На школьном дворе. Приключение не удалось - Юрий Сотник

— Скажи, свидетель, что я ответил, когда Иннокентьев спросил меня, почему я так ловко угадываю?

Лицо Иванова сразу стало серьезным. Теперь он понял, к чему клонит директор, и покосился на опущенную голову Луизы.

— Вы ответили, что у вас разведка хорошая, — проговорил он глухо.

— Правильно! Так я и ответил. А теперь еще один вопрос: что вы все подумали, когда я сказал, что у меня разведка хорошая? Что вы подразумевали под этой самой разведкой?

— Вернее будет не «что», а «кого», — поправил директора Федор Болиславович.

— Да, вот именно, кого? Кого вы подозревали, что он принес все эти записки и еще указал, кто какую из них написал?

Упитанная физиономия Иванова вдруг сделалась какой-то несчастной. Он явно понимал, что должен по совести ответить, но собраться с силами не мог.

И тут ему помогла сама Мокеева. Она уронила дубинку и сумку с меховой шапкой и зарыдала так, что затряслась и голова ее, и плечи, и вся спина.

Луиза сидела самой крайней, рядом с учительницей. Раиса Петровна утешала ее, поглаживая по голове, по трясущейся спине. Нюша Морозова сорвалась со своего места, села с другого бока Мокеевой и обняла ее за плечи.

— Луиз!… Ну, Лиза, Лизынька, ну не надо!… Лизынька, ну перестань! Лиза!… Ну, Луиз!… — Глаза у Нюшки Морозовой всегда были на мокром месте. Прошло несколько секунд, и она, склонив голову вровень с головой Мокеевой, завыла тоненьким голоском.

К Луизе подбежала Томка Зырянова и присела перед ней на корточки, стараясь пальцами поднять Луизин подбородок.

— Луиза, ну ты чего?! Луиза, я завтра обратно к тебе пересяду. Луиза, ну ты слышишь или что?…

Среди заговорщиков началось движение. Практичный Иванов топтался на месте, поворачиваясь в разные стороны, и говорил неизвестно кому:

— Истерика у нее. Воды бы надо или капель каких…

Никто его не слушал. Многие поднялись со своих мест. Оганесян стал позади Зыряновой, слегка согнувшись и прижав руку к сердцу.

— Мокеева, слушай! — кричал он. — Мокеева, тут, конечно, ошибка вышла, мы это… мы извиняемся перед тобой. Ребята, ведь правда, мы извиняемся?

— Ага!

— Ошибка вышла!

— Извиняемся!

Поняв, что все признают ее невинно пострадавшей, Мокеева прониклась такой жалостью к себе, что зарыдала еще сильней, а Нюша завыла вдвое громче, а остальные стали еще громче кричать, что тут ошибка вышла и что все извиняются.

Директор решил прекратить этот концерт. Он встал и сказал очень громко и властно:

— Луиза Мокеева!

Луиза тотчас умолкла и обратила к директору мокрое лицо.

— Перестань! — так же властно сказал Данила Акимович. — Расследование еще не окончено, а ты мешаешь.

Луиза протерла ладонями глаза и щеки, подняла с земли сумку и даже попыталась улыбнуться. Перестала выть Морозова, умолкли и все остальные, возвращаясь на свои места. Данила Акимович продолжал говорить стоя:

— Итак, расследованием установлено, что некоторые лица (он перечислил фамилии заговорщиков) решили учинить расправу над Мокеевой без суда и следствия, не собрав никаких доказательств ее вины. А посему указанные лица являются теперь уже не свидетелями, а подсудимыми, вина которых полностью доказана. За попытку учинить самосуд они приговариваются к пятнадцати розгам по мягкому месту каждый. Причем розгами будет служить крапива.

— Во! — тихо сказал кто-то.

— Хи-хи! — отозвался другой.

Но нашлись и такие, которые переглянулись довольно озабоченно: мол, кто его знает, а вдруг он всерьез! Поэтому Данила Акимович поспешил добавить, что приговор условный, что исполнение его откладывается впредь до совершения осужденными нового преступления.

Начался веселый галдеж. Кто-то заявил, что не боится порки, и требовал, чтобы приговор исполнили немедленно, кто-то кричал, что ожоги крапивой очень полезны для организма, кто-то спрашивал, какое бы новое преступление ему тут же совершить. Луиза улыбалась, хотя и вытирала еще глаза, улыбалась учительница, улыбался и директор, поглядывая на своего друга, как бы спрашивая его: «Ну, кто из нас оказался прав?» А завхоз поднялся и, положив директору руку на плечо, пробубнил ему в ухо;

— Данила Акимович, про Хмелева что-нибудь скажи.

