Разные звери - Дан Маркович

От очереди отделился мужчина в коротковатых брюках и голубой рубашке, живот ходил мячом над широкой пряжкой с морским якорем.

- Виктор, привет! Ты чего прохлаждаешься, неси красавицу, люди по закуске соскучились!

Мой собеседник просиял, рыбка подмигнула мне белесым глазком...

Я шел и думал, а это в такую жару даже вредно.

Ч у т ь н е в л и п л иМы с Вовиком получили первую стипендию и решили отметить событие. Только приехали учиться, месяц в колхозе - и осень, темные вечера, лекции каждый день, до экзаменов далеко... Затосковали, делать как-то нечего, хотя работы много. Никого не знаем, по вечерам сидим в общежитии. Деньги вот получили.

- Надо отметить, - он говорит.

Я тоже считаю - надо. Купили две бутылки вина, крепленого, выпили на общей кухне у окна и снова делать нечего.

- Пойдем, погуляем у реки, - он предлагает.

И я считаю, погулять нам не мешает, все-таки событие, первая стипендия. И пошли.У реки скамейки, у самой воды, рядом пловучий ресторан, музыка, свет и пахнет шашлыком. Но туда никаких денег не хватит, да и не привыкли ходить в такие места. Прошли немного по берегу, видим, на скамейке два мужичка, и две девушки с ними или женщины. Мужчины пьяные, но ведут себя нормально, пристают потихоньку. Мы сели с краю.

Они говорят:

- Вы что?..

Мы им:

- Ничего, отдохнем минутку и дальше.

Один говорит:

- Давай, мы вам отдадим этих, они согласны, а вы нам на бутылку, нет, две...

Я думаю, пора вспомнить, что мы выпили две бутылки и немного опьянели.

Вовик говорит:

- А что... сколько у тебя с собой?

Я говорю:

- Все тридцать...

Он мне шепчет:

- Давай рублей штук пять, у меня блокнот, я под деньги бумагу подложу, они не заметят, темно.

Я вытащил несколько рублей, подложили листочки из блокнота, получилась толстая пачка.

- Ну, что? - они говорят.Мы им пачку, они схватили, ничего не заметив, и уходят, держась друг за друга, к ресторану. Там у трапа, говорят, всегда есть, даже среди ночи. И с девушками не попрощались, продали и исчезли. А те сидят молча, в темноте не видно, какие они, только заметно, что не мужчины.

- Теперь они наши, - говорю Вовику, - пусть с этого края будет моя, она потолще. Ты худых любишь, вот и бери ту, что в платке.

- Ты не думай, - он говорит, - как придем домой, я тебе два рубля отдам.

Мы сели, придвинулись поближе к ним и завели разговор. А они молчат. Тогда я решил обнять свою, руку положил на спину. А она как толкнет меня, я даже слетел со скамейки. Вскарабкался обратно и говорю:

- Так не договаривались, нам сказали, что вы согласны.

Вовик тоже хотел свою обхватить, ту, что худей, а она ему локтем в бок. Он, правда, не упал, но остался недоволен.

- Вы что?..

Они ничего не отвечают, только толкаются.

В ресторане огни погасли, у них вечер при свечах. На скамейке стало совсем темно, и трудно завести разговор. Чувствую, все идет не так, как договорились. Вовик тоже считает, тут что-то неладно:

- Зачем рубли давали, хорошо еще, что догадались бумаги подложить.

А эти сидят и молчат, и только сильно толкаются. Я уже два раза со скамейки слетел, правда, не больно, но все же обидно - за что платили? Пусть не совсем честно, но какие-то рубли ведь уплыли, а толку... И даже разговора нет - молчат и толкаются.

Вовик говорит:

- Надо бы посветить, узнать, почему они молчат. Что вы из себя строите? - спрашивает у них, - мы ведь договорились...

А те снова толкаются, и не уходят тоже, так что непонятно все.Тут по реке проплывает кораблик, у него бортовые огни, и он нас медленно освещает. И я вижу - моя девушка не девушка, и не женщина, а старуха лет шестидесяти, а может и больше, она сильно пьяна, только икает и толкается. И Вовик говорит - " старуха... тощая..." Не такая старая, может, дочь моей старухи, лет пятидесяти, и тоже сильно-сильно пьяна. Сидит и спит, проснется, толкнет локтем и снова спит, и даже не знает, как мы договорились.

- Это обман, - я говорю, - мы так не договаривались. Жулики это, подсунули нам пьяных старух.

И мы понимаем, хотя еще слегка пьяны, что попали в плохую компанию. Сейчас эти жулики вернутся, у них на водку не хватит. Пусть сначала они нас надули, а потом - мы их, это нам так не пройдет.

Я отодвинулся от своей, она всем телом падает на скамейку и храпит в полный голос. И Вовик протрезвел, встал, и мы потихоньку двинулись подальше, скорей, потом побежали. Слышим, сзади крик. Кто-то бежал, ругался, а, может, показалось...

Выбрались на улицы, где народ, и не спеша двинулись в общежитие. Туман в голове совсем рассеялся, я говорю:

- Чуть не влипли, очень опасно жулика обмануть.

