Страна смеха - Джонатан Кэрролл

– А! Цитто!* [Zitto! (итал.) – замолчи!]

Задняя дверь распахнулась, и оттуда выскочил старик, древний, но шустрый. Он всплеснул руками и, бросив взгляд через плечо, пинком захлопнул дверь.

– Чем могу служить?

На мгновение я задался вопросом, что бы я чувствовал, если бы только что умерла моя мать и я пришел сюда, чтобы меня обслужили. А из-за двери с руганью вылетает сумасшедший старик... Да уж, веселенькое похоронное бюро. Но по размышлении я был вынужден признать, что чем-то мне эта контора импонирует. По крайней мере, ни притворством, ни лицемерием тут и не пахло.

Лученте был низенький и жилистый, с табачно-смуглым лицом и белыми волосами, подстриженными ежиком, почти под ноль. Такому палец в рот не клади. Зеленовато-голубые, налитые кровью глаза. Мне подумалось, что ему должно быть за семьдесят или даже за восемьдесят, но выглядел он достаточно крепким и все еще полным энергии. Когда я ничего не ответил, на лице его мелькнуло неудовольствие. Он уселся за стол.

– Хотите сесть?

Я сел, и некоторое время мы смотрели друг на друга. Он сцепил руки на столе и покивал – скорее себе, чем мне. Глядя в его глаза, я осознал, что они слишком малы, дабы отразить всю переполняющую его жизнь.

– Так чем я могу помочь, сэр? – Он выдвинул ящик и достал длинный желтый блокнот и желтую же ручку “Вiс” с черным колпачком.

– Ничем, мистер Лученте. Я, м-м-м... то есть в моей семье никто не умер. Я пришел задать вам несколько вопросов, если можно. О человеке, который когда-то работал у вас.

Он снял с ручки колпачок и начал неторопливо выводить в верхней части листа перекрывающиеся круги.

– Вопросы? Вы хотите расспросить о ком-то, кто у меня работал?

Я выпрямился на своем стуле, не зная, куда девать руки.

– Да, видите ли, мы выяснили, что много лет назад у вас работал человек по имени Мартин Франк. Году примерно в тридцать девятом?.. Я понимаю, что прошло много времени, но, может быть, вы помните его или что-нибудь связанное с ним? Если это как-нибудь поможет: вскоре после работы здесь он сменил имя на Маршалл Франс и стал потом знаменитым писателем.

Лученте прекратил чертить круги и задумчиво постучал ручкой по блокноту. Он поднял голову, смерил меня бесстрастным взглядом, потом повернулся на стуле и крикнул через плечо:

– Эй, Виолетта! – Но, не дождавшись реакции, нахмурился, швырнул ручку на стол и встал. – Совсем старая стала, даже не слышит иногда, что вода течет. Приходится за нее прикручивать. Подождите минутку. – Он зашаркал к двери, и только теперь я заметил, что на нем вельветовые шлепанцы сливового цвета. Лученте открыл дверь, но не вошел, а снова крикнул: – Виолетта!

Отозвался голос, колючий, как металлическая мочалка для мойки кастрюль:

– Что? Чего тебе надо?

– Ты помнишь Мартина Франка?

– Какого Мартина?

– Мартина Франка!

– Мартина Франка? Ах-ха-ха-ха!

Когда Лученте снова повернулся ко мне, лицо его озаряла безумная улыбка. Он ткнул пальцем в темный дверной проем – и помахал рукой, будто обжегся.

– Мартин Франк... Да, конечно, мы помним Мартина Франка.

Глава 6

В поезде на обратном пути у меня было время поразмыслить о.рассказанной Лученте истории. Виолетта (я решил, что это его жена) так и не вышла из своей комнаты, но это не мешало ей орать старику: “Расскажи ему об этих двух лилипутах и поездах!..” “Не забудь про бабочек и печенье!”

Дело было так. В первый же день, когда Мартин Франк вышел на службу, к Лученте поступил клиент, который выпрыгнул из окна, так что его пришлось соскребать с асфальта совковой лопатой и складывать в ящик. По словам похоронных дел мастера, стоило новому работнику взглянуть на тело, как его тут же вырвало. И так – раз за разом. Однако миссис Лученте была калекой, и потому новичку поручили работу по дому – уборка, стирка, готовка. Что и говорить, поначалу мне было не слишком приятно слышать, что автора моей самой любимой книги держали на работе только потому, что он кое-как умел готовить лазанью.

Но как-то раз Лученте трудился над красивой молодой девушкой, которая покончила с собой, переев снотворного. Доведя работу до половины, он прервался на обед, а когда вернулся, рука девушки лежала на животе, держа в пальцах большое шоколадное печенье. Рядом на столике стоял стакан молока. Шутка эта Лученте очень понравилась – такой черный юмор обычное дело в похоронном бизнесе. Несколькими неделями позже умерла во сне старушка-скандалистка из соседнего квартала, и наутро после того, как ее привезли в морг, к ее носу оказалась прикреплена большая желто-черная бабочка. Лученте снова рассмеялся, но я воспринял это иначе: возможно, Маршалл Франс создавал своих первых персонажей.