Директор взглянул на Леньку и увидел, что это единственный человек, который не принимает участия в общем веселье: сидит насупившись, плотно сжав губы.

Директор молча поднял руку, но этого не заметили и гомон продолжался.

— Ти-хо! — крикнул Федор Болиславович. — А ну, все по местам!

Все оглянулись, увидев директора с поднятой рукой, и через несколько секунд воцарились порядок и тишина.

— Теперь нам надо рассмотреть дело Леонида Хмелева, — Директор нарочно сделал паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова. Стояла такая тишина, что было слышно, как где-то на улице негромко разговаривают прохожие.

— Вот так, значит, — пробасил в тишине Федор Болиславович, и опять наступило долгое молчание. Наконец директор негромко заговорил:

— Ну, вот он, Хмелев, перед вами. Вы ведь ему пригрозили: если донесешь о нашем заговоре — тебе еще хуже будет, чем Мокеевой. А он взял да и донес. Так вы как его будете: крапивой или просто так, кулаками?

Опять несколько секунд длилось молчание.

— Да ну-у, Данила Акимович! — с обидой в голосе протянул Иннокентьев: мол, что вы нас за дураков принимаете.

— Но он же ябеда, по-вашему, доносчик. Может, вы нас стесняетесь? Может, взрослым уйти?

— Да ну-у! — также обиженно протянула Зырянова.

И тут Федор Болиславович счел нужным вмешаться:

— Однако хватит, Данила Акимович. Люди сами понимают, что к чему.

— Правильно, хватит, — согласился директор. — Итак, дорогие граждане, собрание считаю закрытым. До свидания и спокойной вам ночи!

— До свидания! Спокойной ночи! До свидания! — облегченно и радостно кричали заговорщики, а Гришка Иннокентьев подбежал к Леньке.

— Данила Акимович, глядите, как я сейчас Хмелева бить буду!

Эту забаву подхватили другие мальчишки.

— Ну, Хмель, держись!

— Ну, Хмель, сейчас тебе будет!

И мальчишки принялись тузить Хмелева, чуть касаясь его кулаками, а тот отбивался от них, улыбаясь, как видно, даже забыв о своей больной ноге.

— А я защищать его буду, — закричала Томка Зырянова, — потому что он благородство проявил!

— И я защищать, и я защищать! — подхватила Луиза.

— И я защищать! — запищала Нюша Морозова. Все три девочки ввязались в потасовку и стали награждать мальчишек уже довольно увесистыми тумаками.

Так, веселой возней, закончилась операция «Капроновый чулок».

Наступили летние каникулы, но в школе было по-прежнему оживленно. Данила Акимович производил ремонт, как он выражался «хозяйственным способом», то есть он вместе с Федором Болиславовичем ремонтировал и красил крышу, а старшие ребята чинили парты, красили оконные рамы… Не пусто было и в школьном дворе. Там прямо на земле были разостланы старенькие палатки, на них сидели девочки-старшеклассницы и ставили заплаты на другие палатки. Параллельно с ремонтом школы шла подготовка к походу, который должен был состояться через месяц.

Дело в том, что Данила Акимович был страстным краеведом. Заболел он этой «болезнью», когда был еще лишь учителем географии, а когда стал директором, он заразил и своего друга Федора Болиславовича.

Маленький городок Иленск был столицей таежного района, простиравшегося километров на четыреста в длину и ширину. Когда-то в зимнюю пору сюда съезжались старатели с отдаленных приисков, чтобы отдохнуть и прокутить добытые тяжелым трудом деньги. А с тридцатых годов сюда стали все чаще наведываться люди иного сорта. Иленский район был «белым пятном» на геологической карте страны. И вот сюда каждое лето стали приезжать партии геологов-разведчиков. Они-то и увлекли Данилу Акимовича поисками полезных ископаемых. Побывав раза два во время отпуска в Сочи и в Ялте, он нашел, что лучше проводить время в путешествиях по таежным речкам, собирая образцы геологических пород. Позднее, став директором, он начал проводить походы со старшими ребятами, и тут к занятиям геологией прибавились другие занятия, о которых я вам потом расскажу.

Когда директор школы и учитель труда спускались с крыши, чтобы передохнуть на ступеньках «летнего клуба», их тут же облепляли ребята.

После операции «Капроновый чулок» Луиза Мокеева так полюбила директора, что, сев рядом с Бурундуком, не стеснялась брать его под руку и даже склонять золотоволосую голову к нему на плечо, надменно поглядывая на окружающих. Ленька вел себя гораздо скромнее.

Но на душе у каждого из них было грустно. Они ничего не понимали в том, о чем говорили старшие ребята с двумя педагогами: о каких-то «обнажениях», «шурфах», «шлихах» и тому подобном.