Сожженная карта - Кобо Абэ

— Не теряется способность рассуждать…

Может быть, из-за того, что я, слишком внимательно слушая, подался к нему, я вдруг почувствовал сильный запах из его рта и невольно сделал шаг назад, а мой собеседник чуть склонился, заглядывая в машину.

— Да, да… способность рассуждать… ну а еще один вид — нарушение и этой способности рассуждать… в конце концов человек превращается в кретина. Поэтому в первом случае он, как бы став новым человеком, может жить среди незнакомых ему людей. Обычно через два-три месяца память восстанавливается. Проблема возникает в том случае, если человек в результате этой болезни становится полным кретином. Но такие люди сразу же берутся полицией под наблюдение, сверят по картотеке покинувших дом лиц, о которых сделано заявление, и тут же обнаружат, верно? Ну а тот человек и водительские права, и вообще все документы в отличие от нас, простых смертных, всегда носил с собой…

— Выходит, что вы тоже придерживаетесь версии запланированного исчезновения?

— Трудно сказать. Не ребенок вроде бы — уходить из дому без всякой причины, это, знаете ли…

— Если побег тщательно подготовлен, тогда действительно никаких следов не остается. Но, судя по тому, что мне удалось узнать вчера вечером, есть еще кое-какие неясности… посудите сами, телефонная книжка со специальным устройством для открывания на нужной букве, она у вас, да?

Я надеялся застигнуть его врасплох, но он и бровью не повел.

— А, вот вы о чем. Ну, таких вещей сколько угодно. Дневник, например, визитные карточки, лежавшие в его Столе… — С рассеянным видом он смотрит в небо, и тогда вздуваются, зажав кадык, хорошо развитые мускулы, как на шее зажаренной целиком птицы. — Но, знаете, с тех пор прошло уже больше полугода. И все это время я не сидел сложа руки. Хватается за все без разбора, наверно, потому, что бестолковый, думаете вы, но… я потратил на это много времени и денег… ладно, если понадобится, я вам когда-нибудь все объясню. Но, по совести говоря, я не хочу, чтобы на эти вещи вы попусту тратили время. Просьба моя — это результат серьезного анализа всех моих неудач. Так вот, не могу ли я просить вас снова все взвесить как следует, заново все пересмотреть.

— К чему вы мне это говорите? Одна фотография, один спичечный коробок — это все равно что искать улицу, не имеющую названия.

— Я бы этого не сказал. — Сняв перчатку, он с силой стал тереть глаз, пыль в него, что ли, попала. — Я тоже прекрасно знаю, что ходить в это кафе — пустая трата времени. Но вот что интересно, размышляя о том, что это за кафе, куда вы собирались пойти на разведку, я вдруг подумал: а что, если тот самый спичечный коробок, ради которого вы туда пошли, на самом деле куплен не в этом кафе, а к примеру, здесь, на стоянке?.. Мне это кажется вполне вероятным. Так вот, человек этот весьма ловкий и искусный, что касается машин, ой был первоклассным автомехаником, имел даже диплом… благодаря своей ловкости он раздобыл где-нибудь почти даром старую развалину, привел ее в порядок и ездит на ней, занимаясь ремонтом автомашин, — прекрасное занятие. Ну как, разве это не может служить хоть малюсенькой зацепкой? И эту стоянку он сделал, причем совершенно случайно, местом заключения сделок…

— Вот я и хочу, чтобы такие сведения вы мне сообщили. — Я сразу же вспомнил, что на полке рядом с лимонной шторой, среди самых различных книг, большую часть которых составляли специальные, действительно были книги по ремонту автомобилей, а прибавив сюда висевший рядом с Пикассо мотор в разрезе, на котором были красные надписи, должен был признать, что проявил некоторую невнимательность. — Ведь то, что он имеет диплом автомеханика, чрезвычайно важная деталь. Расположение родинки, след от операции аппендицита или его отсутствие — приметы бывают не только такие. И, поскольку мне своевременно не рассказали всего этого, я оказался в весьма затруднительном положении.

— Вы правы, это никуда не годится. — Он рассмеялся, оттопырив тонкие губы и резко ткнув меня пальцем в бок. — Моя сестрица, наверно, спутала вас, агента, с закуской к пиву, а?

— Ну и каков же результат?

— Ничего не вышло… — Повернувшись в сторону сторожки, мужчина высунул кончик языка с белым налетом и сплюнул. Плевок, описав крутую дугу, упал на крышу соседней машины. — Старик сторож всего полгода служит здесь, никого другого больше нет. Я пытался поговорить с ним, но он неожиданно оказался крепким орешком, никак не поддается. Своими гноящимися красными глазками он так и шныряет по сторонам. Мол, все в порядке, что вы от меня хотите. А в общем-то желательно на все это взглянуть по-новому. Ведь тогда может проясниться и то, что раньше и в голову не приходило.

