Историческая правда или политическая правда? Дело профессора Форрисона. Спор о газовых камерах - Серж Тион

1) Прекратить судебные преследования Фориссона (и других). Суды не в состоянии решить никаких проблем. Более того, я считаю бесчестным нападать на человека только потому, что его мнения кого-то шокируют. Прятаться за закон очень легко, но также глупо. Я вспоминаю, как Народный фронт голосовал за запрет фашистской пропаганды, и как правые пользовались законом во время войны в Алжире и используют его и теперь против тех, кто их критикует или просто мешает их политике (примеры — дела Алаты, Монго Бети и других, запрет книг, описывающих изнанку африканских диктатур "друзей" Франции).

2). Открыть историко-технические дебаты. Начать надо, несомненно, с изучения аргументов Фориссона и ревизионистов, не опасаясь "утонуть в деталях". В деталях вся суть! Желательно, чтобы коллектив историков впрягся в решение этой задачи. Место и форму дебатов пусть определят те, кто захочет в них участвовать.

3) Необходимо найти средства увеличить число источников. Нужно организовать консультации и технические экспертизы. Кроме того, остаются архивы, которые еще не использовались, в частности, немецкие архивы — нужно составить их опись в США, Франции и, прежде всего, в Советском Союзе. Я не считаю бесполезным обращение к правительствам, чтобы они в ходе своих переговоров с советской стороной добивались доступа к архивам в обмен на предоставление преимуществ.

4) Сделать широко известными результаты этих исследований, избегая придания им характера официальной истины. Важно, чтобы этими делами занимались честные люди, без вмешательства общественных и политических властей, профсоюзов, религиозных организаций и т. д.

Может быть, я требую слишком много. Но мне кажется, это минимум того, что можно сделать.

14 октября 1979 г.

Часть 2

"Концепция будущего общества, которая не предусматривает средств для свободной возможности оспаривания, сколь бы радикальным оно ни было, была бы благоприятной для развития новых форм репрессивного государства".

Пьер Видаль-Наке. Пытки при республике.

"Учитывая, что газовые камеры существовали, самый факт помещения в газете статьи, автор которой ставит под сомнение их существование, представляет собой покушение на общественную нравственность"

Лионский полицейский суд. 27 июня 1979.

"Первое поколение прав человека родилось в 1789 году (политические права), второе — в 1946 году (социальные права), третье рождается сегодня (право знать)".

Пьер Друэн "Ле Монд", 20 сентября 1979.

"Справедливость не имеет привычки спать с победителями" (Софокл).

"Я подозреваю, что правда находится в опасности в мире, в котором заблуждение столь легко наваливает для своей защиты кучу открытых писем под авторитетом Сорбонны и лживых сплетен".

Жан Полан. О соломе и зерне.

"Во времена исторических кризисов их участники, если бы у них было время и желание наблюдать, почувствовали бы, что события их обгоняют; если они не одурачены официальными объяснениями, им не остается ничего, кроме как удивляться post factum, как их во все это втянули; чаще же они верят всему, что говорят их теологи; эта версия на завтра становится исторической истиной".

Поль Вейн. Как пишется история.

"Французское общество хрупко, потому что оно боится истин, которые ранят или просто мешают. В военные времена промывание мозгов достигает у нас такой степени, что англо-саксы изумляются. А в мирные?"

Досье дела Фориссона

Глава I. Читали ли Фориссона те, кто его критикует?

Робер Фориссон еще не был профессором литературы, когда вокруг него разразился первый скандал. В наши унылые времена, в 1961 году, на французской литературной сцене, в прошлом столь блиставшей смелой полемикой, появилась статья Р. Фориссона, посвященная толкованию сонета "Гласные" Рембо. Автор статьи предлагал свою дешифровку этого знаменитого сонета, доказывая, что он на самом деле имеет эротический характер и описывает тело женщины во время совокупления.

В эпоху, когда война в Алжире казалась вечной, когда алжирцы на улицах и в предместьях Парижа становились жертвами полицейского и народного насилия, когда полицейские патрули не выходили на улицу без автоматов, когда левые роптали, требовали мира в Алжире, боялись подъема фашизма, но бороться с ним предоставляли де Голлю и его головорезам, печать вдруг загорелась интересом к столь серьезной проблеме, как толкование сонета. Милая Франция!

В отличие от некоторых моих современников, это первое дело Фориссона в ту эпоху по понятным причинам не привлекло моего внимания. Зато литературный мир был потрясен до самых основ, разделившись на сторонников и противников тезисов Фориссона. Сабатье, Кантер, Пьейр де Мондьярг, Бонфуа, Бретон ломали копья, в целом поддерживая смелое толкование неизвестного учителя литературы женского лицея в Виши, зато Эсьямбль вынес приговор, безжалостный, как гильотина: шизофрения.