Новичок не только преодолел свою тошноту, но вскоре стал неоценимым помощником. Он купил “Анатомию” Грея18 и постоянно ее изучал. По словам Лученте, через полгода Франк развил в себе редкую способность – придавать мертвому лицу совершенно живое выражение.

– Видите ли, это очень трудно. Сделать их похожими на живых труднее всего. Вы когда-нибудь заглядывали в гроб? Конечно же, с первого взгляда видно, что там лежит труп. Что тут такого. Но Мартин обладал этим – вы понимаете, о чем я? Он обладал чем-то таким, что даже у меня вызывало ревность. Смотришь после него на тело и думаешь: какого черта этот парень тут разлегся!

Живя в Нью-Йорке, Франк большую часть времени проводил у Лученте – либо в бюро, либо в квартирке за конторой. Но по воскресеньям, каждое воскресенье, он выезжал на природу с Туртонами. Это были карлики. Он познакомился с ними, когда случайно зашел в их кондитерскую лавку. Все трое любили жареных цыплят и железнодорожные поездки, поэтому каждую неделю они до отвала наедались курятиной в ресторанчике, а потом шли на Гранд-Сентрал или на Пенн-стейшн и отправлялись куда-нибудь в пригород. Супруги Лученте в таких развлечениях не участвовали, но когда Франк вечером возвращался, то обязательно рассказывал, куда они с Туртонами ездили и что видели.

Лученте так до конца и не понял, почему Франк уволился. Чем дольше он работал, тем больше, казалось, очаровывало его это занятие, но однажды он пришел и заявил, что в конце месяца уезжает. Сказал, что отправляется на Средний Запад к своему дяде.

Когда я вернулся домой, у моих дверей стоял один из интернатских ребят.

– Мистер Эбби, у вас какая-то женщина. Наверное, попросила мистера Розенберга впустить ее.

Я открыл дверь и уронил портфель на пол. Захлопнув дверь ногой, зажмурился. Вся квартира пропахла кэрри. Терпеть не могу кэрри.

– Привет! – послышался голос.

– Привет. Э-э, привет, Саксони.

Она появилась из-за угла, держа в руке мою старую деревянную мешалку, к которой пристало несколько зернышек риса. Саксони улыбалась – пожалуй, слишком усердно,– и ее лицо раскраснелось. Отчасти, догадался я, от стряпни, отчасти от неловкости.

– Что ты затеяла, Сакс?

Поварешка медленно поникла, и улыбка исчезла. Саксони потупилась.

– Я подумала, раз ты весь день был в городе, то, наверное, не ел как следует, со всеми этими разъездами... – Фразу Саксони не закончила, но снова подняла мешалку и сделала ею несколько вялых пассов, будто волшебной палочкой. Возможно, хотела, чтобы та договорила за нее.

– Послушай, да ладно тебе... Это в самом деле очень мило с твоей стороны!

Что я, что она были в полном замешательстве, так что я поспешно ретировался в ванную.

– Томас, ты любишь кэрри?

Уже к середине трапезы мой язык трубил пожарную тревогу громче любой сирены, но я утирал слезы, и кивал, и восторженно жестикулировал вилкой: “...Обожаю!” Наверное, это был наихудший обед в моей жизни. Сначала ее банановый хлеб, теперь это кэрри...

Но Господь в своей милости повелел ей купить на десерт хлебцы от Сары Ли, и после трех стаканов молока огонь у меня во рту улегся.

По завершении трапезы я начал рассказывать Саксони о недоразумении с таксистом и дошел до того места, где Туто (с ударением на первый или второй слог) высаживает меня из машины, но тут Саксони закусила губу и отвернулась.

– Что такое? – Я хотел было поинтересоваться, не наскучил ли ей своим рассказом, но вовремя понял, что, пожалуй, не стоит.

– Я... – Она взглянула на меня, потом в сторону, на меня – в сторону. – Сегодня днем я здесь была по-настоящему счастлива, Томас. Пришла сразу после твоего звонка и... Мне было так хорошо здесь, готовить... Понимаешь, о чем я? – Взгляд ее утратил пронзительность, и она закусила губу, но смотрела на меня, не отрываясь.

– Конечно, конечно. Ну то есть, разумеется, понимаю... А кэрри было просто великолепным!

Потом, когда я подарил ей огромный альбом с куклами, она только взглянула на него – и расплакалась. И больше не притрагивалась к нему, а встала со стула и подошла ко мне, обвила руки вокруг шеи, крепко-крепко обняла и не отпускала.