Видимо, направление ветра вдруг переменилось — из переулка вынесся клуб пыли и, увлекая за собой песок, завертелся, заплясал между машинами. Откуда-то доносятся звуки музыкальной шкатулки… или нет, эту мелодию издает скорее всего подметальная машина… неожиданно мужчина плотнее замотал шарф, лицо его недовольно сморщилось.

— Фу, как противно.

— Пыль?

— Так сплелись вместе эта пыль и музыка — противно. Если вы не возражаете, может быть, действительно пойдем в кафе и немножко посидим?

Раздраженный голос. На этот раз приглашение исходило от него, и я наконец почувствовал, что могу как будто, пусть и не совсем четко, оценить свое положение.

— Из всех его вещей, которые у вас хранятся, мне хотелось бы в первую очередь и как можно быстрее просмотреть дневник.

— Дневник?.. пожалуйста… хотя его трудно назвать дневником… вас он разочарует, если вы думаете, что это дневник, но… — И делая шаг вперед, точно стараясь возбудить мой интерес: — Я хотел спросить вас о другом… это, правда, касается сестры… как вы думаете, какая она, по-вашему, женщина?.. мне бы хотелось, чтобы вы откровенно высказали свое мнение…

В конце концов я оказался зажатым между машинами, где мог пройти лишь один человек. И если б мне нужно было пройти, мы неизбежно бы столкнулись. Но я не собирался идти, и мой собеседник, сделав еще шаг, застыл в весьма неестественной позе.

— Хочу, чтобы вы обязательно сказали. Отвлекаясь от того, что это ваша работа, просто как мужчина… Хотя и болтаю о чем ни попало, но встретился сегодня с вами прежде всего потому, что хотел спросить именно об этом.

— А разве встреча не была случайной?

Перед металлической оградой громко проезжает стальной ящик, похожий на броневик без амбразур, из которого раздается приятная мелодия.

— Да, случайно, конечно. — Застывшая улыбка свела лицо. — Действительно, голова у вас работает. Кажется, на вас можно спокойно положиться…

— Когда я смогу получить дневник?

В брошенном на меня взгляде на миг притаилась острая ненависть. Он отступает на шаг и дает мне дорогу. Поняв, что я не собираюсь идти вместе с ним, он, точно покорившись, понуро опускает плечи, позволяя цели рассеяться и, казалось, теряя ко всему интерес.

— Когда угодно… завтра… ну, до полудня занесу сестре.

Сестра — женщина… это уже не слова — острая игла, вырвавшаяся сквозь щель в той самой лимонной шторе… пронзенный ею, я, как насекомое, оказался приколотым к невидимой стене… клочок бумаги, прикрепленный к краю шторы… что же все-таки происходит?.. я снова забываю лицо женщины… все еще широкие, как стена, хотя он и ссутулился, плечи уходящего мужчины… не хватает только черной дыры в выложенной мозаикой стене…

Тот же день. 11 часов 5 минут. Посещаю торговую фирму «Дайнэн». Мне сообщают, что в то утро он обещал передать документы одному из своих подчиненных. Чтобы еще детальнее выяснить их содержание, попросил разрешения встретиться с ответственным сотрудником, ведающим вопросами развития торговли.

