Головы моих возлюбленных - Ингрид Нолль

Вечером мы пошли на мюзикл. Дядя Коры принес нам билеты. Он питал тайную надежду, что скоро мы отправимся восвояси. Кора решила, что мы должны по возможности скорее доставить эти замечательные краски в Любек. С тех пор как ей довелось увидеть картину с покойником, она была самого высокого мнения о таланте моего отца, потому что тема вполне соответствовала ее вкусам.

Отец был растроган нашим подарком.

– Да, но что же мне теперь нарисовать?

– Нас, – ответила я, – двойной портрет, Корнелия и я.

– Я целую вечность не писал портреты.

Но Кора тоже пристала к нему, так ей понравилась моя идея. Отец вошел в раж – его побуждали к тому новые краски. Начал он с многочисленных набросков, и все они получались у него на удивление живо.

– Я напишу вас как двух куртизанок Утамаро[4].

Об испанских принцессах даже и речи не заходило.

После трех сеансов, исполнившись творческого пыла, он завершил картину. По колориту это полотно было не сравнить с жучками-червячками, оно было гораздо пестрее.

Мы с Корой выглядели на нем более взрослыми и умудренными, но в выражении лиц было что-то по-детски жестокое, словно мы только что оборвали крылышки у всех его насекомых.

Отец был в восторге, он впервые обнял меня, обнял и Корнелию (не слишком тактично, на мой взгляд) и выразил мнение, что эта картина послужит началом его второй карьеры. Хотя про его первую карьеру я ровным счетом ничего не знала.

На прощание отец захотел подарить мне свою картину. Но как спрятать подарок от матери? Уж она-то сразу догадалась бы, кто ее писал. Я попыталась втолковать это отцу.

– Ну, скажи ей правду, – ответил он.

– Она никогда не говорит о тебе. Мы с Карло не хотим ее огорчать. Может, она так до сих пор и не простила, что ты нас бросил…

Сказав эти слова, я очень смутилась, ибо ни разу еще не разговаривала с ним так откровенно.

Он смотрел прямо перед собой неподвижным взглядом.

– Суровая женщина, – наконец сказал он. – Можно подумать, я по доброй воле сел за решетку.

Мы с Корой так и побелели.

– А почему вы сидели за решеткой, господин Вестерман? – вежливо спросила она.

Лично я не осмелилась бы задать такой вопрос.

– Господи… – Отец достал бутылку и отхлебнул прямо из горлышка. – Расскажу, когда вы немного подрастете.

В шестнадцать лет неприятно слышать такие слова.

– Как ни суди, это был несчастный случай, и я за все заплатил. Если бы твоя мать поддержала меня, я бы уже много лет снова был с вами.

Он еще заметил, что другие женщины не так жестокосердны.

И снова Корнелия принялась его допытывать:

– А вы потом женились во второй раз?

Хотя она не могла не знать – мои родители так и не развелись.

– Нет, нет, – сказал он, – Карин – она медсестра, очень энергичная женщина и без всяких предрассудков. Теперь, когда я состарился и мне нужна помощь, она меня покинула.

– Папа, – спросила я, набравшись храбрости, – а ты помнишь, как называл меня инфанта Майя?

– Какая такая инфанта? – переспросил он и поковырял спичкой в ухе. – Откуда у нас возьмутся инфанты? К слову сказать, Карин была не моложе твоей матери. Даже на год старше.

Ну какое мне было дело до этой дуры Карин?

– Папа, – умоляющим тоном продолжала я, – я говорю про Веласкеса.

– Веласкес? Если мне не изменяет память, он писал испанский двор, инфант, конечно, боже мой. А ты-то откуда это взяла? Я не эпигон.

Эти слова доказали мне, что он совсем позабыл свою маленькую дочь.

Кора тем временем заворачивала картину.

– Если Майя не хочет, я сама ее возьму.

Отец молча кивнул. У него и мысли не возникло, чтобы сохранить портрет для себя. Мы попрощались. На другой день мы собирались ехать домой. Многое я так и не смогла прояснить и узнать, просто к старым тайнам добавились новые. Обиженная и разочарованная, я протянула отцу руку.

– Ну, тогда привет, – сказал он.

Глава 4

Персиковый

Родителей можно ненавидеть, а можно идеализировать. Родители Коры представляли собой полную противоположность моим – до такой степени, что казались мне лишенными малейших признаков подлости и будничной усталости друг от друга, казались символом современных партнерских отношений. Отец у меня был алкоголик, мать страдала депрессией – то ли она страдала из-за него, то ли он из-за нее начал прикладываться к бутылке. Как бы то ни было, на пути своего рокового развития они подталкивали друг друга.

