему? зачем? – она сызмальства воспитывалась.

Когда умирал дедушка Росс, от него остались только кожа да кости, но глаза, все такие же живые, светились любовью к той, которую он знал не как «Келли», а как «Лиззи», самой любимой из всех внуков и внучек, он обозначил ей путь в жизни, сказав, будто поделившись измучившей его тайной: «То, что ты делаешь со своей жизнью, та любовь, которую ты вносишь в нее, – это и есть Бог».

Она осталась одна. Он был рядом, но покинул ее, и она осталась одна, хотя, конечно же, он бросил ее, чтобы поскорее вызвать подмогу.

Пребывая в шоке, она не понимала, где находится, почему стало так тесно, откуда взялась эта темнота, не понимала, что же, собственно, случилось, ведь все произошло стремительно – так проносится за окном мчащегося автомобиля смазанная картина, кровь застилала ей глаза – широко распахнутые, удивленные и невидящие, там, где треснул череп, яростно пульсировала боль, она знала, что кость треснула, и боялась, что черная вода воспользуется этой трещиной, чтобы просочиться внутрь и лишить ее жизни, если она не сумеет раньше выбраться, если он не вернется и не поможет ей.

Он действительно утешал ее, улыбаясь, озабоченно хмуря брови и бережно обнимая за плечи. Не сомневайся во мне, Келли. Никогда.

Он знал ее имя, он звал ее по имени. С любовью смотрел на нее, она это чувствовала.

Он был ее другом. Она его совсем не знала, но он был другом, это она понимала. Еще минута, и она вспомнит его имя.

Это автомобиль стал для нее ловушкой, ее зажало на переднем сиденье, там было очень мало места, потому что и крыша, и щиток управления, и дверца – все прогнулось внутрь, придавив ноги и раздробив коленную чашечку правой ноги, оказавшейся словно в тисках; с той же, правой, стороны у нее были переломаны все ребра, но боль еще не чувствовалась, витала где-то, словно несформулированная мысль, и Келли думала, что все будет хорошо, стоит ей лишь приподнять голову над этой просочившейся в машину черной водой, остро пахнувшей нечистотами и холодной, очень холодной для такого теплого летнего вечера.

Она ухитрялась дышать, даже заглатывая воду, особым способом, отфыркива-ясь и тряся головой, и, насколько позволяли силы, старалась отодвинуться от расплющенной дверцы, правое плечо, видимо, сломано, но об этом сейчас не надо думать, в больнице о ней позаботятся, ее подруге как-то спасли в больнице жизнь, они учились вместе в школе, но имени ее она не помнит, помнит только, что это случилось не с ней, Келли, она продолжала звать на помощь: «Помогите! Помогите мне! Я здесь!» – не понимая толком, где теперь верх, где небо? – он так яростно пытался выбраться наружу, что лез прямо по ней к дверце, оказавшейся наверху, там, где ее быть не должно, распахнул эту дверцу, преодолевая сопротивление того, что на нее давило, и протиснул свое ширококостное тело в отверстие, куда с трудом пролезла бы Келли Келлер, но он был очень сильный, он брыкался и толкался, как огромная взбесившаяся рыба, инстинктивно рвущаяся к спасению.

А что ей осталось от него, бог мой, какую награду сжимали ее глупенькие пальчики со сломанными ноготками, которые она так усердно полировала прошлым вечером, взяв у Баффи ее маникюрный набор, какую же, бог мой, – туфлю?