Обещание нежности - Олег Рой

В тот самый первый вечер, позвонив все-таки на работу и подыскав какой-то благовидный предлог для опоздания (оказалось, на нее в эту последнюю ночную смену уже никто особо и не рассчитывал), Наташа осталась сидеть на скамеечке рядом с подъездом, пока ребята накрывали у соседей на пятом этаже импровизированный стол и созывали на вечеринку всех знакомых. Потом они разливали в стаканы дешевый портвейн и лихо закусывали дефицитными шпротами, рвали гитарные струны, флиртовали. И еще трепались о том, о чем всегда идет треп в малознакомых компаниях: о погоде, о политике, о профессиях, о полевых испытаниях и о том, как — «помнишь, Санек, ты нашел во-о-от такой халцедон!»…

Наташа не вымолвила за все это время ни слова; она смотрела на Максима, примостившегося со своей гитарой напротив, весело балагурившего с друзьями и ни разу так и не заговорившего с ней. Потом она коротко поблагодарила новых знакомых за угощение, поправила перед зеркалом в прихожей прическу и ушла. А выйдя под утро из больницы, где только что тепло распрощалась с коллегами, увидела у входа уже знакомую фигуру, притулившуюся на корточках под больничным козырьком.

С тех пор они уже не расставались. Максим, пользуясь своим коротким отпуском, провожал и встречал ее с новой работы, расспрашивал о дипломе, защита которого должна была вот-вот состояться, сочувственно молчал во время ее долгих рассказов об отце. Ему нравилось смотреть на нее. Его завораживали Наташины движения, нежная улыбка. Иногда Максиму казалось, что эта девушка, вошедшая в его жизнь, могла бы и вовсе с ним не разговаривать; главное — чтобы она просто была, двигалась у него перед глазами и временами позволяла себя обнять, уткнувшись носом в его вечно небритый подбородок.

А она наводила порядок в комнате, доставшейся ему по наследству от недавно умершей матери, готовила ужины и завтраки, взахлеб делилась подробностями о новых заботах в лаборатории Платонова. Обнаружив брошенный в прихожей под вешалкой рюкзак, плотно набитый грязной и скомканной одеждой, тщательно перестирала все, плавясь от нежности и какого-то невыносимого, щемящего чувства горделивой женской собственности: это были вещи ее мужчины, пропахшие его потом, доверенные только ее нескромному взгляду, только ее любовной заботе. И, услышав потом его мимоходом сказанное «спасибо», чуть не заплакала, когда он небрежным комом сунул чистую, тщательно выглаженную одежду все в тот же тесный и грязный рюкзак.

Матери Наташа сказала — коротко, тоном, не терпящим возражений, — что выходит замуж, ничуть не сомневаясь, впрочем, что это официальное событие в ее жизни состоится еще не скоро. И каково же было ее удивление, когда однажды субботним утром, примерно через месяц после начала их бурного романа, Максим заявил:

— Собирайся. Оденься понаряднее. И документы не забудь.

— Куда это? — неподдельно изумилась Наташа.

— Идем в загс.

— Но по субботам там заявления не принимают… — растерялась девушка.

— А мы и не будем подавать заявление. Нас распишут сразу, потому что в понедельник мне в поле. Мне дали справку в экспедиции… Ну, давай же, торопись. Ты ведь хочешь выйти замуж?

Наташа остолбенело молчала. Конечно, она хотела выйти за него замуж. Конечно, это было чудесно — расписаться с Максимом сейчас же, сразу, но… как же свадьба? Мама? Подруги? Белое платье?…

Она и опомниться не успела, как комната заполнилась галдящими бородачами с гитарами, хрипло запел Высоцкий на потрепанной магнитофонной пленке, и кто-то крикнул им: «Идите, идите, ребята. Мы что-нибудь сварганим к вашему приходу. Гулять так гулять!»

Их действительно расписали в ближайшем загсе без всяких проволочек; она едва умолила Максима заскочить перед этим к ней домой, чтобы пригласить — хотя бы формально — на свадьбу мать и переодеться в свое выпускное платье. По причудливой ассоциации памяти кружевная белизна этого наряда мгновенно напомнила ей серые больничные простыни, на которых умирал ее отец. Она сидела тогда рядом с ним, и складки легкого платья так красиво, так живописно смотрелись на постели умирающего… При воспоминании об этом Наташу вдруг затошнило — так сильно, так внезапно, что она с трудом сумела справиться с собой. Но, мгновенно запретив себе даже думать об этом, она отчеканила про себя: «Сегодня — никаких терзаний. Сегодня мой день, и он должен быть прекрасен!»

Мать послушно отправилась с ними в загс, но прийти вечером на квартиру к новоиспеченному зятю, чтобы отпраздновать, отказалась наотрез. Ее губы, почти всегда теперь тесно сжатые, все-таки выдавили из себя подобие улыбки, когда она сказала дочери: «А я-то думала, что ты… Ну, бог с тобой».