Весной во Флоренции порой идут проливные дожди. Из автобуса сложно разглядеть всю красоту этого города – потоки грязной воды струями бегут по стеклу. Быть может, сравнение их со слезами, которые льются из моей грязной души, покажется не очень оригинальным, но оно снова и снова приходит мне на ум.

В такие хмурые дни я вспоминаю, как мы возвращались из Гамбурга в Гейдельберг. Когда мы уже сидели в вагоне и родственники Коры кивали нам с видом явного облегчения, мне казалось, что у меня начинается грипп. Я так и не заболела, но мое внутреннее бессилие и плаксивость вполне походили на предвестников болезни. Мы говорили о моем отце, правильнее сказать, Кора говорила, а у меня не было сил развивать собственные теории.

– Ты расскажешь Карло о том, что мы у него были, конечно, не упомянув ни единым словом наш выигрыш в лото?

Я пришла в ужас.

– А вот это не его собачье дело.

Хотя, с другой стороны, мне показалось заманчивым, что теперь я знаю больше, чем брат, могу подробным повествованием кое-что у него выведать и вообще устроить ему настоящую пытку.

– Надо подумать, – ответила я и, привалившись к Коре, уснула.

Я проснулась после лихорадочной дремоты, меня терзал неприятный сон, который я не могла бы передать словами. Он имел какое-то отношение к картинам отца. Мне скоро предстояло расстаться с Корой, и тогда я оказалась бы беззащитной перед моим шантажистом. Без подруги я чувствовала себя как ребенок без матери.

В багажной сетке Корнелия обнаружила газету. Не успела я открыть заспанные глаза, как она воскликнула:

– Я хочу прочитать тебе кое-что интересное. Слушай:

Во время праздника, устроенного молодежью в окружном центре Г., при трагических обстоятельствах семнадцатилетний Маркус Ш. был с тяжелым ранением доставлен в больницу. Изрядно выпив, он приставил себе к виску газовый пистолет своего отца, относительно которого был убежден, что это вполне безобидная игрушка, и спустил курок. Если верить словам друзей, он просто хотел попугать свою одноклассницу, которая его отвергла. Буйное веселье завершилось более чем ужасно. Взрывная волна причинила молодому человеку тяжелое ранение мозга. В бессознательном состоянии он был доставлен в неврологическое отделение университетской клиники, где лишь три дня спустя был выведен из состояния комы.

Кора выжидательно на меня посмотрела.

– О’кей, – среагировала я. – Этого я не знала. Я всегда думала, что подобное оружие служит только для запугивания, а вреда причинить не может.

– Пожалуй, так и есть, но этот глупый Маркус прижал пистолет к виску, вот в чем разница.

– Пусть так. – Я пожала плечами.

– Майя, а ты знаешь, что у моего отца в ящике стола лежит такой же пистолет?

Я вытаращила глаза. Что это она задумала?

– Если этот Детлеф от тебя не отвяжется, можно и так…

– Ты хочешь его убить?

– Да нет, можно сделать так, чтобы он сам выстрелил, ну, как в этой газете. Никто ведь не знает, что мы ее прочли.

– Нет, Кора, это слишком. Надо подойти к делу с другого конца. Чтобы на руках у нас было что-то такое, чем мы сами его сможем шантажировать, так сказать, антишантаж.

Кора задумчиво щипала свой мохнатый пуловер.

– Что ж, вполне можно попробовать. Родителей на будущий уик-энд как раз не будет дома. Во вторник они уедут отдыхать, а до тех пор мы должны тебя выручить.

– Ты что этим хочешь сказать, насчет уик-энда и отъезда родителей?

– Понимаешь, вечеринка, о которой написано в газете, наводит меня на мысль. Мы пригласим Детлефа и Карло, а может, и еще кого. И напоим этого гада, и я прижмусь к нему, и заманю его в родительскую спальню. Он разденется и сбросит свою одежду в ванной, потому что я так захочу. У нашей ванной две двери, ты возьмешь его вещи и спрячешь.

– Ах, Кора, ну зачем это нужно? На него это не произведет никакого впечатления. Он залезет в супружескую постель, наденет пижаму твоего отца и проспится. И вообще, с какой стати он будет раздеваться догола, если ты сама не разденешься?

– Ну я тоже слегка разденусь.

Корнелия во многом меня превзошла, об этом я догадывалась. Но насколько превзошла, я не спрашивала, сознавая, что мне самой по этому поводу сказать нечего. Я сделала над собой усилие:

– Кора, а когда ты впервые по-настоящему имела дело с мужчиной?..

– Позавчера.

Я не поверила и принялась допытываться:

– Студент, что ли?