Он согласился и говорит:

- Хорошо еще, что бумагу подложили, а то плакала бы стипендия.

А т ы г о в о р и ш ь ...Мы с Вовиком свалились на свои кровати, на панцырные сетки, - устали за день, как две собаки, - и уже спим, как вдруг грохот в коридоре. И шуршание, будто волочат что-то тяжелое по линолеуму к нашей двери. От толчка дверь распахивается и вваливается Эдик, наш третий жилец, его к нам недавно подселили. Мы на первом курсе, он на третьем, вернулся из академического. Прежнее его место занято, и вот направили к нам. Временно, сказали, все равно скоро вылетит. Эдик борец классического стиля. "Самый непрактичный вид спорта, - говорит, - теперь дерутся ногами, а я - бросок через бедро; пока я бросок, он мне ногой - ого!.." Он неплохой малый, но есть одна слабость, вернее, сразу три - любит выпить, тут же находит женщину и тащит к нам, больше ему некуда.

- Вы спите, ребята, - он говорит, - я тихо...

Но спать трудно. Мы объясняли ему. Трезвый он все понимает, а как выпьет, снова за свое.

И вот он тащит чье-то тело по полу и тяжело дышит.

- Вы спите, ребята, спите... - говорит, со стоном поднимает тело, как два мешка картошки, и броском через бедро кидает на кровать.

Панцырная сетка, известно, очень прочная кровать, но скрипит. Вслед за падением и скрипом мы слышим голос, то ли мужской, то ли женский, не разобрать. Голос заявляет:

- Ты меня не удовлетворишь... - и сразу раздается сильный храп.

Эдик ложится и пытается удовлетворить, кровать раскачивается и звенит как многострунный инструмент. Но толку никакого, храп не прекращается.

- Эдуард, послушай, - говорит Вовик, он очень чувствительный и тонкий, - может, достаточно, не буди человека. И мы заснем, у нас с утра зачет.

- Вы извините, ребята, - отвечает Эдик, - я сейчас...

И продолжает, и продолжает...

- Давай, свет зажжем, - я предлагаю, - может, он успокоится? У него самолюбие задето, ведь спит, и даже храпит.

- Неделикатно получится, - сомневается Вовик, - он может обидеться...

Эдик, наконец, со стоном истощается. Мы уже радуемся - будем спать, как вдруг храп прерывается, и снова тот же голос, не мужской и не женский:

- Ты меня все равно не удовлетворишь.

И снова этот человек засыпает.

- Эдуард, успокойся, - говорю, - это провокация, не стоит близко к сердцу принимать.

Но Эдик спортсмен высокого класса, ему обязательно надо доказать. Он снова пытается - снова храп, скрип, стон... и опять голос:

- Ты меня никогда не удовлетворишь.

- Это уже слишком, - говорит Вовик, - это даже опасно для жизни. Я зажгу свет... - и шлепает босыми ногами к двери.Зажигается свет. Спортсмен сидит на краю кровати, трусы зажал в кулаке и раскачивается как от зубной боли. А на панцырной сетке раскинулась здоровенная бабища в спортивных штанах. Больше на ней ничего нет, она храпит и губы сложила трубочкой, будто соску сосет.

- Ты как же это... - изумленно спрашивает Вовик, - даже штаны с нее не снял...

- Зачем... - подумав, отвечает Эдик, - они дырявые.

- Откуда ты взял такую? - я спрашиваю. - Уж больно грязна...

- Отстань, - вяло говорит Эдик, - у меня тоска.

- Унеси ее, откуда принес, - прошу его, - у нас завтра зачет.

- Нельзя, - отвечает, - я ее из поезда взял. На перроне встретились, в буфете. Поезд с юга, остановка три минуты. У нее в вагоне муж, дети... Потом она упала на угольную кучу... и кофточка разорвалась.- А ты говоришь... - обращается ко мне Вовик, - вот что такое случай! Едет себе с Юга, с ней муж, детишки... выбегает на перрон на каком-то грязном полустанке купить молочка - и внезапно вспыхивает любовь. И все, все к черту!.. Завтра она выстирает кофточку, заштопает штаны, даст телеграмму "отстала, целую, еду...", сядет в поезд, молчаливая, едет, встречается, целует, вроде все по-старому, но какая-то трещинка в отношениях...

- Ты романтик, - я говорю, - лучше бы ее убрать, а то утром зачет...

- Не романтик, а дурак, - мрачно говорит Эдик.

Он стаскивает с кровати тело, взваливает на спину и уходит в коридор.

Мы долго не спим, говорим о случайности, о судьбе, о непредвиденных последствиях наших самых искренних движений души и тела...

Возвращается Эдик, молча кидается на панцырную сетку и тут же засыпает. Утром он глядит в потолок, рассеян, хмур и раздражителен. Мы, наскоро позавтракав, уходим сдавать зачет.

Возвращаемся вечером, в Эдикином углу голая панцырная сетка, исчез чемодан, что валялся под кроватью, нет книг на полочке у окна, и куртки, и старых домашних тапочек...