Записки Планшетной крысы - Эдуард Степанович Кочергин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На моё любопытство, где и у кого он научился искусству вырезания из бумаги таких замечательных фигур, дядя Костя ответил, что в его детстве по желанию родителей два раза в неделю к ним на квартиру приходил маленький смешной старичок — немец, специальный учитель ручных ремёсел. В семье его обзывали Щелкунчиком. Этого Щелкунчика он очень любил. Вон, смотрите — немецкие ножницы — подарок моего учителя Гельмута Карловича — они всегда со мной. Он — то и обучал нас, детишек, изготовлению для себя всяческих игрушек из бумаги. Показывал способы складывания её, прорезания, научил приёмам тиражирования солдатиков и многому другому. Ему, Косте, нравилось превращать плоский лист в осмысленное пространство. Однажды способный ученик Щелкунчика на Новый год вырезал из бумаги объёмную ёлку и украсил её бумажными игрушками. Елка имела огромный успех в семье, у друзей и соседей по дому. С тех пор он не бросал это занятие. Оно успокаивало нервы. До революции, кстати, печаталось множество пособий по вырезанию разнообразных фигур из картона и бумаги, и такое занятие в те времена считалось уважительным делом.
Пришло время, и я ушёл со службы из славных мастерских Малегота, ушёл в художники — постановщики. Ушёл со многими знаниями ремесленных секретов старинных петербургских Планшетных крыс. Эти секреты кормят меня до сих пор. Ушёл с памятью о великих мастерах театрального дела.
В начале семидесятых годов, работая главным художником в Театре Комиссаржевской, вдруг с прискорбием узнал, что знаменитый театральный химик, мой дядя Костя, под Новый год покинул наш мир. Перед уходом украсил свою чудную залу белой бумажной ёлкой с бумажными игрушками и окружил её мизансценами, состоящими из популярных оперных героев мирового репертуара. А также повелел похоронить себя в своём монашеском дубовом рундуке.
А булатовский сухой голубец, банку которого я притырил в те далёкие пятидесятые года в мастерских театра, пользую и теперь, но только в редких необходимых случаях. Ни наша, ни зарубежная красочная промышленность ничего подобного не изготовила до сих пор. Благодаря этой нечаянной краже уже многие года вспоминаю старого питерского холостяка — волшебника дядю Костю.
Светлая тебе память, Константин Константинович!
Иван Григорьевич Щербаков
ТОПОР ВЕПСА. ЦЕХОВАЯ БЫЛЬ
Андрею Черных, Вячеславу Сафъянникову, Владимиру Тюхтяеву — петербургским театральным столярам посвящается
Познакомился я с моим невзрачным героем в середине шестидесятых годов прошлого века, когда художничал для Театра имени Веры Фёдоровны Комиссаржевской, делал первый спектакль нового руководителя театра Рубена Агамирзяна «Господин Пунтила и слуга его Матти» по Бертольду Брехту. Самое интересное для этой истории — то, что действие пьесы происходит в стране Суоми, в усадьбе богатого финна.
При сдаче рисунков, чертежей и шаблонов в мастерские театра я посетовал, что столярам придётся делать мебель «по — хуторски» — без привычных для нас царг[4], вставлять и крепить ножки столов, скамей и табуретов из неокорённого кругляка прямо в столешницы и сиденья.
Старый и опытный заведующий постановочной частью театра Иван Герасимович Герасименко устранил сомнения:
— Вашу чухонскую мебель сделает настоящий чухарь- вепс.
И подведя меня к худенькому, небольшого роста человечку с опущенным в пол виноватым лицом, представил его:
— Вот вам наш древнефинский Иван, расскажите ему, что вы хотите.
Рассмотрев его, я заметил — столяр был беспалым. На правой руке у него отсутствовало два, а на левой — один палец.
— Интересно, как он справляется со своей ремесленной работой? — спросил я завпоста. Тот пошутил:
— Оставшихся пальцев ему как раз хватает, а лишние он обрубил.
Ознакомившись с моими чертежами и рисунками, человечек слабым голосом деликатно атаковал меня единственным вопросом:
— Делать как у вас рисовано или как по природе надо?
Я с испугу повторил ему дважды:
— Как надо, как надо… дядя Иван.
Иван Григорьевич Щербаков был местным инородцем — вепсом. На окраине нашей питерской области в лесах жили остатки этого древнего финно — угорского племени. В отличие от обыкновенных финнов их окрестили в православие, и они получили русские имена и фамилии. Родился Щербаков в своей Вепсландии как раз в 1917 году. Жители чухарских деревень долго не знали, а затем долго не могли понять, что же произошло в октябре 1917‑го в начальственном городе большой страны. А когда узнали, стали думать, зачем им это нужно, и вообще, что же это такое — революция. До сих пор думают.
Дед его, старый плотник — вепс, вместо серебряной ложки на зубок, как у нас, у русских, в день рождения внука, надев красную праздничную рубаху с красными шёлковыми ластовицами, принёс в избу маленький топорик, выкованный им в деревенской кузне по законам предков, и, завернув в кусок домотканого холста, положил под матрас в головах Ивановой долблёной люльки. По наследству, по родовому уговору, малый Иван обязан был стать плотником. Он им и стал.
Более неразговорчивого человека в питерской округе не найти, разве что среди глухонемых. Оживлялся лишь при разговорах о лесе, деревне и плотницком ремесле.
— Экий ты у нас, Иван, бурливый сегодня, — говаривала ему жена, если он произносил более пяти слов подряд. — Не иначе перебрал чего — нибудь горячительного… — И смотрела недоверчивым глазом.
Добиться от него каких — либо сведений было невозможно. Только однажды похвастался мастер своим дедом перед подельниками по ремеслу, и то после рюмки на своём шестидесятилетии:
— В мои мелкие годы в конце лета