— У меня все хорошо, мама! — попробовала было растопить лед оглушенная всем происходящим, растерянная от неожиданностей этого дня счастливая Наташа.

— Да? — недобро прищурила глаза Алла Михайловна. — Тогда отчего такая спешка?

— Да нет же, ты не поняла, — с облегчением рассмеялась девушка; ей показалось, что она сообразила, чем именно вызвана недоброжелательность матери. — Ты думала, ребенок?… Нет, нет. Ничего такого. Просто… ну, просто мы очень любим друг друга.

Мать сухо кивнула рано поседевшей головой.

— Ну, разумеется. И ты, вероятно, очень гордишься мужем, не так ли?

Наташе так хотелось пуститься в пылкие и подробные похвалы Максиму, рассказать матери, какой он замечательный, какой смелый и умный… Но, взглянув на Аллу Михайловну, она отчего-то прикусила язык и только молча обняла ее. Обняла — и мгновенно отпрянула, услышав ее следующий вопрос:

— Тогда почему на вашей свадьбе будут только его друзья? Почему ты не пригласила, например, кого-нибудь в свидетельницы… ну, хоть Анюту? Ты ведь так дружила с ней в школе!

Девушка молчала, и мать безжалостно добавила:

— Хорошо, пусть не Анюту… не важно. Но вообще-то хоть кто-нибудь из твоих подружек знаком с Максимом?

Нет. Никто из Наташиных подруг не был с ним знаком. Она и сама, пожалуй, не смогла бы объяснить, как это вышло. За весь долгий-долгий месяц их любви она ни разу не удосужилась позаботиться о том, чтобы впустить его в свою прошлую жизнь более ощутимо, более плотно, нежели просто объятиями и рассказами. Ей все время не хватало его, она не хотела делиться им ни с матерью, ни с подругами, ни с кем бы то ни было еще. Довольно и того, что геологическая компания самого Максима то и дело толпилась в их скромном жилище. А впускать туда еще собственных подруг… уж это увольте!

Вот так и вышло, что Наташа и в самом деле осталась без свидетельницы в такой торжественный день. Но законом это не запрещается — регистрировать брак без подружки со стороны невесты. И если бы не вопрос Аллы Михайловны, сама девушка вряд ли бы даже обратила внимание на то, что в ее свадебной церемонии чего-то не хватает.

Зато чего-чего, а внимания и галантности со стороны молодого мужа в этой церемонии было хоть отбавляй. Он принес в загс столько цветов, что Наташа, смеясь, даже предположила, не оборвал ли он в угаре любви все близлежащие клумбы. Ведь для того, чтобы купить всю эту роскошь, кажется, потребовалась бы его годовая зарплата… Он нес ее на руках от самых дверей загса до помпезно украшенного куклами и кольцами такси; он только с ней танцевал весь вечер, не замечая скрыто-завистливых взглядов знакомых геологинь, пришедших, разумеется, чтобы поздравить его с законным браком. Он смотрел только на жену ясным и открытым взглядом, все таким же любящим и страстным. И поздно вечером, когда все наконец разошлись, он обрушил на Наташу такой водопад мужской нежности, что она показалась себе самой желанной, самой любимой, самой счастливой женщиной на земле.

Хотя почему показалась? В ту ночь, вероятно, она такой и была. Даже если бы за всю ее жизнь больше ни разу не случилось такой ночи, думала Наташа, можно считать, что она уже получила от судьбы все, на что может рассчитывать женщина. Жизнь уже прожита не зря. Во всяком случае, в понедельник утром, проводив мужа «в поле», едва удерживаясь от глупых сентиментальных слез первой разлуки и глядя в окно сквозь их непролитую пелену на быстро удалявшуюся фигуру, она вдруг схватила со стола тюбик красной губной помады и решительно вывела на стекле: «У меня есть все!»

У нее и правда было все. Любимый мужчина. Любимая наука. Любимая работа. И еще у нее был Платонов. Платонов, который на прошлой неделе в тихом разговоре с глазу на глаз открыл перед ней такие перспективы, о которых дочь опального профессора-химика раньше не осмеливалась даже задумываться.

Кажется, ее счастье «вопреки всему» начинало сбываться. Во всяком случае, Наташа на это очень надеялась.

Глава 3

А потом она стала ждать его и ждала целую вечность. То есть в тот, самый первый раз Максим вернулся довольно быстро: командировка оказалась краткой, в руководстве экспедиции пожалели молодожена и при первом же удобном случае отправили в Москву. Но мало-помалу его командировки стали все более частыми, отлучки — все более длительными, а вся Наташина жизнь превратилась в одно сплошное, огромное, невыносимое, коварное ожидание.