…Действительно, с тех пор и в самом деле прошло уже полгода… пепельница из Кутани в виде хибати,[2] на которой выведена золотом вычурная надпись: «Торговая фирма „Дайнэн“», видимо, осталась от заказанных для летних подарков в прошлом году. На четырех выступающих углах пепельницы прикреплены за спины так, что они висят в воздухе, ярко раскрашенные фарфоровые кошки, приносящие счастье. Они улыбаются, слегка обнажив зубы. Директор фирмы не иначе как выходец из деревни, где он и сколотил капитал. Предприятие его, похоже, катится как по рельсам, и хотя контора находится на третьем этаже-старого безвкусного здания, да к тому же половину этажа занимают мансарды, но в приемной стены обшиты деревянными панелями и стоят стулья, столы и другая, мебель на ножках из нержавеющей стали, так что с первого взгляда ясно, как много денег это потребовало. Три стены, исключая ту, где окно, завешены огромным, начерченным-от руки планом, на котором пригороды разделены на три района: север, северо-запад и запад. Закрашенный тремя красками: красной, синей и зеленой, этот сложный план, испещренный переплетающимися линиями, кое-где — неровной сеткой, напоминал предельно выразительный анатомический атлас; план был утыкан кремовыми треугольными флажками на булавках; казалось, что в этом зажатом с двух сторон линией электрички и окружной автострады, возвышающемся на улице, подобно огромному сугробу, зданий; на первом этаже которого помещался магазин велосипедов, а на втором — залы для игры в маджан,[3] где-то четко и решительно пульсирует печень и бьется сердце, всасывая чеки и деньги и выплевывая их… Да, полгода, жаркое лето было еще в самом разгаре… Этот управляющий, бывший его, исчезнувшего, непосредственным начальником, оттого ли, что слишком натоплено, покрылся потом, будто его обсыпали слюдой. Поглаживая свою голову с благородными залысинами, он откидывается на спинку стула, обтянутую черной кожей, всем своим видом показывая, что хоть сейчас готов позабавиться. Действительно, может быть, он и правда такой — зная, что против него не будет выдвинуто обвинение, он и не проявляет интереса к превратностям судьбы другого. Ведь нет более естественного доказательства невиновности, чем желание наблюдать несчастье другого человека. Я тоже подлаживаюсь под его настроение и бросаю непринужденно… Больше никаких новых сведений нет? Хотя бы каких-то предположений, о которых вдруг вспомнили… Нет, нет, ну что вы, я с вами совершенно откровенен… Он протестующе замах-ал мясистой рукой… Да, честно говоря, сейчас уже можно сказать. Так вот, сразу же после того, как это случилось, меня тоже охватили сомнения, мрачные предчувствия. Я даже какое-то время был готов к тому, что собака, которую я кормил, укусит меня… Но она вас не укусила… Да, да, на мне не оказалось ни одной отметины от ее зубов… Значит, на самом деле никакого ущерба вам не причинили. Ну а не могло ли так случиться, чтобы вы понесли ущерб?.. Видите ли, я бы не сказал, что не могло. Дело в том, что Нэмуро был поручен достаточно обширный рынок. Он был прекрасно осведомлен о состоянии дел, и если бы захотел использовать во зло свое положение… Следовательно, из ваших слов можно заключить, что он уже совершал какие-то поступки, заставлявшие вас испытывать подобные сомнения?.. Ничего подобного. Что это, пожар?.. Нет, это сирена «скорой помощи»… Так вот, Нэмуро действительно, как бы это лучше выразиться, принадлежал к типу людей, преданных работе, не способных на ложь. Когда человек с хорошо подвешенным языком занимается торговлей, борясь со своими конкурентами, он, как любой ловкий человек, превращается в пройдоху с черной душой, готового кому угодно глотку перегрызть. Но Нэмуро был не таким. Из-за честности, подчас неумной, или по какой другой причине, это была редкая натура — его бумажник можно было спокойно использовать вместо сейфа… А по характеру своему он был человеком малодушным?.. Малодушным, да нет, я бы, пожалуй, не назвал его малодушным… Ну а если коротко, в двух словах… Если в двух словах, он был скорее твердым, хотя и не принадлежал к тому сорту людей, кто прибегает к эффективным приемам — одним ударом достигает цели, — но зато, как разозленная жаба, будь что будет, он, начиная действовать, становился непреклонным — ни за что, мол, не отступлю… Может быть, каким-то образом он и навлек на себя чью-нибудь ненависть?.. Ненависть? Ну, как вы понимаете, когда барсука продаешь за лисицу, нет ничего странного, если тебя и начнут ненавидеть. Но ему и самому такое не нравилось: он считал, что так делать дела не годится… А что если Нэмуро ухватился вдруг за ниточку какого-то преступления и эти люди?.. Бот оно что, значит, есть предположение, что он либо сам исчез, либо его убрали. Да что там говорить, такая уж у вас работа: без стеснения подсматривать за интимной жизнью людей — встречались, наверно, интересные случаи, а?.. Самые разные… Это верно, любой человек отправляет нужду… Простите, мне бы хотелось вот еще о чем спросить: Нэмуро-сан никак не выказывал, что он недоволен своей работой?.. Ну что вы, такого и быть не могло. Иначе разве мы перевели бы Нэмуро всего лишь за месяц до исчезновения из заведующих торговой секцией в начальники отдела?.. Да, я об этом уже слышал… Наша фирма, как вы сами сейчас в этом убедились, совершенно не стремится пускать пыль в глаза. Но судить о ней только, так сказать, по внешнему виду несколько затруднительно. По характеру нашей деятельности мы сосредоточиваем свою работу на пригородах. Когда город разрастается, то, естественно, возрастает и продажа пропана, но, как только рост города достигает определенного уровня и туда доводят магистрали городской газовой сети, первый акт заканчивается. Тогда мы обращаем взор на другой перспективный район — звучит труба, зовущая в поход на завоевание нового рынка. Мы носимся по учреждениям и канцеляриям, собираем информацию, обхаживаем мелких торговцев — в общем, на всех фронтах ведем генеральное сражение. И благодаря тому, что город стремительно развивается, бывает, что посеянные семена сразу же дают входы, но бывает, тут же засыхают. Весь год неустанная война нервов, нам не нужны работники, прохлаждающиеся за письменным столом. Для фирмы лучше, когда в конторе тихо и пусто. Доказательства? Пожалуйста: в деловом мире по результатам деятельности мы занимаем шестое место, пользуемся широким кредитом в банках — в общем, фирма вполне благонадежная… Я все прекрасно понял, но мне хотелось бы узнать о тех самых документах… Документах?.. Ну да, о документах, которые Нэмуро-сан в то утро должен был передать на станции S. одному из ваших молодых сотрудников… Уж не Тасиро ли? Должно быть, он. Давайте вызовем его и спросим…