Я не знаю, чем кончилась эта полемика и как сегодня толкуют этот сонет, но во всяком случае она продолжалась до 1968 года, когда Эсьямбль согласился написать книгу на эту тему. Он заявил: "Если бы не настойчивость моего коллеги Фориссона, я оставил бы эти заметки в беспорядке. Но как противиться тому, кто, открыв за каждой гласной одну из фиоритур, издаваемых в процессе совокупления, заставляет меня высказаться? Может быть, этот том удовлетворит его непомерный аппетит?" ("Сонет о гласных. О сексуально озабоченном слухе").

Как в 1961 году, так и теперь у меня нет ни малейшего желания вмешиваться в эту ссору. Оставаясь за пределами узкого круга знатоков, можно оценить и тонкую механику тезисов Фориссона, и стиль Эсьямбля. Но, в связи с той бурей, которую вызвали другие книги Фориссона, я задним числом обратил внимание на строки, вышедшие в разгар тогдашней битвы из-под пера О. Маннони ("Необходимость интерпретаций. "Тан модерн", март 1962):

"Вопрос о толковании текстов Рембо обрел новую актуальность в связи со смелой и радикальной попыткой, которую следует принять во внимание, — не для того, чтобы ободрить ее в целом, но потому что она доходит до конца определенного пути и поэтому является образцовой. В данном случае догадки, обогащающие смысл и правильные по методике, смешаны со страхом перед тем, что есть подлинно поэтического у Рембо, поэтому некоторые наиболее глубокие толкования могут показаться искусственными и отклоняющимися от текста".

И он добавляет далее замечание, которое применимо и ко всем последующим книгам нашего критика текстов:

"Не без удивления мы замечаем, с какой страстью различные толкователи этих 14 строк отстаивают свои различные толкования. Они проявляют крайнюю нетерпимость. Где источники такой энергии? Может быть, речь идет о простом и классическом гневе, с которым каждый истинно верующий мечтает уничтожить в лице своих противников свои собственные смутные сомнения? Фанатизм прибегает к помощи не очень твердых убеждений. Нам кажется, это не повод, чтобы терять самообладание".

В следующий раз гром с ясного неба прогремел в 1972 году. Новую полемику вызвала работа Фориссона о Лотреамоне. В ней говорилось:

"Произведения Лотреамона никогда не принимались за то, чем они являются на самом деле: веселой и поучительной подделкой под высокопарный морализм. "Песни Мальдорора" и "Стихи" это две шутовские фантазии. Исидор Дюкасс последовательно предстает в них в образе Тартарена порока и добродетели. Он делает вид, что не боится ни "краба разврата", ни "удава отвлеченной морали". Букет из педантизма и забавных нелепостей придает весь их смак этим двум сатирическим дивертисментам.

Нужно читать их без предрассудков, строку за строкой, слово за словом: этой элементарной предосторожностью иногда пренебрегают комментаторы, особенно из "новых критиков". Много кричали о сюрреалистическом гении Лотреамона. В действительности это гений дурачества в стиле Прюдома, что выявляется толкованием таких двух его гротесков, как "Певчий" и "Поэт". Произведения Исидора Дюкасса (1846-70) — одна из самых удивительных литературных мистификаций всех времен".

Жаклин Пиатье назвала нахала пускателем сенсационных петард, Скарроном, пророком и отважным лучником. "Люди смеются и это главное" ("Ле Монд", 23 июня 1972 г.). Двинувшись на штурм старой и новой критических школ, Фориссон описал различия между ними в шутливой форме.

Критика текстов (три школы)

Есть три способа видеть текст. Три способа видеть вещи, людей, тексты. Три способа видеть шариковую ручку и говорить о ней.

1) Старая критика заявляет: "Данный предмет — ручка марки BIC. Она предназначена для того, чтобы ею писать. Рассмотрим ее в историческом контексте: мы узнаем в этом предмете "стиль" древних; он предстает перед нами в современной форме, практичной, удобной для обращения и переноски. Он обладает автономией. Посмотрим теперь, в какие социально-экономические рамки он вписывается: он подчинен условиям промышленного серийного производства; он дешев, его используют и выбрасывают. Опишем его (примечательно, что старая критика имела тенденцию отдалять момент этого описания, который, по логике, должен был бы предшествовать всем прочим моментам; говорят, она боялась реальности и подходила к ней кругами, таким историческим аллюром, который придавал ей вид рассудительности): данная ручка состоит из корпуса, канала для чернил, колпачка и металлического острия стержня. Основным материалом служит мягкая или твердая пластмасса. Корпус — сине-белый с золотом, его сечение шестигранное, форма — удлиненная. Узнаем теперь, кто автор этого творения и что сам автор о нем говорит. Мы обнаружим, что это изделие изготовлено на фабриках барона Биша: этот промышленник известен и почитаем; посмотрите, что говорят о нем газеты "Пари Матч", "Жур де Франс" и "Франс-Суар"; барон Биш не скрывает, как, почему и для кого он задумал и изготовил эту продукцию; он — производитель и, следовательно, знает свое дело лучше, чем кто-либо. Он признался, что все его мысли и намерения можно резюмировать в словах: "Прежде всего я думал о трудящихся, о тех, кто мало зарабатывает".