Земля от пустыни Син - Людмила Коль

— Конечно, дети. Вместе они так красиво смотрятся! Если бы ты только видела!

Но кузина Соня видеть не может — она уже еле передвигается по квартире, и разговоры с кузиной Марго — единственная для нее отрада.

— Понимаешь, Танечка, у меня родственников было так много, — рассказывает Маргарита Петровна Тане. — У нас была большая еврейская семья. А теперь остались только моя московская кузина Соня, которую ты никогда не видела, и я. Из всех моих братьев и сестер никого уже нет в живых. А сколько лет мне самой, я уже забыла. У моих родителей было семь человек детей. Папа был купец Второй гильдии в Новгород-Северском. В Петербурге им жить не разрешалось — разрешение получали только купцы Первой гильдии, или адвокаты, или люди с университетским образованием, или ювелиры, а остальные должны были жить в черте оседлости. Отец торговал пенькой, у нас было два доходных дома в самом центре города и ресторан. И я и сестры учились в гимназии. Братья тоже учились. Всем всего хватало, отец опекал еще и детей своего умершего брата, которые жили вместе с нами. Соня — единственная, кто от них остался теперь.

Ну а погромы, конечно, были. В каких-то областях бывали сильные погромы. Но мы всегда все знали заранее: приходил частный пристав и говорил, что завтра будет погром. Мы прятали ценные вещи и сами уходили прятаться, а когда погром заканчивался, возвращались.

Таня сидит на диване и слушает историю, которую ей рассказывает бабушка.

Кое-что она уже знает, конечно, потому что Маргарита Петровна любит рассказывать семейную историю, но каждый раз в ней появляются новые детали.

— Я была очень самостоятельная! Я считала, что женщина равноправна с мужчиной. В то время этим многие увлекались. И когда мне исполнилось восемнадцать лет, я сбежала из дому с молодым человеком.

— Разве это было возможно тогда в еврейских семьях? Я читала, что соблюдались патриархальные законы.

— Не могу сказать, что у нас была патриархальная семья. Вот у Майи Михайловны — да, была настоящая патриархальная семья. Говорили между собой только на идише. Ее мать никогда не садилась за стол вместе с отцом: он ест, а она стоит рядом и подает ему. Отец надевал талес — некоторые говорят «талит», — молился, посещал синагогу. Он стал потом каким-то деятелем в московской синагоге, вокруг него всегда собирались религиозные евреи. А когда он умер, пришло столько людей, что заполнили весь двор. И даже после его смерти к нам в дом еще долгое время приходили евреи.

— Зачем?

— Бедных было много. Звонок в дверь, я открываю, а там стоит человек, ничего не говорит, просто стоит. Значит, нужно накормить.

— И что же вы делали?

— Как что? Кормила, конечно; сажала за стол и кормила хотя бы хлебом и чаем. Он крошки со стола соберет — и в рот. Голодных много было в то время. А при жизни отца Майи Михайловны сколько их приходило!

— Майя Михайловна никогда не рассказывает, какие у нее были родители…

— Для нее вообще ничего значения не имело никогда. У нее на первом месте была учеба, потом карьера, — бабушка хихикает, — театры, развлечения, подруги. Она не знает, как готовить еврейскую еду, и вообще готовить не умеет. Мои родители, конечно, праздники отмечали, отец соблюдал обряды, но для него это не было главное. А вот уже мои братья Талмуд, например, не изучали и полностью порвали с религиозными традициями. Они участвовали в революции. Отец этого не одобрял, но кто из них его слушался? А я работала медсестрой во время гражданской войны.

— Но ведь вы были замужем?

— К тому времени уже не была.

Маргарита Петровна, чувствуя, что нашла в Тане благодарную слушательницу, воодушевляется и начинает рассказывать историю своей молодости.

— Понимаешь, я влюбилась в сына раввина. Оба мы были молодые, красивые, познакомились в кружке, который посещали тогда многие молодые люди. И оба были неверующими. А так как мой отец хотел выдать меня замуж только за богатого купца, то однажды я попросту ушла из дому — бежала с ним, и мы стали жить вместе, в свободном браке. Это тоже было модно. Отец сказал, чтобы я больше не возвращалась, что он меня никогда не простит. Через девять месяцев родился Николай Семенович. Мы назвали его Наум. Это уже потом переделали его имя на русский лад — когда паспорта меняли, так легче было. Поэтому Сева — Всеволод Наумович, а Костя — он уже Константин Николаевич.

— Как? У них разные отчества?! У родных братьев?

