Разбитая музыка - Стинг

— Около пяти минут, — съязвил мой дед, достаточно громко, чтобы быть услышанным, после чего получил в ответ убийственный взгляд Агнес и озадаченный — священника. Мой дед был личностью, и меня всегда завораживали длинные паузы, которые он делал между словами, а также волосы, торчавшие у него из ушей и огромного носа. Эти волосы становились все длиннее по мере того, как дед старел, а тело усыхало.

Обычный дом, стоящий на монастырской территории, соответствовал должности, занимаемой моим дедом (отец Джим неизменно ужинал в доме бабушки и деда). За стенкой жило семейство Дули, присматривавшее за монастырской фермой. Старый Дули брал меня с собой на дальние поля кормить свиней и потчевал леденящими кровь историями об огромных жутких свиноматках, которые могут безо всякой причины наброситься на мальчика и перекусить его пополам. Поэтому я старался держаться подальше от свиней, особенно после того как мне сказали, что они так же умны, как люди, и так же способны на подлость. Я как сейчас вижу старого Дули в морском шейном платке, высоких сапогах с закатанными голенищами и с огромным пиратским кожаным ремнем, который придавал ему вид головореза. Мне казалось, что, входя в свинарник, он чувствует себя идущим по перекладине мачты.

Агнес не жаловала семейство Дули. Они казались ей дикими и неопрятными, сама же она претендовала на некоторую утонченность. Она ежедневно разгадывала кроссворд в свежем номере Times и читала пересказы книг в Reader'sDigest, объясняя, что, поскольку ей не довелось получить настоящее образование, она вынуждена получать его в сокращенном виде. На протяжении всей своей жизни она питала неиссякаемый интерес и любовь к чтению, побуждая к этому и меня. Свои книги Агнес хранила на полках, которые занимали нишу в стене у камина и тянулись от пола до потолка. Она проводила много времени, сидя в кресле с книгой в руках и очками в черепаховой оправе на носу. Позади нее громоздилась пирамида из книг, которые ей предстояло изучить. Она никогда не откладывала книгу, не прочитав. Бабушка дала мне почитать «Остров сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона, едва мне исполнилось семь лет. Я продрался сквозь эту книгу с той же кровожадной решимостью, которую я впоследствии использовал в беге по пересеченной местности. Едва ли такой подход можно назвать интеллектуальным, однако он окажется полезным во многих других областях. И не в последнюю очередь в музыке. Кроме того, бабушка заставила меня прочесть «Жизнеописания святых», которые в любом случае не могли произвести на меня большого впечатления.

Агнес часто говорила мне, что если у меня вообще есть мозги, то я получил их в наследство от нее. И именно благодаря поддержке и поощрению со стороны моей бабушки я стал считать себя способным и сообразительным.

Жизнь моих родителей началась в обычном доме неподалеку от судостроительного завода Свана Хантера в Уоллсенде. Здесь, на северном берегу реки Тайн, между Ньюкаслом и Северным морем, родилась и выросла моя мать. Уоллсенд находится в том самом месте, где император Адриан решил завершить строительство своей стены в 122 году, когда побывал в этом пустынном северном уголке своей огромной империи. Адрианов Вал, подобно гигантской змее, извивается на восемьдесят миль по холмам и пустошам между Барроу-ин-Фернесс на западном берегу до берегов реки Тайн на восточном. Принято думать, что стена была построена с целью защиты от скоттов и пиктов, но в действительности она предназначалась для того, чтобы контролировать торговые сношения между югом и севером, а значит, и с населением территории, которая впоследствии станет северной частью Англии. Перевод латинского segedunum удручающе прозаичным Уоллсенд (конец стены) заставляет это слово звучать похоже на «конец мира». И я полагаю, что римский легионер, засланный в эту захолустную, продуваемую всеми ветрами дыру и одетый в одну лишь кожаную набедренную повязку, согласился бы с таким определением. Когда в начале двадцатого века судостроительный завод в нашем городе начал расширяться, строители обнаружили остатки храма, посвященного Митре, богу света, особенно почитаемому римскими пехотинцами, а несколько лет назад, когда была снесена наша старая улица, — целый лагерь римских легионеров под булыжной мостовой.

После того как в пятом веке римские легионы наконец вернулись в Рим, эти места стали подвергаться постоянным набегам, в основном со стороны Северного моря, откуда приходили саксы, датчане, юты, викинги и норманны, а также скотты. В течение многих веков власть над нашим регионом столько раз переходила из рук в руки, что местные жители начали ощущать себя отдельным народом, не относящимся ни к шотландцам, ни к англичанам. Мы называем себя «джорди»[5] по историческим причинам, которые по-прежнему являются предметом оживленных дискуссий среди местных историков, но большинством из нас давно забыты. Осталось лишь острое региональное самосознание, причем ощущение собственной уникальности поддерживается у жителей наших мест наличием своего диалекта, который порой звучит совершенно непонятно для остальных жителей Британских островов.

На реке Тайн построены некоторые знаменитые корабли. «Мавритания», построенная для компании Cunard Line, быстрее всех других кораблей пересекала Атлантику. Ее сестра «Лузитания» была в начале Первой мировой войны потоплена немецкой подводной лодкой, что спровоцировало вступление в войну Соединенных Штатов. Судно «Эссо Нортумбрия», танкер водоизмещением в четверть миллиона тонн и на момент своего спуска на воду самый большой корабль в мире, было построено уже при мне, в конце моей улицы, где располагалась верфь.

Многие месяцы его огромный корпус загораживал солнце, после чего корабль наконец спустили на воду, и он ушел по реке Тайн в Северное море, чтобы никогда уже не вернуться сюда.

В самом облике верфи было что-то доисторическое: гигантские скелеты кораблей и крошечные в сравнении с ними рабочие, подвешенные в огромной клетке, чей силуэт хорошо читается на фоне неба. Подъемные краны казались громадными доисторическими животными, металлическими монстрами, которые беззаботно скользят и с неестественной медлительностью двигаются над кишащей людьми верфью и вспышками ацетиленовой сварки.

Каждое утро ровно в семь часов раздавался заводской гудок, скорбный вопль, созывавший рабочих к реке. И сотни людей устремлялись вниз по нашей улице в своих спецовках, кепках и рабочих ботинках. За плечами у многих висели оставшиеся от армейских времен заплечные мешки. Теперь там лежали бутерброды и термосы с чаем. Казалось, что исключая тех, кто работает в угольном карьере, и тех, кто занят канатным делом, все жители Уоллсенда работают на Свана Хантера. Глядя на рабочих, я задумывался о своем собственном будущем и о том, кем буду работать, когда вырасту. Не придется ли и мне присоединиться к этой громадной армии людей и провести жизнь в утробах гигантских кораблей?