Путь Геракла : история банкира Виктора Геращенко, рассказанная им Николаю Кротову - Николай Кротов

Мама оказалась не столь политически убежденной, не согласилась с предложениями и назвала одного сына Толей, другого Витей.

До нас в 1932 году родились сестры-двойняшки — Валя и Галя. Когда мама родила в третий раз, уже в Москве, то отец пришел в родильный дом им. Н. К. Крупской, что рядом с Лесной улицей, и на поздравление с рождением дочки Ирины удивленно спросил: «А где вторая?»

В мае 1941 года произошло историческое для меня событие. Мне было три с половиной года, у отца, тогда зампреда Госбанка, была какая-то необходимость съездить в воскресенье в Госбанк, я напросился, и он взял меня с собой. Вот так впервые я попал в здание на Неглинной, корпус «Г», где тогда находился Планово-экономический отдел (ПЭО) Госбанка — для всех зампредов мест в основном здании не хватало. Помню, как я выглянул с балкона — внизу во дворе на посту стоял красноармеец. Мое детское воспоминание говорит, что он был в буденовке, хотя их уже тогда не носили. Мне показалось, что было очень высоко, и я всем говорил, что это был четвертый этаж. Однако старожилы однажды меня поправили: «Не ври! До войны в корпусе было только три этажа, надстроили четвертый только после войны».

Семьи сотрудников были отправлены в августе 1941 года в эвакуацию. Мы в конце августа уплыли на пароходе в Казань, помню, было тепло и, не понимая трагичности ситуации, мы с Толькой носились в панамках по палубе. Одно из первых моих воспоминаний: в Казани выучил первые слова на татарском языке — это был русский мат… Прожили мы там до весны, после чего перебрались в Куйбышев. Вначале жили в маленьком домике при областной конторе, потом начальник конторы В. Е. Колосов взял нас к себе домой и выделил две комнаты в своей трехкомнатной квартире. Мы ему безмерно благодарны. После войны до образования ГДР он работал в нашем банке в Германии.

Отец приезжал иногда к нам из Москвы. Жили, как все, достаточно скромно, без каких-либо излишеств. Мы тогда были настолько маленькими и худыми, что клопам было с нами неинтересно.

Кстати, как-то в документальном фильме про Ялтинскую встречу глав антигитлеровской коалиции рассказали, что дочка Рузвельта жаловалась: «Мы промучились всю ночь. Кто-то кусал!» Очевидец рассказывал, что ремонт в доме приема делали наспех, побелили-покрасили, дезинфекцию провели, но клопов, видно, не всех переморили. Так что в то время у нас с Рузвельтом были общие проблемы.

В марте 1944 года нас вместе с семьей писателя Валентина Катаева посадили в инкассаторский вагон, который вез монеты в Москву. Помню, начальник вагона офицер НКВД спрашивает мою мать: «Анастасия Васильевна, а у вас горючие материалы есть?» Она твердо заявляет: «Нет!» А я громко шепчу Тольке: «Врет!» Конечно, мы, как все, везли керосинку с каким-то количеством керосина.

Днем мы втроем с младшей Ириной играли на мешках с деньгами в салочки. У нас под ногами тренькали деньги. И самое время сказать: «Вот тогда я решил стать банкиром!»

Когда отец работал в МИДе и бывал в командировках, мать три раза в неделю ездила с судками на улицу Серафимовича получать паек за отца: суп, второе и третье. Представление о величине пайка явно преувеличено. От некоторых разоблачителей я слышал, что с помощью такого пайка можно было три семьи кормить. Ничего подобного! Его хватало нам троим: мне с братом и младшей Ирине. А себе и старшим сестрам мама еду варила отдельно. Может быть, у министров паек был больше, я этого не знаю.

Помню, как в 1947 году, когда я учился в третьем классе, мне на хлебозаводе писали химическим карандашом на ладони номер очереди. Насколько я помню, тогда уже были не только карточки, но и какие-то деньги. Однако если в магазине я получал сдачу, то соблазнов потратить хотя бы копейку «налево» никогда не возникало. Домашние деньги — это было святое. Попросить на мороженое позволялось, но самому что-то забрать — и в мыслях такого не было. У моего родителя в МИДе был какой-то паек, к тому же у матери было все-таки пять детей, и нам давали достаточно много черного хлеба, который мама на Минаевском рынке меняла на молоко. Ее однажды даже забрали в милицию как спекулянтку. Но она им медаль матери-героини показала, и ее отпустили.

В детстве моем в семье был нормальный образ жизни, деньги направо-налево не разбрасывались, но каждое воскресенье у нас собирались гости: товарищи отца по работе, друзья, какие-то знакомые. Мать всегда пекла пирог с капустой, были винегрет, картошка, домашние котлеты, на стол ставили немножко водки или вина… Так что мы не голодали, хотя и не шиковали.

Из того времени мне запомнился случай. Когда мы вернулись в марте 1944 года из эвакуации в Москву, мне было почти семь лет. Помню, как осенью пришел водопроводчик проверять батареи перед отопительным сезоном. Мать чистила картошку. И водопроводчик, сделав свою работу, попросил у нее очистки. Наверное, именно тогда я осознал, что люди живут по-разному. У нас была картошка, а кто-то был рад и очисткам. Знаете, именно из таких мелких эпизодов вырабатывается определенное отношение к деньгам.

Учились мы в 203-й школе на Новослободской улице, недалеко от Савеловского вокзала, в ней преподавали английский язык. По складу характера я был гуманитарий — читать начал в пять лет и читал много. Правда, Ивана Тургенева и Льва Толстого я не любил — у них слишком много французского языка. Прекрасно давались мне и точные науки, особенно геометрия и тригонометрия. А вот алгебра как не пошла с самого начала, так я с ней до конца школы и мучился. Старая истеричная алгебраичка Ревекка Ноевна много крови мне попортила! «А в квадрате плюс В в квадрате. Кому это нужно?» — с раздражением думал я. Физику знал плохо, так как преподавательница была слабая, с химией проблем не было.

Брат мой был активнее меня. Но когда его дома наказывали, доставалось заодно и мне. Я орал: «Меня-то за что, я был в другом дворе!» Но мне отвечали: «А почему ты не был в том же дворе и не остановил его?!» Толя до 8-го класса висел на мне, я должен был его тянуть по многим предметам, рассказывать содержание книг, поскольку читать он не любил. Я его корил: «Вот ты вылез на полчаса раньше, поспешил, и все у тебя не так!» Однажды в 7-м классе он пришел из клуба завода «Станколит» и в возбуждении стал пересказывать только что просмотренный фильм: «Мужика-моряка ни за что посадили в тюрьму! Он оттуда бежал, нашел остров с сокровищами и туда-сюда!» Я ему говорю: «Толь, да вон у нас книжка толстая стоит, «Граф Монте-Кристо», читай!» В результате брат три вечера читал книгу, чем напугал родителей, никогда не видевших его вечером дома за таким занятием. Но в дальнейшем ныне покойный Анатолий к книгам не тяготел и всю жизнь после службы в армии работал шофером. В семье говорили: «Толя — это наша связь с пролетариатом».