— Конечно. А ты не знала? — хихикает бабушка. — У Севы — то отчество, которое записали при рождении, потому что у Николая Семеновича в то время в паспорте стояло: Наум.

— Но они же родные братья! — недоумевает Таня.

— Что же делать? Так получилось, поменять отчество было труднее. Я тоже Пейсаховна по паспорту… Так вот, — продолжает Маргарита Петровна, — в один прекрасный день я осталась одна — отец моего Нёмочки преспокойно укатил за границу, в Швецию.

— А почему вы с ним не поехали?

Бабушка недоуменно поднимает брови:

— У меня даже мысли такой не возникло! Когда после революции уезжали, бежали, наша семья ни разу не подумала, что и мы можем уехать куда-то. У Майи Михайловны семья тоже никуда не двинулась. Так же, как наша… Как многие другие… Но, между прочим, большинство ее родственников уехало сразу, а те, кто остались, позднее тоже старались уехать. Поэтому почти все ее двоюродные сестры и братья живут сейчас в Израиле. В Москве теперь только одна племянница, Тэра.

— Но потом отец Николая Семеновича вернулся? — спрашивает Таня.

— Нет. Написал один раз, что хочет учиться, что семья ему мешает и что он не хочет себя связывать никакими узами. И исчез.

— И вы не знаете, где он теперь?

— Одно время доходили слухи. В Швеции он стал раввином, представь себе. Пошел по стопам отца.

— А если бы вы послали ему письмо?

— Зачем? Я его сразу списала со счетов. Для меня он перестал существовать, я вычеркнула его из своей памяти навсегда! Я поняла, что совершила ошибку, связав свою молодость с таким человеком, — Маргарита Петровна смеется сухим, бесцветным, старческим смехом, похожим на кашель. — Николай Семенович своего родного отца никогда не видел и не знал, и фамилия у него Левитин — моя, нашей семьи.

— Так значит, у Кости должна быть другая фамилия?!

— Ну, вообще-то да. Фамилия была Мессиз. Такой магазин, говорят, есть в Нью-Йорке, хотя кто знает, чей он. Какая разница, в конце концов, чью фамилию носить? Николай Семенович получил фамилию нашей семьи.

— Но ведь вы ушли от семьи.

— Потом я вернулась.

— И вас приняли?

— Да, отец все-таки простил. Я пришла и встала перед ним, с ребенком на руках. И он понял: куда бы я пошла одна в то время? И он простил. Мы никогда об этом не вспоминаем. Отцом Николая Семеновича был всегда отчим, мой замечательный покойный муж, с которым я познакомилась во время гражданской войны.

— А это как было?

— Я же не могла сидеть дома, когда вокруг творилось черт знает что! Началась революция. Что тогда делалось! — Маргарита Петровна обхватывает голову руками, качает ею из стороны в сторону. — Представить себе невозможно. Один мой брат ушел с белыми и пропал без вести, мы так ничего и не узнали о нем.

— А вы же сказали, что братья участвовали в революции.

— Да, оба младших брата. У моих братьев были разные взгляды. Тогда так и было: брат шел на брата. Свирепствовали банды. Кто, за что, на кого шел — никто ничего понять не мог. А в 1918 году в Новгород-Северском был учинен страшный кровавый погром.

— Как же вы уцелели? — Таня смотрит на бабушку завороженным взглядом и желает только одного: чтобы Маргарита Петровна не прерывалась — для нее все, что рассказывает бабушка, как роман. Она почти физически ощущает, как история продолжается, и продолжается, и продолжается, и в ней появляется все время что-то новое и интересное, трагичное и веселое. Бабушка плетет вязь рассказа, возникают новые персонажи, новые характеры, еще по жизни не познанные Таней.

— Меня в Новгород-Северском в то время уже не было — я уехала, оставив Костиного папу на родителей. Ему тогда было всего два года, — машет рукой Маргарита Петровна. — Такая отчаянная я была!

— А родители?

— Их спрятали. Одна русская знакомая посадила их в платяной шкаф, когда у нее был обыск.

— Но ведь она была русская?

— Конечно. Но это ничего не значит. Многие русские семьи прятали евреев. Потом еще погромы были, но не такие страшные. Евреев всегда грабили, потому что они были богатые, и бриллианты у них были, и золото, и деньги.

— А потом что было?

В кухню, где они сидят, входит Костя и, хотя он знает это наизусть, тоже останавливается в дверях, чтобы послушать — бабушка всякий раз добавляет что-то новое, вплетает упущенные эпизоды и потому ее рассказ звучит по-другому.